Битва за сердцееда: Версальский фронт

Глава 14: Перемирие в тени книжных шкафов

Утро. Больше нет следа тепла на подушке, а тяжесть, как будто меня придавили плитой Версаля. Каждая мышца ныла от вчерашнего стояния, от унижения. От запаха фарфора, который все еще стоял в ноздрях. Я открыла глаза, и первая мысль была: «Опять». Опять Дюбарри? Опять Лоррен? Опять игра в покорную служанку?

Мари уже суетилась у окна, ее лицо все еще было бледным от пережитого страха за меня. Колетт тихо разбирала коробку с рисовальными принадлежностями, ее пальцы нервно перебирали карандаши. Она ловила мой взгляд и тут же отводила глаза. Стыд? За меня? За себя? За то, что не могла помочь?

— Мадам, воды? — робко спросила Мари.

Я кивнула, не в силах говорить. Горло было сжато тисками.

И тут стук в дверь. Мы все вздрогнули, как зайцы на взводе. Даже Колетт выронила карандаш. Мари бросила испуганный взгляд на меня, потом медленно пошла открывать.

Но это был не Ансельм с очередным смертным приговором-приглашением. И не капитан. В дверях стояла одна из служанок мадам де Ментенон. Женщина с бесстрастным лицом и безукоризненной осанкой, одетая в темно-синее, скромное платье.

— Мадам де Виллар, — произнесла она четко, без лишних церемоний. — Мадам де Ментенон просит оказать ей честь вашим присутствием на утреннем чае. Через полчаса, если вам удобно.

Тишина в комнате стала звенящей. Мари замерла с кувшином воды. Колетт застыла, не поднимая карандаш. Я почувствовала, как ледяной комок в груди чуть дрогнул. Ментенон. Не Дюбарри. Не король. Не Лоррен. Та самая Королева без Короны, чье предупреждение было жестким, но не жестоким. Чей взгляд читал мысли, но не искал унижения.

— Я… буду счастлива, — услышала я свой собственный голос, чуть хриплый, но уже не мертвый. — Передайте мадам, что я явлюсь с благодарностью.

Служанка кивнула и удалилась так же бесшумно, как появилась. В комнате повисло недоумение, смешанное с осторожной надеждой.

— Мадам де Ментенон? — прошептала Мари. — Это… это хорошо?

— Не знаю, — честно ответила я, уже поднимаясь с постели. Но это не Дюбарри. Это уже что-то. — Помогите мне одеться. Скромно. Очень скромно. Темно-синее, если есть.

Платье нашли. Простое, без излишеств, почти как у служанки Ментенон. Но чистое. Свежее. Оно не несло на себе тени вчерашнего дня. Капитан де Ларю, как всегда, ждал у дверей. Увидев направление — в сторону апартаментов Ментенон, а не Дюбарри, — его брови едва заметно поползли вверх. В глазах мелькнуло что-то вроде… одобрения? Или просто удивление?

Атмосфера в апартаментах мадам де Ментенон была такой же, как в первый раз: тишина, спокойствие, запах воска и старой бумаги. Никакой удушливой роскоши. Никаких стаек хихикающих девиц. Только она сама, сидящая у камина в своем кресле с прямой спинкой, и маленький столик с простым фарфоровым сервизом.

— Мадам де Виллар, — она кивнула, не вставая, но ее взгляд был… внимательным? — Садитесь, пожалуйста. Я слышала, вчерашний день был для вас… насыщенным.

Я села, стараясь держать спину прямо. Слышала. Конечно, слышала. В Версале все слышат.

— Насыщенным, мадам, — согласилась я, не вдаваясь в подробности. — Благодарю вас за приглашение. Оно… как глоток свежего воздуха.

Она слегка наклонила голову, принимая благодарность.

— Воздух в Версале часто бывает спертым, — заметила она, наливая чай. Не кофе — чай. Простой, горячий. — Особенно в определенных… покоях. — Она сделала паузу, давая мне понять, что знает, где я провела вчерашний день. — Иногда полезно сменить… атмосферу.

Она не стала расспрашивать о вчерашнем унижении. Не произнесла имени Дюбарри. Но каждое ее слово было поддержкой. Молчаливой, но ощутимой. Мы пили чай, говорили о нейтральном: о погоде, о новой книге, поступившей в королевскую библиотеку (она милостиво напомнила, что доступ у меня есть), о пользе рукоделия для успокоения души. Никаких наводящих вопросов. Никаких ловушек. Это был не допрос, а… передышка. Оазис разума в пустыне безумия.

— Молодость и неопытность, — сказала она вдруг, глядя на свои сложенные руки, — часто делают нас мишенью. Но помните, мадам: даже самая красивая мишень может быть сделана из очень твердого дерева. Главное — не дать сломать стержень. И находить моменты… для восстановления сил. — Она посмотрела на меня прямо. — Ваша юная художница, Колетт… я слышала, она подает надежды. Рисование — прекрасный способ восстановить силы. Не пренебрегайте им.

Это был намек? Прямой совет? Я кивнула, чувствуя, как скованность постепенно отпускает.

— Благодарю вас, мадам. Я так и сделаю. Сегодня же.

Когда я встала, чтобы попрощаться, она неожиданно добавила:

— Мои апартаменты всегда открыты для утреннего чая, мадам де Виллар. Если вам снова потребуется… свежий воздух.

Я сделала глубокий реверанс, на сей раз искренний.

— Вы очень добры, мадам.

Выйдя от нее, я почувствовала себя иначе. Не счастливой — до этого было далеко. Но… не раздавленной. Появилась крошечная точка опоры. Мадам де Ментенон не стала моей подругой, но она протянула руку. Предложила перемирие. Убежище. И напомнила о моем оружии — достоинстве и… рисовании.

Капитан де Ларю ждал. Он молча пошел рядом. На этот раз его молчание не было тягостным.

— В парк, капитан, — сказала я, уже у своих покоев. — И попросите, пожалуйста, Мари и Колетт присоединиться ко мне. С принадлежностями.

Он кивнул, без лишних вопросов. Через полчаса мы сидели на нашей скамейке, в тени клена. Колетт, все еще немного бледная, но оживившаяся, разложила бумагу, уголь, карандаши. Мари устроилась рядом с корзинкой с простым завтраком — хлеб, сыр, яблоки. Никаких изысков. Простота.

— Сегодня, Колетт, — сказала я, беря карандаш, — ты научишь меня рисовать этот фонтан так, чтобы он был похож на фонтан, а не на плачущего гнома.

Колетт робко улыбнулась.

— Будем стараться, мадам.

И снова случилось чудо. Солнце пригревало, листья шелестели, струи фонтана мерцали радугой. Я сосредоточилась на линиях, на свете, на тени. На советах Колетт, которая постепенно забывала о страхе, погружаясь в любимое дело. Мари тихо напевала что-то себе под нос, грызя яблоко. Даже капитан де Ларю стоял чуть поодаль не как тюремщик, а как… молчаливый страж этого маленького островка покоя. Я заметила, как он старается не смотреть прямо на Колетт, держит дистанцию, давая ей пространство. Он помнил. И, кажется, старался не напугать.

Мысль о Дюбарри, о Лоррене, о Лео никуда не делась. Она была тяжелым камнем на дне души. Но сейчас, в этот момент, под шум воды и шелест листвы, я могла дышать. Не просто существовать, а дышать. Я смотрела на свой набросок — все еще корявый, но уже чуть более уверенный — и чувствовала, как внутри что-то затягивается. Не заживает, нет. Но перестает кровоточить.

Мадам де Ментенон дала мне не дружбу, а передышку. Оружие в виде напоминания о моей силе. И возможность — вот так, под присмотром капитана, который, кажется, начинал видеть во мне не только «поручение», а человека, украсть у Версаля кусочек тишины. Это был не конец войны. Это было перемирие. Хрупкое, ненадежное. Но для меня, избитой и униженной, оно значило больше, чем все сокровища короля. Я могла перевести дух. А потом… потом нужно было искать, как превратить это перемирие в хоть какую-то защиту. Ответа от тетушки все не было. Но теперь у меня появился еще один канал. Скромный. Опасный. Но реальный. Утренний чай у Королевы без Короны.