Битва за сердцееда: Версальский фронт

Глава 21: Ужин с волком в павлиньих перьях

Дверь открылась ровно в девять. Не Ансельм, не тени Лоррена. Сам герцог. Огюстен де Лоррен вошел, как хозяин, принимающий капитуляцию. Бархатный камзол цвета спелой сливы, тончайшее кружево жабо, бриллиантовая булавка в галстуке. Он пах дорогим табаком, цитрусовым одеколоном и непоколебимой уверенностью. Его глаза, холодные и оценивающие, мгновенно нашли меня в центре комнаты.

Я стояла, залитая мягким светом канделябров, в синем платье, где серебряные «лунные» нити вспыхивали при каждом движении. Волосы, уложенные Мари в сложную, но строгую прическу с несколькими искусно выпущенными прядями, подчеркивали линию шеи. Никакой дрожи в руках. Никакого испуганного взгляда. Только спокойная, чуть отстраненная улыбка на губах, как у хозяйки, принимающей долгожданного, но не сверхважного гостя.

— Мадам де Виллар, — произнес он, делая безукоризненный поклон, но его взгляд скользил по мне с откровенным любопытством, смешанным с удивлением. Я не была той сломленной тенью, которую он видел в подземелье. — Вы сияете. Как ночное небо.

— Герцог, — я слегка наклонила голову, не опуская глаз. — Благодарю за комплимент. И за точность. Пунктуальность — редкость в Версале. Прошу, садитесь. — Я указала на накрытый стол для двоих. Его удивление росло. Я не робко ждала его приказа, а приглашала.

Он занял место напротив. Его взгляд не отрывался от меня, пытаясь разгадать смену ролей.

— Я рад видеть ваш аппетит вернувшимся, мадам, — он кивнул на стол. — И вкус. Бургундское… отличный выбор.

— Аппетит к жизни, герцог, — поправила я мягко, беря бокал. — Он то угасает, то разгорается вновь. Зависит от… компании и перспектив. — Я сделала крошечный глоток, смотря на него поверх края бокала. Взгляд — прямой, чуть насмешливый.

Он замер на мгновение, потом рассмеялся — бархатистым, довольным смехом.

— О, перспективы, мадам! В Версале они меняются быстрее, чем направление ветра. Но в вашей компании… — он сделал паузу, его глаза блеснули, — они кажутся мне особенно… многообещающими.

«Поймал пташку», — читалось в его взгляде. Он решил, что я смирилась. Что страх перед подземельем сделал свое дело, и теперь я пытаюсь снискать его благосклонность кокетством. Пусть думает так. Пока.

— Многообещающими? — я подняла бровь с легкой иронией. — Герцог, вы льстец. Я всего лишь скучающая затворница, которой наконец-то подали приличное вино. — Я взяла вилку, изящно отрезая кусочек нежной дичи. — Говоря о скуке… Неделя в четырех стенах — прекрасный повод для размышлений. О жизни. О себе. О… именах.

— Именах? — он наклонился вперед, заинтригованный. Его интерес подогревала моя неожиданная уверенность.

— Да. — Я положила вилку, смотрела ему прямо в глаза. — «Елена де Виллар»… Это имя сейчас звучит как… приговор. Как ярлык жертвы. А я, герцог, — голос мой стал тише, но тверже, — обнаружила, что играть жертву мне претит. Сильно претит. — В моих глазах мелькнул тот самый намек на «холодную опасность», который я репетировала. Он не мог не заметить.

— И что же вы придумали, мадам? — спросил он, явно забавляясь. Он был уверен, что это игра в его пользу.

— Я решила… сменить его. Ненадолго. Пока мой муж… отсутствует. — Я сделала паузу, дав ему прочувствовать слово «отсутствует» и его возможные причины. — Просто… Виктория. Мадам Виктория. Без фамилии. Как цветок без корня. Свободная.

— Виктория… — он протянул имя, пробуя его на вкус. — Необычно. Звучит… как будто гром сквозь шелест листвы. — Его взгляд, томный и оценивающий, скользнул по моему декольте, задерживаясь на вышивке «лунного света».

Я позволила себе легкий, словно дуновение ветерка, смех. Звук был искренним — смехом над его попыткой привязать имя к чему-то громкому.

— О, герцог, вы… ищете сложности там, где их нет, — покачала я головой, мягко упрекая. Мои пальцы небрежно коснулись серебряного узора на моем рукаве, напоминающего изящные лепестки. — Разве имя должно непременно громыхать? Иногда оно просто… напоминает о тихой красоте. О том, что ценишь в тишине. — Я посмотрела на него, и в моих глазах заиграл теплый, почти мечтательный свет. — Знаете цикламен, герцог? Этот нежный цветок с лепестками, похожими на крылья мотылька? Он скромен, он любит тень, но его красота… она особенная. Глубинная. — Я слегка наклонила голову, словно делясь секретом. — Во Франции его зовут pain de pourceau, но мне больше нравится старое имя… Cyclamen. Оно звучит почти как… Виктуар. А Виктуар, как Виктория. Не находите? Просто счастливая игра звуков. Имя, как цветок. Хрупкий, но стойкий. Оно напоминает мне, что даже в тени можно сохранять изящество. Не увядать.

Он замер. В его глазах промелькнуло нечто большее, чем похоть или удовлетворение. Интерес. Подлинный интерес. Он ожидал страха или дешевого кокетства. Он получил загадку, обернутую в шелк и сталь. Получил женщину, которая не боялась его дразнить, даже находясь в его власти. Он принял правила новой игры. Это читалось в его внезапно оживившемся взгляде, в легком наклоне головы.

— Cyclamen… — он протянул слово, его губы тронула улыбка, полная превосходства над этой «милой женской глупостью». — Да, мадам, сходство есть. И вправду, чистая игра случая. — Он отхлебнул вина, его взгляд смягчился, став почти отеческим. — Вы правы, красота не кричит. Она… шепчет. Как ваш цикламен. И ваше новое имя… Виктория… оно вам подходит, как лепестки этому нежному цветку. Хрупкое, но с характером. — Он произнес это так, будто делал мне огромную уступку, принимая мою «причуду». Он видел не стратега, а женщину, увлеченную поэтическими сравнениями. Идеально.

Ловушка захлопнулась. Он сам предложил то, что мне нужно.

— Прогулки… — я вздохнула с преувеличенной тоской, глядя в сторону закрытого окна. — О, это было бы… божественно. Искусство… музыка… книги… — Я вернула взгляд на него. — Моя бедная Колетт, моя художница, совсем пала духом без своих красок и бумаги. А рисование… оно так успокаивает нервы. — Я посмотрела на него с нарочитой беспомощностью, которая, как я знала, была ему приятнее моей силы. Дай ему почувствовать себя благодетелем.

Лоррен улыбнулся, как кот, получивший сливки.

— Но это же варварство! — воскликнул он с напускным негодованием. — Держать такую… деликатную натуру, как вы, мадам Виктория, и ваш юный талант вдали от вдохновения! Завтра же! — Он сделал величественный жест. — Ваша Колетт получит лучшую бумагу и уголь. А вы… — его взгляд стал томным, — вы получите прогулки. Под моей защитой, разумеется. Мои люди обеспечат вашу безопасность и… уединенность. Никто не посмеет вам докучать. — Он имел в виду Дюбарри, Ментенон, всех. Он хотел меня только для себя.

— Вы слишком добры, герцог, — сказала я, опуская глаза, изображая смущенную благодарность. Внутри ликовала. Первый шаг к свободе сделан. Бумага для Колетт — это бумага для меня. Для заметок, для шифров, для передачи информации через капитана. Письма? Нет. Но наброски, схемы, случайные цифры — да.

Остаток ужина прошел в легком флирте с моей стороны и нарастающем восхищении с его. Я говорила о книгах из библиотеки Ментенон, ввернула пару тонких шуток о придворных нравах (не задевая его), слушала его рассказы о путешествиях с видом заинтересованной собеседницы. Я была обаятельна, умна, недоступна, но не холодна.

Когда он встал, чтобы уйти, его лицо сияло удовлетворением. Он взял мою руку, нежно поцеловал кончики пальцев. Его губы были холодными.

— Мадам Виктория, — прошептал он. — Этот вечер был… восхитительным откровением. Я с нетерпением жду наших прогулок. И… дальнейшего знакомства.

— И я, герцог, — ответила я, извлекая руку с достоинством, но без резкости. — Спокойной ночи.

Он вышел, оставив после себя шлейф дорогих духов и ощущение… выполненного плана. С обеих сторон.

Дверь закрылась. Я облокотилась о спинку стула, вдруг почувствовав усталость. Игра требовала колоссального напряжения. Но это была хорошая усталость.

— Мадам? — робко позвала Колетт, вынырнув из темного угла, где она ждала с Мари. Ее глаза сияли. — Он… он сказал про бумагу? Правда?

Я повернулась к ней, и на моем лице расцвела настоящая, теплая улыбка.

— Правда, Колетт. Завтра. Лучшую бумагу и уголь. — Я подошла, взяла ее холодные руки в свои. — Ты снова сможешь рисовать. И я… — я посмотрела на окно, за которым маячили тени его стражей, — скоро снова увижу сады. На моих условиях.

Мари подошла, ее лицо светилось надеждой.

— Вы были… великолепны, мадам. Он… он смотрел на вас, как завороженный.

— Он смотрит на то, что хочет видеть, Мари, — ответила я, снимая тяжелые серебряные серьги. — Иллюзию. И пока он верит в эту иллюзию, у нас есть воздух. И бумага. — Я положила серьги в шкатулку. — Это только начало. Но начало хорошее.

Я была довольна. Я сыграла свою роль безупречно. Лоррен ушел, уверенный, что я, как любая женщина, просто поняла его превосходство над отсутствующим мужем и решила получить максимум выгоды и удовольствия от своего нового положения. Он купился на кокетство, принял мой псевдоним как милую женскую причуду и даже разыграл щедрого покровителя. Дурак. Он не увидел кинжала за цветком цикламена. Не почувствовал льда под шелком.

Он думал, что начал игру. Он не понимал, что уже проигрывает. А Колетт, сжимая в нетерпении руки, уже мечтала о завтрашней бумаге. И это было самое сладкое. Маленькая, настоящая победа Виктории.