Благочестивая одержимость (ЛП)

Глава 21

Я никогда не думала, что наступит день, когда густой и пряный запах благовоний, которыми пропах дом бабули, будет напоминать мне защитное одеяло, за которое я буду так отчаянно цепляться. Запах благовоний в её доме, который когда-то вызывал у меня сильную головную боль и тошноту, сейчас казался таким родным и домашним. Такое чувство, будто я не могла им надышаться, я готова была окунуться в него с головой. Мне хотелось зарыться в него — завернуть и унести этот запах с собой. Запах, который, был одним из напоминаний о моей беззаботной и весёлой прошлой жизни, которой я жила всего каких-то три месяца назад.

Когда мы сидели за столом, казалось, что прошло три десятилетия, а не три месяца. В комнате царила угнетающая атмосфера, и было ощущение, что люди, сидевшие за столом, были чужими. Я посмотрела на бабушку, на её глаза, длинные ногти, которые, казалось, стали ещё длиннее с тех пор, как я видела её в последний раз. Её дреды казались гуще, и были ли они всегда такого цвета? Теперь они казались серебряными, весь тёмный цвет её волос, который раньше проглядывался сквозь седые пряди, исчез. Её дешёвая коричневая помада на тонких губах, браслеты из бисера и шкуры какого-то животного на запястьях — всё это казалось другим. Я забыла, как она выглядела и как говорила. Я вспомнила ощущение её объятий, когда я вошла в дом вместе с Сальваторе, как её хрупкие руки обняли меня за плечи, но её хватка не была крепкой, как будто она боялась обнять меня.

Мама…

Единственные воспоминания, которые у меня остались о ней — о нас, те, когда мы сидели на одеяле для пикника несколько недель назад, и плакали. Я не думаю, что мы когда-либо могли предположить, насколько всё может измениться.

Прошло всего три месяца.

И всё же она выглядела старше. Морщинки от смеха вокруг губ превратились в морщины старения, её лоб покрылся морщинами от стресса, а глаза казались более тусклыми, чем когда-либо при жизни с отцом. Она выглядела как призрак — пожилой и постаревший призрак женщины. По разбитому и удрученному выражению её лица я могла сказать, что она, похоже, не могла скрыть, что дела идут не так, как она надеялась. Она не могла меня спасти, и это убивало её.

Девушка, которая была моей лучшей подругой, сидела рядом со мной, склонив голову, и вид у неё был как у испуганного человека. Так ли я выглядела в глазах Сальваторе? Волны страха, исходившие от Рэйчел, накрывали меня, как холодные и беспощадные волны бушующего моря. Та ли эта девушка, которую я знала три месяца назад? Яркая, общительная, всегда весёлая — моя лучшая подруга, которую я оставила? Было ли это из-за присутствия Сальваторе Эспозито? Очевидно, да.

Я схватила руку Рэйчел под столом, её пальцы обхватили мою руку в чистом отчаянии и страхе, которые мне были слишком хорошо знакомы. Моя жизнь разваливалась или, скорее, уже развалилась. Я устала, и не хотела ничего, кроме как просто сидеть и позволять своему отчаянию брать надо мной верх. Все мы, сидящие сейчас за этим столом, испытывали общее чувство страха перед человеком, который сидел рядом со мной. Перед человеком, который надел мне на палец дорогое кольцо и навсегда привязал меня к себе. Видит Бог, мне не хотелось ничего, кроме как позволить атмосфере в комнате задушить меня. Мне хотелось взять острый нож, который бабуля положила на поднос с красным мясом, и осторожно провести им по шее, позволяя своим рукам, которым я доверяла, привести меня к смерти.

Я вырвалась из размышлений и улыбнулась женщинам за столом. Я не видела их три месяца и не собиралась сидеть здесь и хандрить, нет, я планировала притвориться, будто эти три месяца были просто отпуском. Кто знал, когда мне снова представится возможность увидеть моих близких? Кто знал, когда Сальваторе выпустит меня из своей хватки? Кто знал, когда мне придётся лишить жизни монстра, который уже забрал мою? И кто знал, как скоро меня похоронят на глубине двух метров? Было так мало надежд на светлое будущее. Я не знала, что мне предстоит сделать. Я не знала, беременна ли я и хватит ли у меня когда-нибудь смелости убить этого человека. Всё, что мне хотелось сделать в данный момент — это забыться.

Мне хотелось притвориться, что мужчина, с которым я сидела рядом, был чутким любовником. Человеком, который глубоко заботился обо мне, человеком, который никогда не вызывал у меня слёз печали и страха. Я хотела притвориться, что кольца, которое тяжело давило на мой палец, не существует, и что всё в порядке… хотя это было далеко не так.

— Я очень скучала по твоей еде, бабуля, — нарушила я гробовую тишину, наивным, беззаботным, полным любви голосом. Тем самым, который был у меня ещё три месяца назад.

— Ты всегда готовила самую лучшую лазанью, — сказала я, взяв немного лазаньи на вилку, и дразняще посмотрела на бабушку.

Всем было известно, что её лазанья была худшим блюдом, известным человечеству. Она всегда была либо подгорелой, либо сырой — сегодня она была сырой. Но я всё равно ела, потому что её еда возвращала меня в прошлое.

Она посмотрела на меня своими карими глазами, в которых не было никакой радости и спокойствия, лишь грусть. Она слегка улыбнулась, покачав головой.

— Ах ты, — она закатила глаза, — ты правда думаешь, что я не видела, как ты втихаря отдавала козе свою порцию лазаньи, не так ли?

Я рассмеялась, довольная тем, что она решила поддержать разговор.

— Это твоя мать виновата, она заставила тебя ненавидеть мою лазанью. Но именно так выглядит настоящая лазанья.

— Я бы не сказала, что это настоящая лазанья, — заговорила моя мать, её голос звучал робко и нерешительно, в нём не было ни капли радости.

— Тебе стоит попробовать мою пиццу. Я добавила туда больше сыра и помидоров, как тебе нравится, — сказала бабушка с улыбкой, кивнув в сторону пиццы.

Пицца тоже оказалась невкусной. Тесто было толстым и твёрдым. Она была посыпана сыром, помидорами и всем, что она нашла в своём холодильнике.

Впервые она приготовила для меня пиццу, когда мне было восемь лет. Это было ужасно. Она так усердно старалась, и по тому, как она посмотрела на меня, когда я откусила первый кусочек, я поняла, что не могу просто сказать ей, что меня сейчас стошнит. Поэтому я сказала ей, изо всех сил стараясь быть искренней, что это лучшая пицца во всём чёртовом мире, и она купилась на это.

Она по-прежнему верила моим словам, поэтому готовила для меня каждый раз, когда мне было грустно или весело. По каждому особому случаю она готовила пиццу. Я стала почти невосприимчива к этому отвратительному вкусу, но сегодня вид помидоров в сыре, мармеладных мишек, смешанных с арахисовым маслом, которое было вместо соуса, заставило мой желудок перевернуться, и я была уверена, что я не смогла скрыть своё выражение лица. Тем не менее, я улыбнулась, отрезая большой кусок, с полным намерением заставить Сальваторе съесть его.

Я почти не ела. Я откусила всего пару кусочков, в основном только елозя вилкой по тарелке, и кинула умоляющий взгляд на Сальваторе, который молчал всё это время. Мне не нужно было ничего говорить, потому что он без слов понял мой намёк, и переложил еду с моей тарелки на свою. Мне не хотелось это признавать, но мне было его немного жаль — еда бабули была пыткой. Но это ничто, по сравнению с тем, что он заставил меня пережить.

— Рэйчел, как твоя музыкальная группа? Как твой отец? А учёба? — я переключила внимание на свою лучшую подругу, которая так и не выпустила мою руку, которую держала в заложниках под столом. Я не хотела, чтобы она отпускала меня, потому что боялась, что отпустив её руку, она окажется плодом моего воображения.

Я хотела услышать её голос. Хотела, чтобы она присоединилась к разговору. Мне хотелось, чтобы она улыбалась, спела нам что-нибудь, чтобы было ощущение, что это не поминальный вечер, а семейный ужин.

— Всё хорошо, — сказала она тихо, — всё в порядке.

Она оторвалась от тарелки, и кинула взгляд на Сальваторе, который наблюдал за всеми сидящими за столом, наверняка зная, о чём они все думают. Я видела, что они все были на взводе, сидя за столом с самым известным в нашем городе человеком. Он смотрел на них холодным бессердечным взглядом, как будто они ничего для него не значили.

Лицо Рэйчел, казалось, побледнело ещё больше, и я крепче сжала её руку, привлекая внимание к себе. Она казалась напуганной, и в её карих глаза не было ничего, кроме страха.

— Я… мне очень жаль, — внезапно сказала она, хриплым и дрожащим голосом, и отложила вилку, — извините, — опустив голову, она вскочила на ноги и побежала в сторону спален.

Мы все сидели молча, когда услышали доносящиеся из коридора громкие рыдания.

— Я проверю как она? — мои слова прозвучали больше как вопрос, потому что я боялась лишний раз его разозлить.

Он поднёс мою руку, на которой сияло кольцо, к своим губам, и поцеловал, прежде чем отпустить. Я восприняла это за согласие, встала и последовала за своей лучшей подругой. Я постучала в дверь, прежде чем повернуть дверную ручку и войти в комнату, и увидела Рэйчел, плачущую над раковиной.

Я повернулась и закрыла за собой дверь, и прочистила горло, прежде чем заговорить.

— Рэйчел, — сказала я, понятия не имея, как её утешить. То ли обнять её, то ли взять за руку, сказать что-то или лучше просто промолчать.

Прошло всего три месяца, а мы словно стали незнакомцами.

— Я не узнаю тебя, Нирвана, — наконец сказала она дрожащим голосом.

Сглотнув ком в горле, я опустила руки по бокам, зацепив платье Gucci с золотыми пайетками, которое было на мне надето сегодня.

— Я тоже едва могу узнать себя, — подтвердила я, вставая и окидывая взглядом знакомую старую ванную.

— Знаешь, — она откинула волосы с лица и повернулась ко мне лицом, — все об этом говорят. Я имею в виду тебя. Ты и Сальваторе, — уточнила она.

— Да? И что они говорят? — спросила я, прислонившись к двери и скрестив руки на груди.

— Что ты нежилец, — невозмутимым тоном сказала она.

Я облизнула губы и кивнула.

— Да, скорее всего так и есть, — даже не пытаясь это отрицать, ответила я.

Мы обе молчали. Я заметила, что она изменилась. Она была одета в спортивные штаны и топ, а её волосы были распущены и выглядели неопрятно, и я знала, что это означало — она не следила за своей внешностью. Под её глазами были тёмные круги, да и в целом, она выглядела неважно.

— Ты выглядишь… — она замолчала, скользя взглядом по мне, — ты выглядишь так, как должна выглядеть женщина рядом с ним — неприлично дорого.

— Я так устала, Рэйчел. Я плачу каждый день. Мне не с кем поговорить, кроме служанки… — я тяжело сглотнула и посмотрела вниз, заметив старые шлепанцы на ней, — Я бессильна. На днях, я испекла кексы, а затем Сальваторе на моих глазах вспорол человеку живот и засунул туда один из низ, приказав врачам спасти ему жизнь, не извлекая кекс из его живота. И каждый день мне приходится видеть этого человека, потому что он — один из телохранителей Сальваторе, и теперь… — я закрыла глаза, и мой голос задрожал ещё больше, — мне страшно к чему-либо прикасаться, потому что боюсь, что могут пострадать люди. Рэйчел, мне нужно, чтобы ты просто сегодня вечером позволила мне улыбаться. Пожалуйста, давай поговорим о чём-то другом.

— Мне очень жаль, что тебе пришлось пройти через это. Если бы я могла тебе помочь… — она поджала губы, обнимая себя за плечи.

— Мне тоже. Но больше всего мне бы хотелось, чтобы тебе не пришлось видеть, как я прохожу через это. Со мной всё будет в порядке, — солгала я, кивнув.

Я знала, что она почувствовала мою ложь, потому что она всегда умела хорошо меня читать.

— Ты выберешься из этого, — солгала она в ответ, пристально глядя мне в глаза. Два лжеца стояли друг перед другом.

Её глаза скользнули по кольцу на моём пальце, и я кивнула, улыбнувшись ей.

— Сегодня вечером мы можем поговорить о парнях. С кем ты сейчас встречаешься? Как там Дилан или тот ассистент с кафедры психологии, который хотел переспать с тобой? Сегодня вечером мы можем поговорить о чём угодно, но только не об этом, — сказала я, указав на своё кольцо.

Она медленно кивнула, прежде чем на её лице появилась улыбка.

— Я порвала отношения с Диланом. Теперь мне нравится его лучший друг Тайлер.

— Ах ты, маленькая шлюшка! — разразилась я дразнящим смехом.