Благочестивая одержимость (ЛП)

Глава 29

Я знала, что не умерла. Потеря сознания не избавила меня от боли, она лишь создала тьму, которая немного притупила её — словно кто-то ударил меня по голове, а потом мне дали обезболивающее.

Даже во сне я не могла не задаться вопросом: чем я заслужила это? Что я сделала в своей жизни не так, чтобы заслужить одержимость Сальваторе мной? Его… благочестивую одержимость, граничащую со слепой верой. Расплачиваюсь ли я за грехи своего отца? Но почему, если я была невинной душой? Неужели всё было настолько плохо, что я хотела уйти из этой жизни — хотела уйти, убив Сальваторе? Он был злым человеком, злым демоном. Но я больше не верила, что он человек, потому что у людей есть сердце, а у него не было даже намёка на него.

Сальваторе был ходячим трупом, пустым сосудом и я презирала его, ненавидела каждую частицу его существа. Но страх, который он воспитал во мне, затмил все остальные чувства, которые я испытывала к нему. Я боялась его, вот и всё.

Я лежала в этой темноте, охваченная болью, и молилась о том, что бы это, наконец, прекратилось.

Господи, пожалуйста… забери меня.

Пусть этот вздох будет последним, не дай мне выбраться из этой тьмы, позволь ей поглотить меня полностью.

Господи, пожалуйста…

Я вздрогнула и проснулась, когда почувствовала, что меня окатили ледяной водой. Я всё ещё лежала на операционном столе, чувствуя, как волны боли накрывают меня одна за другой. Я закричала больше не пытаясь сдерживаться, а холод от вылитой на меня воды только усугублял ситуацию. Я начала плакать, изо всех сил прижимая руки к груди, потому что боялась прикоснуться к животу, да и в принципе пошевелиться из-за боли. Всё, о чём я могла думать прямо сейчас, всё, что я ощущала прямо сейчас — боль, всепоглощающая боль, которая ослепляла во всех смыслах этого слова. Я кричала и кричала, и мои крики, казалось, только ухудшали ситуацию, но их было невозможно остановить.

— Шшш… — услышала я мягкий шёпот Сальваторе.

Он начал гладить мои волосы, мокрые то ли от воды, то ли от крови — я не знала от чего именно. Его пальцы нежно ласкали моё лицо, когда он наклонился и поцеловал меня в губы.

— Каково это? Больно, не так ли? — сказал он, но я не могла точно расслышать ни слова из того, что он говорил, ведь в ушах звенело от боли, — Так я себя чувствовал 7 месяцев назад, когда ты меня предала. Когда ты пыталась меня убить. Мне было больно, — продолжал он говорить, сохраняя мягкость в своём тоне, в то время как другие пленники кричали о помощи.

Я не могла разобрать его слов, ощущая, что мои глаза закатываются от боли, будто ещё чуть-чуть и я снова потеряю сознание.

— Ты причинила мне боль, моя Нирвана… Ты сделала мне так больно, так сильно… что всё, что я мог сделать, это плакать. Впервые в жизни, за сколько, двадцать лет? Я плакал, потому что женщина — единственный человек, которому я когда-либо отдавал своё сердце, взяла его в свои изящные руки, выжала из него всё, бросила на землю и разбила на мелкие куски.

Его слова предназначались мне — это было признание, он впервые говорил со мной о своих чувствах. Признание, которое я хотела бы услышать — услышать, какую власть я имела над ним, услышать насколько сильную боль я смогла ему причинить. Может быть, это заставило бы меня почувствовать себя лучше, потому что, хотя я и не видела в нём человека, в тот момент он был ни кем иным, как человеком с разбитым сердцем. Человеком, который не хотел ничего, кроме любви.

— Ты наступила на него, — он снова поцеловал мои влажные от слёз губы, — пули не причинили боли, — поцелуй, — авария не причинила боли, — поцелуй, — операции не причинили боли, — поцелуй, — уколы не причиняли боли, — поцелуй, — выздоровление не причиняло боли. Болело… только моё сердце.

Он прижался лбом к моей щеке и внезапно опустился на колени рядом со мной.

— Ты разбила мне сердце, Нирвана, — признался он хриплым шёпотом, закрыв глаза и вдыхая мой запах, — ты сломала что-то, о чём я забыл. И теперь, больше всего на свете я хочу отплатить тебе тем же, мой мышонок, — он открыл глаза, — разбить твоё сердце, как ты разбила моё. Разбить его так сильно, что после этого ты не узнаешь себя в зеркале. Я сломаю тебя так сильно, что ты никому никогда не понадобишься, даже себе — только мне. Я буду хотеть только тебя. Я буду единственным, кто захочет тебя, и тогда я стану нужен тебе больше, чем ты мне. Тогда моё поклонение тебе станет единственным способом, с помощью которого ты сможешь жить, дышать, выживать — всё. Всё будет зависеть от меня, моя Нирвана.

Он вцепился пальцами в мой подбородок, пытаясь повернуть моё лицо в его сторону, но я была в таком отчаянии от боли, что у меня едва хватило бы сил сдвинуться с места хоть на миллметр. Я только кричала и плакала — моё тело билось в конвульсиях от этой невыносимой пытки.

— О, ты даже не слышишь слов, которые я говорю прямо сейчас. Всё, о чём ты можешь думать — боль, которую ты испытываешь. Ты не можешь двигаться, едва можешь дышать, не можешь слушать и не можешь говорить. Всё, что ты чувствуешь сейчас, это боль… — он глубоко вздохнул, — не волнуйся, я позабочусь о том, чтобы ты больше не чувствовала себя так. Мне нужно, чтобы ты осознавала, что я собираюсь сделать с каждым небезразличным тебе человеком, находящимся здесь. Мне нужно, чтобы видела всё это и чётко осознавала, когда я разобью тебе сердце.

Он выпрямился в полный рост, а затем взял мою руку и вытянул её, обнажая вены на сгибе локтя. Он вытащил длинный шприц и ввёл его в кожу. Мне было всё равно — я не могла ни на чём сконцентрироваться. И вдруг моё тело стало неметь. Это было почти так, как я себе представляла. Я чувствовала, как медленно распространялось онемение, мой разум стал немного затуманенным, но не до такой степени, что я не понимала, что происходит, но достаточно для того, что бы я перестала кричать. Слёзы продолжали течь по моему лицу, но мои губы больше не могли издать ни звука и я, наконец, почувствовала умиротворение.

Именно в этот момент я заметила Сальваторе. Он стоял надо мной, наблюдая и удерживая моё лицо в своих ладонях. Моё тело казалось слишком тяжёлым, словно по венам разлился свинец, поэтому я просто смотрела в его холодные глаза, гадая, чувствует ли он что-нибудь в данный момент.

Видимо нет.

Я приоткрыла было рот, но не смогла произнести ни звука. Мне нужна была вода, что угодно, чтобы увлажнить рот и горло.

— Посмотрите, кто у меня здесь, — Сальваторе отступил, открывая моему взору лежащую на полу Анну. Она, словно собака на поводке, была прикована к стене цепью. Она была обнажена, и её тело больше не было облеплено песком, словно её предварительно вымыли. Я увидела, что всё её тело было покрыто открытыми кровоточащими ранами, глубиной практически до самых костей.

Мой ребёнок, — вдруг подумала я. Мои глаза расширились от ужаса. Я хотела кричать, но мои губы отказывались поддаваться.

— Р… ре… р… — я изо всех сил пыталась пошевелить языком, который, казалось, настолько сильно распух, что я не смогла бы закончить предложение, даже если бы очень захотела.

Сальваторе не стал отвечать, просто обошёл кровать, и мои глаза следили за каждым его движением. Он подошёл к месту, где висели все остальные мои друзья.

— Кто хочет пойти первым? — спросил он, проходя между рядами тел, каждый из которых умолял и плакал.

Я уверена, что после того, как они стали свидетелями моего наказания, они задавались вопросом, что ждёт их, если он сделал что-то подобное с тем, о ком он якобы заботился. Помилует ли он их? Точно нет.

— Хочешь выбрать, дорогая? — спросил он меня, обернувшись в мою сторону. Он закатал рукава своей белой рубашки и расстегнул две верхние пуговицы.

Я не могла ответить, но даже если бы и могла — что бы я сказала? В этот момент мне просто хотелось, чтобы всё это закончилось. Я просто хотела, чтобы их, наконец, избавили от страданий. Я знала, что о милосердии не может быть и речи, и он не оставит в живых никого в этой комнате. Он хотел крови и мести. Он хотел преподать мне урок. Урок заключался в том, что как бы я ни старалась, я никогда не смогу уйти от него. Я была, и отныне всегда буду, принадлежать ему. Вот почему я просила Бога, чтобы он даровал им лёгкую и быструю смерть, такую, где им не пришлось бы терпеть слишком большое количество пыток. Пусть они просто умрут от страха или от пулевого ранения. Пусть всё, что им пришлось бы сделать, это продержаться всего несколько мгновений, прежде чем они попадут на небеса. Они все это заслужили, они заслужили попасть в рай.

А вот я, наверное, не заслужила. Из-за меня погибло столько невинных людей. Смилостивится ли Господь над моей душой? Я ведь не сделала это намеренно. Если бы я знала, каким в итоге будет результат, то несколько месяцев назад я бы никогда не приняла то решение. Я бы выгнала Анну из гардеробной и велела ей бежать как можно дальше. Если бы я знала, что до этого дойдёт, я бы, наверное, покончила с собой в тот день, когда убили Сальваторе. Я бы покончила с собой в тот день, когда мы с Сальваторе впервые встретились взглядами. Чёрт возьми, я бы покинула этот чертов Хэдли и покончила бы с собой на каком-нибудь мосту в Чикаго. Я бы позаботилась о том, чтобы на моей могиле не было никаких надписей, и он никогда обо мне не узнал.

Я так многое хотела бы изменить, но в том-то и дело, что я не могла.

Сальваторе сделал несколько шагов и остановился перед Рэйчел.

— Ты здесь уже 4 месяца, думаю, стоит начать с тебя, — заявил он, засунув руки в карманы, а я пробежала расплывчатым взглядом по телу своей лучшей подруги. Теперь, когда я смогла получше её разглядеть, я увидела, насколько она похудела и осунулась. По тому, в каком положении были её связанные под потолком руки, я могла с уверенностью сказать, что её суставы были вывихнуты. Но вряд ли её это беспокоило, казалось, что она уже полностью сдалась и приняла свою участь. Её лицо лишилось всех красок и жизни, словно она уже была мертва.

Моё сердце сжалось, когда я увидела, в каком состоянии она теперь была. Сальваторе поднял руку, обнажая тот самый нож, которым Арабелла ранее вспорола мне живот. Он обошёл Рэйчел, встав у неё за спиной, и обнял её за шею, не сводя с меня глаз, как бы убеждаясь, что я наблюдаю за каждым его движением. Рэйчел застонала, в то время как все остальные в комнате замолчали в ожидании, что же произойдёт дальше.

Наши глаза встретились, и я хотела бы иметь возможность сказать ей, что всё будет хорошо, и скоро она отправится в лучшее место, но я не могла. Слёзы лились из наших глаз, когда Сальваторе взял нож, на котором была моя кровь, и перерезал ей горло. Она издала болезненный сдавленный звук и кровь хлынула из её горла. Я всхлипнула от ужаса увиденного и закрыла глаза.

Всё её тело охватили судороги, вместе с хлынувшим из горла потоком крови, жизнь покидала её, и даже если бы я могла закрыть уши, шум всё равно прорвался бы сквозь мои ладони. Это не было похоже ни на что, что я когда-либо слышала — болезненное удушье, как сотрясалось её тело, сопровождаемое грохотом охватывающих её цепей. Каждая судорога становилась слабее и тише предыдущей, пока не наступила полная тишина.

— Давайте уберём её с дороги, — сказал Сальваторе, когда остальные начали кричать с ещё большим отчаянием, увидев, что он только что сделал, но я знала, что это самая лёгкая смерть, которая могла произойти.

Тем же ножом он начал отрезать части её тела, начиная с правой руки. Он не торопился, превращая её тело в кровавое месиво, пока я смотрела, как Йен выблевал нечто, похожее на чёрную жижу. У моей матери начался ещё больший понос, а Прешес истерически рыдала.

Он постепенно отрубал части её тела, выворачивая руками суставы всякий раз, когда ножом разделать не получалось. До тех пор, пока от Рэйчел не осталось ничего, кроме отрезанных конечностей и туловища. Сальваторе был в крови с головы до ног.

— Вы все, должно быть, очень голодны, — сказал он и схватил её отрубленные конечности, собираясь выйти из комнаты, но вдруг остановился и подошёл ко мне, — присмотришь за этим, мышонок? — спросил он, кладя голову Рэйчел на стоящий рядом со мной хирургический стол.

Я тут же закрыла глаза, захлебываясь собственными слезами, а он бросил её конечности в ведро и ушёл с ним.

Я не знаю, сколько времени прошло до того момента, как он вернулся — несколько часов или несколько лет. Я просто знаю, что истерические крики Бааса стали тише, Хленгиве опустошила всё содержимое своего желудка, а Анна уснула на полу. Я же не спала, а только и делала, что смотрела в пустые испуганные глаза на теперь уже безжизненном лице моей лучшей подруги.

Сальваторе вошёл в комнату, и запах приготовленного человеческого мяса заставил всех одновременно почувствовать подступающую к горлу тошноту. Я всё ещё не могла пошевелить конечностями, поэтому просто лежала и смотрела, как он вошёл в комнату и направился прямиком ко мне.

— Ты голодна? — спросил он и обхватил моё лицо рукой, глядя на меня сверху вниз. Я начала трясти головой, мои слёзы снова вернулись, губы застыли в безмолвном крике, пока я лежала там, глядя на содержимое кастрюли, которую он держал в руках. На человеческие пальцы, плавающие на поверхности бульона, сделанного из конечностей Рэйчел.

Что не так с этим монстром?

— Тебе понравится, — сказал он, зачёрпывая ложкой немного бульона и дуя на него, словно он был слишком горячим, и мне нужно было быть осторожной. Он поднёс ложку ко мне ко рту и сказал:

— Скажи «а», — сказал он, выливая содержимое мне в рот, но я выплюнула его, ещё больше захлебываясь слезами, — сделай так ещё раз, и я заставлю тебя жевать её пальцы. А теперь, — он набрал в ложку ещё немного бульона и снова поднес её к моим губам, — будь хорошей девочкой и открой свой ротик.

Я так и сделала, позволяя ему засунуть ложку человеческого бульона мне в рот. Я проглотила, плача и содрогаясь от отвращения и ужаса, осознавая тот факт, что только что съела свою лучшую подругу. Анна вскочила и начала просить еду, выпрашивая всё, что было в кастрюле у Сальваторе, но он отпихнул её ногой, словно собаку.

— Ты можешь съесть только эту плаценту, — сказал он ей, и когда я посмотрела на то место, где она только что спала, я обнаружила свою сырую и окровавленную плаценту, уже наполовину съеденную.

Я почувствовала, как снова желчь поднимается к моему горлу, возвращая вкус плоти Рэйчел во рту. Меня вырвало, отвратительная субстанция разлилась по всему лицу, так как у меня не было сил подняться, поэтому она попала мне в рот и нос и я начала задыхаться. Большая часть рвоты попала на стол, и я лежала в этой луже, пока Сальваторе ходил по комнате, продолжая свои пытки.

Так продолжалось несколько дней. В каждый из этих дней, стоило моим векам отяжелеть от желания заснуть, он колол мне что-то руку, и тогда я снова полностью просыпалась с онемевшим телом. Я могла сосредоточиться только на боли, которую он причинял другим. В те дни он заживо содрал кожу с Бааса, а затем заставил мою мать надеть эту кожу на себя. Затем выколол Прешес глаза, отрезал ей пальцы на руках и ногах. Он засунул эти пальцы ей в глаза и горло, лишая её возможности дышать, в результате чего, она умерла. На следующий день он отрезал член Йена и засунул его ему в задницу. Затем он сказал Анне, что единственная еда, которую она получит — это Йен. Анна словно озверела и убила Йена, нанося ему удары ножом в живот снова и снова. Сальваторе приготовил для неё Йена, и Анна с удовольствием лакала его из миски. На следующий день он обратил своё внимание на Хленгиве, отпилил ей руки и ноги, сказав, что она сможет уйти и вернуться домой, только в том случае, если она искупается в реке. Затем он выбросил её тело из окна в реку, и она больше не всплыла на поверхность.

Хуже всего было моей матери. Он держал её там всё это время, и её сердце не смогло этого вынести. Она умерла несколько дней назад, её сердце остановилось от шока после увиденного. Наверное, у неё случился сердечный приступ, и я была более чем рада, что всё закончилось для неё именно таким образом, ведь я даже не хотела представлять, что Сальваторе запланировал для моей матери. Как будто он намеренно заставлял её ждать, пока она не потеряет рассудок.

Только тогда Сальваторе остановился, оглядел результаты проделанной им работы, прежде чем удовлетворённо вдохнул витающий в воздухе запах смерти и оставил меня в одиночестве. Отставил меня наедине с образами демонов, которые он сам же и создал.