Большое кино (Зоя Гаррисон) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 13

Стоя перед дверью с ключами в руках. Либерти прислушивалась к музыке, доносящейся с ее чердака. Ее «Битлз»! Стараясь не шуметь, она отперла все три замка и толкнула дверь плечом.

Меньше всего она ожидала застать у себя Эбена Пирса, лежащего в темноте на ее диване с банкой пива «Бек», покачивающейся на его голой груди. Упаковка пивных банок бастионом расположилась на ковре. Когда Либерти подошла к нему, он наслаждался музыкой, жмуря глаза. Услышав шаги, Пирс приоткрыл один глаз и изрек:

— Что-то ты поздно. Я уже начал беспокоиться.

— Ты уверен, что у нас свидание?

— Я пришел к тебе с миром и принес бутылку шампанского вместе со льдом и еще персиковый компот для приготовления твоего любимого напитка.

— Какая забота! Но это уже не любимый напиток. — Сухое шампанское с персиковым соком под названием «Беллини» — открытие, сделанное ими вдвоем в Италии много лет назад Она устало уронила руки. — Как ты сюда попал?

Он погрозил ей пальцем и припал губами к банке.

— Длинная история. Лучше не старайся выведать у меня этот секрет…

Либерти подошла к проигрывателю, выключила музыку и тут обнаружила, что он уже стоит у нее за спиной, ласково прижимая ее и целуя за ухом. Она потерла ухо о плечо, чтобы снять неприятное ощущение, и высвободилась из по объятий.

— Можешь не стараться. Пирс, мелкий подхалимаж уже не в чести.

Он поплелся за ней к кушетке и, когда она села, присев Перед ней и целуя ее бедро, снял с ее ног туфли. Либерти поежилась, и он снова поцеловал ее ногу.

— Как же я соскучился по этому вкусу! — Пирс облизнулся.

Она оттолкнула его:

— Перестань!

— Повелевай мной! Твое слово — закон.

Она сморщила нос:

— Сделай мне кофе — банка на полке над раковиной.

Он в притворном испуге взглянул на часы:

— Так поздно, Либ? Раз еще не пришло время для «Беллини», то как насчет «спритзера»? Помнишь свое любимое?

— Ладно, Пирс, действуй.

Он встал вместе с ней и, сжав ей рукой подбородок, поцеловал в губы. Почувствовав, что он готов к дальнейшему натиску, Либерти попятилась.

— «Спритзер»! — напомнила она, подталкивая сенатора к кухне, потом подбежала к туалетному столику и убрала в ящик фотографию женщины, похожей на принцессу из сказок сороковых годов. Она еще никому не объясняла, чья это фотография, и не собиралась делать это сейчас. Раздевшись догола, она казала собственному отражению в зеркале:

— Ну и что? Я у себя дома.

Пирс вернулся с высоким стаканом, в который подбросил льда.

— Мой маленький красный флажок! — произнес он нежно, протягивая ей стакан, и она проскользнула мимо него, чтобы спрятаться в ванной. Там, сделав большой глоток. Либерти снова посмотрела на себя в зеркало.

— Ты так и не ответил, как сюда проник. — Она включим душ.

— Может, лучше сохраним все в тайне? — отозвался Пирс из спальни.

— Ничего не выйдет! — заорала Либерти, перекрикивая шум душа и согреваясь под его струями. — Незамужняя женщина, живущая в одиночестве на окраине цивилизованного мира, имеет право знать, в чем состоит несовершенство ее охранной системы.

— Я раздобыл ключи у одного твоего старого приятеля. Либерти чуть не подпрыгнула. — Не хочешь спросить у кого?

Мой помощник побывал в одном пентхаузе…

— Только не у Бродвейского Боба! — испуганно вскрикнула Либерти.

— Бродвейский Боб? Восхитительно! Мой помощник сказал ему, что это имеет отношение к национальной безопасности.

Либерти рывком отодвинула занавеску и метнулась к непрошеному гостю, как была, мокрая с головы до ног. Он сидел у ее туалетного столика, открывая пузырьки с духами и блаженно вдыхая аромат.

— Повтори! — потребовала она.

— Чего ты, собственно, от меня ждешь, да еще стоя передо мной в таком виде?

Покраснев как рак. Либерти бросилась обратно под душ.

— Мой помощник — молодец, — невозмутимо продолжал сенатор. — Я сказал ему: делай что хочешь, но ключ должен быть у меня.

— Вот на что идут деньги налогоплательщиков! — снова завопила Либерти, желая сбить с него спесь.

— Честно говоря, — Пирс немного помолчал, — ты меня удивляешь. Ты что, всем раздаешь свои ключи?

— Удивляйся, сколько влезет! — отозвалась она с ухмылкой. — Бедняга Боб! Отдав ключи, он, наверное, на последнем издыхании пополз за сердечным лекарством.

— Ладно, скажи лучше, что ты держишь в этих крохотных пузырьках? ЛСД, наверное?

— Учти, Пирс, когда ты пытаешься шутить, то превращаешься в форменного осла.

— Ничего, у тебя с избытком юмора на нас обоих.

— Иди в задницу!

— Знаешь, Либ, все-таки я подарил тебе симпатичный туалетный столик. Рад, что ты его сохранила.

Либерти выключила душ, схватила полотенце и, вернувшись в комнату, спихнула Пирса с табурета, на который тут же уселась сама, свирепо поглядывая на него в зеркало.

— Долбаный сукин сын!

— Неужели это говорит воспитанница почтенного монашеского ордена? — Он не удержался от ухмылки.

— Из кого еще пытался вытрясти мои ключи твой дотошный помощник?

Он заглянул в ванную.

— Красота, Либ! Ванная отменная, душевая насадка выше всяких похвал. Почему ты не налила в нее воды? После такого мучительного дня гидротерапия — это то, что тебе нужно. Я бы составил тебе компанию. А какой размер! Ты что, делала ванну на заказ?

— Вот-вот! — сказала Либерти ему в спину. — Сейчас залезу туда и вскрою себе вены, если ты не ответишь, что еще вы успели натворить.

— Дай-ка вспомнить. — Пирс присел на край ванны. — Кого же еще из твоих приятелей мы посетили за вечер? Первым делом, конечно, — психотерапевта с великосветской клиентурой.

— Гэвин? Он наверняка счел вас за психопатов. — Либерти принялась смазывать ноги и руки кремом.

— Только не меня. Правда, моего помощника он выбросил за дверь. Очень накачанный психотерапевт.

— Да уж, он такой, — подтвердила Либерти, насупившись.

— И это в шестьдесят-то лет! Слушай, Либ, ты хоть когда-нибудь спала с кем-нибудь помоложе? Не считая меня, разумеется.

— Лучше не остри, Пирс!

— Потом настала очередь этого… — Он понюхал ее губку. — Знаешь, такой тощий, нервный. Никак не хотел сотрудничать, зато навел нас на старину Боба. «Спросите у Росса», — сказал он. Ты уже одеваешься, Либ? А я только начал привыкать к твоей пленительной наготе… — Он прислонился к косяку и нарочито медленно осмотрел ее с головы до ног.

Либерти запахнулась в пестрый шелковый халат и сдернула с головы полотенце.

— Какие же у тебя роскошные волосы!

Протискиваясь мимо Него, она почувствовала его запах — смесь пива и лайма.

— Есть не хочешь? Я — страшно! Всего и съела за день, что какую-то пакость в самолете плюс к тому две чашки чая и чашку теплого кофе.

— Какой славный чердак! — ворковал он, следуя за ней по пятам.

Либерти достала банку арахисового масла и початую упаковку соленого печенья.

— На особняк не тянет, но меня устраивает. Видишь, как мало мне требуется для счастья.

Пирс дотронулся до ее руки:

— Послушай, Либ. — Он повернул ее голову и чуть приподнял ей подбородок, чтобы заглянуть в глаза. — Может, немного остынешь? Я знаю, тебе это не просто. Хочешь, чтобы я принес извинения? Сколько угодно! Прости, что я вторгся в твою крепость. Просто я знал, что это — единственный способ снова с тобой увидеться. Уж мне-то известно твое упрямство!

— Эбен, я… — начала Либерти, краснея.

— Знаю, Либ, знаю.

— Когда ты здесь, я не могу… Ты только взгляни! — Она вытянула дрожащую руку. — Видишь, я вся трясусь. Обычно такого со мной не бывает.

— Когда ты с Бобом, с Гэвином, с этим писакой, не помню, как его там, можешь не трястись. — Он со смехом привлек ее к себе. — Но со мной…

Они поцеловались. В этот раз она не отстранилась, только бессильно оперлась о кухонный стол.

— Женщины не могут жить одним сексом, — сказал он хрипло и, усадив ее на высокий табурет, опустошил холодильник, шкафы и полки. Вскоре на столе красовались икра, нарезанный лимон, тоненькие вафли, мягкий сыр, два хрустальных бокала, кувшин с персиковым компотом и бутылка «Пол Роже» сорок второго года, обложенная льдом.

Пирс потушил свет, зажег свечу и поставил «Вечер трудного дня»[5]. Либерти сразу набила рот едой, потом стала наслаждаться «Беллини», таявшим у нее на языке, как снег с привкусом персика. После первого же бокала у нее закружилась голова. Ей было невероятно хорошо, хоть и немного клонило ко сну. Время от времени она взглядывала на Пирса и каждый раз встречала дружелюбный взгляд его серых глаз. Ей даже захотелось его расцеловать. Встряхнувшись, она подняла бокал:

— Поздравляю с выходом на широкую дорогу. Хватит тебе прозябать в нищете, пора влиться в августейшую сотню. Я потрясена.

— Меня назначил губернатор, Либ. — Он, покачивая бокалом, прищурившись, смотрел на пузырьки.

— Ну конечно, губернатор! — «Точно так же он назначил тебя мужем своей дочери», — добавила она про себя. — Как тебе сидится в сенате? В палате представителей тоже ведь было как будто неплохо?

— Неплохо, — подтвердил Пирс.

— Другие сенаторы небось презирают новичка? Представляю, как ты переживаешь это совершенно новое для себя ощущение, когда от тебя воротят нос.

— Ничего, я справлюсь.

— Не пудри мне мозги!

— Мне не хватает только тебя.

— А мне — тебя. Не стану врать, лучшего друга, чем ты, у меня никогда не было.

Правильнее сказать, он был единственным ее другом за всю жизнь. Какое-то время они молчали, слушая «Битлз». Либерти уже давно понимала, что ей недостает не только семьи. В приюте монастыря Святой Марии на Реке она ни с кем не заводила длительных отношений — оно и понятно: после большая часть девушек подалась в официантки или в работницы исправительных учреждений. Несколько особо умных, друживших с Либерти из восхищения перед ее высокими оценками на экзаменах, тоже пошли проторенной дорожкой: одна сбежала с гастрольным администратором рок-группы «The Who», выступавшей перед первокурсниками, другие две стали монашками.

Поступив в колледж. Либерти посвятила все время чтению, наверстывая недобранное в старших классах. Потом — работа в «Мадемуазель» и связь с Эбеном, не оставлявшие времени на общение со сверстницами…

— В общем, Эбен, я так и не поняла, зачем ты здесь объявился?

— Я же сказал: мы все должны начать сначала. Я не хотел, чтобы ты отнеслась к нашей встрече в Дубовом зале как к вымогательству, однако случилось, кажется, именно это. Вот почему я здесь.

— Чтобы снова заняться вымогательством? — Она отошла к окну. — Не знаю, в курсе ли ты, но один из твоих телохранителей крепко заскучал.

— Что?! — Пирс подошел и тоже посмотрел в окно. Под мигающей красной вывеской гаража переминался, тасуя колоду карт, низенький брюнет. — Это не мой. Не имею отношения ни к картам, ни к женщинам, ни к выпивке.

— И не мой…

Он повернул ее лицом к себе.

— То есть как не твой? Разве тебе нужен телохранитель?

— Шутка! — Она оттолкнула его и стала прибираться в кухне. — У меня нет телохранителя, хвост, может, и есть, но этот, внизу, — не мой хвост. Хотя… кто знает… Может, мне привесили новый?

Он отнял у нее губку.

— Ты серьезно? Какой еще хвост?

— Мне не нравится выражение твоего лица. Пирс.

— Что именно?

— Словно кто-то умер. Собственническое выражение. Вообще-то я говорю серьезно. С тех пор как я занялась Китсией, за мной повсюду ходит низенький человечек. Куда я, туда и он. Он не причиняет мне ни малейшего беспокойства. Я же сказала, хватит так на меня глазеть — я в состоянии сама о себе позаботиться.

По крайней мере пока мне это вполне удавалось.

— Мне не нравится, что за тобой повсюду таскаются низенькие незнакомцы. Завтра утром приставлю к тебе своего человека.

— Не стыдно транжирить деньги налогоплательщиков в личных целях? Нет уж, обойдусь. Все, что мне нужно, — спокойно доделать материал. Господи! — Она вскинула руки. — Я уже чувствую себя птеродактилем, увязшим в доисторическом болоте. Чем сильнее барахтаюсь, тем глубже погружаюсь.

— По-моему, ты очень кстати вспомнила про погружение. — В глазах Пирса появилось похотливое выражение. Он попытался взять в рот кончики ее пальцев, но она вырвала руку и пошла в ванную чистить зубы.

— Подойди к моему туалетному столику, — услышал он сквозь шум льющейся воды ее голос.

— Что ты сказала?

— Говорю, подойди к туалетному столику и открой ящик.

— Который?

— Правый верхний.

— Минутку, Либ! У тебя тут некое запрещенное вещество.

Это не для меня.

— Провались ты! Для меня.

— Что прикажешь с этим делать?

— Сверни мне косячок, вот что! — гаркнула она на всю квартиру.

— Как?

— Пальчиками, как же еще? Во втором ящике посередине лежит бумага.

— Ладно, попытаюсь.

— Умница! — Ее рот был набит пастой.

Выйдя из ванной. Либерти застала потешную картину: Пирс сидел с обсыпанными марихуаной коленями и глупо улыбался.

Она отняла у него газету и самокрутку смехотворного размера.

— На большее я не способен, Либ.

— Не горюй, сенатор. — Она похлопала его по плечу. — Главное — ты все-таки попытался.

Либерти ссыпала остаток марихуаны в целлофановый пакетик и убрала в ящик. Потом она чиркнула спичкой, зажгла «джойнт» и затянулась так глубоко, что даже закашлялась. Расслабившись и глядя на его мускулистый живот, она недоумевала, чем ее мог привлечь Арчер Рейсом? Сомневаться не приходилось — мужчиной ее излюбленного типа был и остается Эбен. Снова затянувшись, она сказала:

— Пойми, наши отношения были от начала до конца придуманными. Либерти, которую ты себе нафантазировал, совсем не та, какой я была и какая есть.

— Это что еще за речи?

— Вы только его послушайте! «Что за речи»…

— Я тебя не понял.

— Вот упрямец! — Либерти старалась собраться с мыслями, а он лишь улыбался, глядя на ее усилия.

— Это серьезно, — предупредила она.

— Правда? — Пирс потянулся к ней, но она увернулась.

— Не отвлекай меня, сейчас наступит просветление… Если я ошибусь, ты меня поправишь. Я сказала: Либерти, которую ты якобы знаешь, — всего лишь твое воспоминание, она ненастоящая. — Либерти выдохнула дым ему в лицо. — Попросту говоря, я была несусветной обманщицей, лгала тебе и теперь, по истечении срока давности, могу спокойно в этом сознаться.

Если хочешь уйти — скатертью дорога.

— Не хочу я уходить, — пробурчал он тихо. — Хочу послушать про «настоящую» Либерти.

Набрав в легкие побольше воздуха, она выпалила:

— Настоящая Либерти — не воспитанница степенных монахинь уважаемой миссии «Марикнолл». Настоящая Либерти выросла в монастырском приюте Святой Марии на Реке.

— Звучит как будто не менее достойно…

— Как бы ни звучало, это был простой католический приют для сирот в графстве Уэстчестер…

— И значит, не тюрьма Синг-Синг…

— Далеко не тюрьма, но и не «Марикнолл». У сестер не было университетских степеней, что бы я об этом ни плела, а сама я не была прилежной ученицей. Хочешь, скажу, кем я была в старших классах?

— Кем?

— Дешевкой! — Она расширила глаза, но Пирс молчал. — Я сбегала из общежития после наступления темноты, намазавшись косметикой, которую воровала в местном магазинчике: темно-синие тени для глаз, белая губная помада, черные чулки — соображаешь? Однажды мы с еще одной дурой засиделись в баре после того, как посмотрели в местной киношке «К востоку от Эдема». Дежурная сестра поймала нас в коридоре в три часа ночи, обозвала грешницами и обещала геенну огненную в случае, если в ближайшую пятницу мы не покаемся. Я уперла руку в бок, выставила ногу в черном чулке и сказала:

«Все это хреновина, сестра, сами знаете». Сестра была так поражена, что ничего не ответила. Потом, как бы я ни задерживалась, она никогда больше не грозила мне адским пламенем.

— Могу себе представить! — Он ухмыльнулся.

— На этом ложь не кончается. Помнишь, я говорила о таинственном благодетеле, твердила, что тебе нечего беспокоиться о моей участи после колледжа, что благодетель не даст мне пропасть? — В глазах Либерти появились слезы.

— Помню. — Улыбка сошла с его лица.

— Никакого таинственного благодетеля не существовало, а если он и был, то так ни разу и не показался. Были только подарки — пять раз я получала на дни рождения подарки неизвестно от кого. В общем, я была дрянной девчонкой, сущим наказанием для сестер, которые меня совершенно не понимали. Правда, были и те, кто пытался понять, например, сестра Мэри Бет. Ей бы стать косметичкой или женой мастера по кондиционерам, а не Христовой невестой; ничего не знала, кроме телевизора, только и мечтала поскорее к нему прилипнуть. Мы сидели с ней вместе в комнате отдыха и смотрели старые фильмы: почти все, что я знаю, я почерпнула оттуда. Еще одна сестра, Бертран, которая была на голову выше остальных, направляла мое чтение, уговаривала поступить в колледж. Как она мной гордилась, когда я попала в «Сейди Лу»! Она понимала, что это только ее заслуга. Это она заполнила за меня вступительную анкету. Она предупреждала, что такая недоучка, как я, испытает в колледже Сары Лоуренс шок.

— Она не ошиблась?

— Ни капельки. Но не потому, что я мало читала. Меня — чучело с белой помадой, синими тенями, в черных чулках — потрясло другое: все студентки оказались бунтарками, хоть и принадлежали к зажиточному среднему классу. Я сравнивала себя с ними и не могла уразуметь, чего тут бунтовать.

— Хорошо тебя понимаю.

— В первый же день я заперлась в туалете, смыла косметику, порвала и выкинула чулки. Но дешевка так дешевкой и осталась.

— Тебя замучили угрызения совести, потому что ты никогда никому не рассказывала об этом этапе своей жизни. Но любому наблюдательному человеку нетрудно было бы его восстановить.

Либерти села на кровати и долго смотрела в потолок.

— Ты хочешь сказать, что мой обман — это не так уж страшно?

— Во-первых, ты не обманывала, а просто не говорила всей правды. Ты сказала мне, что выросла в заведении вроде «Марикнолла». Если бы ты назвала его приютом Святой Марии, я бы и глазом не моргнул — но все равно уже на второй год я все о тебе выведал.

— Что?!

— Навел о тебе справки.

Она в задумчивости оперлась на локоть.

— Вот сволочь!

— Если хочешь знать, я пытался разыскать твою родню.

— Неужели? Какое благородство!

— Я тоже так думал. Хотел преподнести тебе на день рождения сюрприз.

— И что же?

— Все оказалось крайне сложно.

— То есть?

— То есть тебя передали в приют Святой Марии на Реке анонимно.

— Итак, стопроцентный подкидыш! — Она криво усмехнулась.

— Я люблю тебя, Либерти Адамс, и мне не важно, что ты выросла в нищем приюте и была, как ты говоришь, дешевкой.

Я люблю все, через что ты прошла, потому что это сделало тебя такой, какая ты есть.

— Как романтично!

— Я знал, что тебе понравится.

— Долго сочинял?

— Ты же знаешь, у меня штат помощников.

— Есть еще какие-нибудь заготовки?

— У меня другое на уме… — Пирс хотел ее обнять, но она снова вывернулась.

— Да, я была дешевкой, но сексом не занималась. В день убийства Кеннеди я пошла в подвал с парнем, который попытался исправить это упущение, пустив в ход средний палец, но президент был застрелен в тот самый момент, когда это должно было со мной произойти, и я решила: это знак, что мне лучше повременить еще несколько лет.

— Мудрое решение! — Пирс поцеловал ее в шею.

— Наслаждаешься? — усмехнулась она.

— Более или менее.

— И нисколько не сомневаешься, что я досталась тебе невинной?

Он недоуменно покачал головой:

— Знаешь, я никак не могу понять, неужели для такой современной женщины, как ты, это имеет хоть какое-то значение?

— Действительно странно, — согласилась Либерти. — Наверное, дело в том…

— Ну, в чем?

— Нет, не скажу.

Он, словно шутя, заломил ей руку за спину:

— Выкладывай!

— Пошел к черту! Не скажу.

— Тогда я сам. Тебе не дает покоя — задним числом, если я правильно понимаю, — что тем вечером в Вашингтоне ты пришла ко мне девственницей.

Она кивнула:

— Представляешь, я вынуждена любого сравнивать с тобой!

Этот старше Эбена, тот слабее, у того нет его чувства юмора, зубы не такие белые, язык… — Она умолкла, глядя, как он послушно показывает кончик языка. — Язык не…

— Иди сюда. — Она нырнула в его объятия. У него был лучший на свете язык, просто непревзойденный, и ей казалось, что она утоляет жажду из горного источника.

— Что-то не так? — спросил Пирс, отодвигаясь и пристально глядя на нее.

Она закрыла ладонями лицо.

— Я все еще в тебя влюблена.

Он убрал ее ладони, нежно заглянул в глаза:

— Как ты думаешь, зачем я здесь?

— Чтобы меня трахать.

— Все еще нервничаешь? Ничего, это мы поправим. — Она ожесточенно затрясла головой. — А теперь что?

— Сегодня мне не хочется проводить с тобой время в постели.

— Я догадался.

Она прижалась к нему и вздохнула, когда он крепко ее обнял. Это походило на плавание по знакомой реке по прошествии многих лет: оказывается, она помнила и этот изгиб, и тот… Они долго лежали неподвижно. Он как будто согласился ждать, пока она успокоится.

— Тебе действительно худо? — наконец спросила Либерти.

— Нет, просто страшно много дел. Так много, что некогда остановиться и подумать.

— Вообще никогда?

— Слишком редко… Похороны Корни, смерть отца…

— Ну да, ведь ты схоронил отца!

Пирс пожал плечами:

— Он был мерзавцем старой закалки и считал, что лучший отец — тот, который мучит сына. Этим он и занимался все время после моего рождения. Умер с уверенностью, что сделал великое дело: запустил меня в политику. Ему всегда хотелось, чтобы мы вернулись на выборные должности: я — первый Пирс в конгрессе с тех пор, как мой пращур Фредди помер прямо в палате в девятьсот восьмом году.

— Ты и твое долбаное родовое древо!

— Какое своевременное напоминание! — Он затащил Либерти на себя. — Не пора ли?

Она чувствовала его готовность и знала: когда они займутся наконец любовью, это будет фантастический восторг, много лучше прежнего. Но сама она еще не была готова восторгаться.

— Лучше сперва немного меня пообнимай.

— Пожалуйста, сколько попросишь.

— Звучит как клятва в пожизненной верности. — Он не ответил, только потерся о нее подбородком, и Либерти вздрогнула, почувствовав укол его щетины. — Отлично помню, где я была, когда прочла в «Интернэшнл трибюн» некролог на Корни: в Германии, в Висбадене. Я делала для «Флэш» репортаж о выдаче заложников.

— Да, эта твоя статья… Там было очень сильно написано про одиночество и чистилище.

Либерти только отмахнулась:

— Я сидела в кафетерии базы ВВС и смотрела на фотографию Корни. Знаешь, о чем я при этом думала? — Она не скрывала слез. — Что Корни всю жизнь страдала, а я ей нисколечко не сочувствовала. Боже, сколько ужинов я выбросила в реку, когда из-за нее ты не приезжал в коттедж! Иногда мне и самой хотелось утопиться. — Пирс поморщился. — Не думай, я осталась жива не из-за тебя. Просто не могла допустить появления в газетах заголовка: «Девушка топит ужин и топится сама».

Лежа обнаженной, Либерти позволяла Эбену щекотать ее языком всюду, где ему вздумается. Удовольствие охватывало ее все быстрее, глаза затуманились. Она представила себя молодой воительницей, Жанной д'Арк, раненной на поле боя: юный солдат в доспехах, склонившись над ней, зализывает ее рану… Боль прошла, ей становилось все лучше и лучше, пока она не растаяла, не вспыхнула, не стала извиваться на траве, оглашая поле криками, умоляя, чтобы солдат овладел ею… Что он тут же и сделал.

Либерти открыла глаза и, повернув голову, взглянула на Пирса, растянувшегося рядом. Светлая прядь упала ему на лоб, он блаженно улыбался, не открывая глаз. Она тронула его большим пальцем ноги.

— Кажется, улыбка — это все, на что у меня сейчас остались силы, — пробормотал он.

— А на ответ?

— Смотря что за вопрос.

— История с Арчером Ренсомом.

— Прочтешь в «Нью-Йорк тайме».

— Я серьезно.

Он открыл один глаз.

— Ты взяла работу на дом?

— Брось, Эбен, при чем тут работа? Это личное. Просто он мне симпатичен, и у меня ощущение, что его подставляют. Не хотелось бы, чтобы ты помогал его недругам.

— Опомнись, Либ! Послушать тебя, так Рейсом — голубоглазое дитя, только что получившее диплом. На самом деле это матерый финансист, лишенный предрассудков, — если понадобится, он сумеет за себя постоять. Кто же виноват, что он допустил оплошность и лишился поддержки кое-кого в собственной компании?

— Этот кто-то — Раш Александер?

— Строго между нами — да.

— Что ты можешь о нем сказать?

— Блестящий, живой и очень сложный человек.

— Это я и так знаю. Что еще?

— Продаст кого угодно, лишь бы добиться своего. Откуда такой интерес?

— Послезавтра я беру у него интервью.

— Ты сама это придумала?

— Вообще-то он.

— В таком случае к тебе действительно не мешает приставить одного из моих ребят.

— Ну а его дочь?

— Верена? Очень заметная девушка.