Большое кино

Глава 21

Аманда Александер сидела за своим письменным столом, вся залитая золотым светом, и читала книгу. Очки она придерживала за уголок, словно была готова в любой момент их снять. В это время раздался кашель Верены, и мать подняла глаза — она правильно угадала, что очки больше ей не понадобятся.

— Зайди, мне надо с тобой поговорить.

— Позже, мама, сейчас не могу.

— Верена! — Аманда повысила голос. Девушка оглянулась, удивленная ее тоном. Войдя в кабинет матери, она не спеша опустилась в глубокое кресло. — Где ты была? Я так волновалась…

— Я пыталась попасть к Кит Рейсом, но меня не пустили.

Попробовала повидаться с дядей Арчером, но Сьюзен сказала, что он уехал из города. Тогда я вернулась домой. Это все. — Верена перекинула на грудь косу и по своему обыкновению принялась ее теребить.

Неожиданно Аманда встала и направила свет настольной лампы дочери в лицо. В следующее мгновение она тихонько вскрикнула:

— Вот, значит, что произошло ночью? — Верена молчала. — Я права? Отвечай!

— Да, да, да! Почему ты не поднялась наверх? Почему не спасла меня от него? Честное слово, иногда ты становишься самой трусливой на… — Верена зажала себе рот рукой. Мать заплакала. — Не надо, ма! Теперь поздно плакать.

— Не говори так, дочка. — Аманда достала из рукава носовой платок и, всхлипывая, утерла слезы. Потом она выключила свет, и кабинет вместе с миниатюрными картинами на стенах погрузился в тревожную темноту. Казалось, вот-вот разразится буря. — Идем в кухню, — позвала она, — промоем тебе ссадину.

Верена вскочила и попятилась.

— Нет уж, спасибо! Честное слово, ма, тебе не о чем беспокоиться.

— Иди! — Мать вытолкнула ее из кабинета в коридор и повела на кухню. Там она усадила дочь за стол и через несколько секунд вернулась со спиртом и ватой.

— Пусти! — Верена хотела отшвырнуть тампон. — Жжет!

Но Аманда не обращала внимания на вопли дочери.

— Больше он тебя не ударит, запомни. Пусть только попробует! Я сразу вызову полицию.

— Опомнись, ма! Он тебе не подчиняется. Ты никогда не умела на него влиять.

Аманда, будто ничего не слыша, продолжала обрабатывать ссадину.

— А теперь Раш вздумал отнять у меня роль! — Она указала на свою щеку. — Откуда это, по-твоему?

— Вчера вечером я попросила фотографа снять тебя на приеме и передать самые лучшие фотографии в «Энтертеймент тунайт». Они уже в Лос-Анджелесе: «Верена Максвелл Александер празднует получение роли в „Последнем шансе“, „Очаровательная новая Лейси приносит удачу и возрождает «Последний шанс“.

— Неужели ты это сделала, ма?

— Я решила не противиться новому повороту в твоей карьере. Сегодня вечером все будут знать, что ты снимаешься в этом фильме. Рашу останется только кусать локти: поменять что-либо ему не удастся.

— Кит меня ненавидит, — сказала Верена со вздохом.

— Ничего, Арчер ее образумит.

— Я в этом совсем не уверена. Вчера я слышала их разговор… — Верена закрыла глаза.

— О чем же они говорили?

— Дядя Арчер говорил о страховой премии, а Раш твердил, что ее все равно не хватит.

— На что не хватит?

— Не знаю. — Верена решила не посвящать мать в подробности подслушанного разговора. Ссадина на лице причиняла ей боль, и она смертельно устала.

— У тебя спутались волосы. Принеси щетку, я их расчешу.

Никто не умел так расчесывать волосы, как это делала ее мать. Все остальные только елозили по поверхности, а Аманда забиралась в самую гущу, называя это «прополкой».

Верена со вздохом облегчения привалилась спиной к ее коленям. Как это похоже на мать: увидеть на ее лице следы побоев и уже через десять минут делать вид, будто ничего не произошло!

— Жаль, что ты вообще начала позировать!

— Ничего страшного, ма, — быстро проговорила Верена.

— Нет, если бы можно было начать все сначала, я бы предпочла, чтобы ты ходила в нормальную школу и наслаждалась жизнью, как все: участвовала в школьных постановках и заводила друзей своего возраста, а не якшалась с фотографами из модных журналов, этими рекламщиками, у которых один разврат на уме…

Верена отбросила ее руку.

— Не говори так, ма! Мне нравится работать манекенщицей и фотомоделью.

— Не знаю, зачем вообще надо было делать из тебя модель! Мне всегда казалось, что пока я буду оберегать тебя от дурных влияний, с тобой не случится ничего плохого. Может быть, не будь моя собственная мать так стара и больна, я бы лучше разбиралась, что значит быть хорошей матерью взрослеющей дочери.

— Ты хорошая, ма! И хватит об этом.

— Тогда почему ты сбежала? Отец твердил, что из-за меня.

Но ведь это не я прогнала тебя из дома?

Верена обернулась и посмотрела на мать.

— Он это говорил? — Ноздри ее раздувались: казалось, еще немного — и она не сможет больше сдерживаться.

Мать прикусила губу и часто закивала:

— После твоего возвращения я слишком много на тебя наседаю, вместо того чтобы похвалить за то, что у тебя хватило ума вернуться.

У Верены зашумело в ушах, и она с трудом расслышала собственный голос:

— Ум тут ни при чем. Я знала, что должна вернуться, только и всего. Послушай, мама, я хочу кое-что тебе рассказать.

— Нет, Рена, ничего не рассказывай. Лучше забудем случившееся и будем жить дальше…

— Ради Бога, мама, выслушай меня!

У Верены выступили на лбу капли пота. Аманда встала, отошла к раковине и на некоторое время включила воду. Потом, не оборачиваясь, продолжила спокойно, словно не слышала умоляющего голоса дочери:

— Я была готова тебе сказать, что ты можешь отказаться от контракта с «Руба». Когда отец предложил тебе роль, я так на него разозлилась! Мне очень не хотелось, чтобы ты стала частью этого безумного мира. Но теперь я вижу, как много это для тебя значит, и сделаю все, чтобы роль осталась за тобой. Я так тебя люблю, Верена! Может быть, и ты будешь хоть немного меня любить и простишь мои глупые ошибки.

Верена подошла к раковине и обняла мать.

— Я тебя люблю, мама. Но я такая, такая… Я не заслуживаю твоей любви.

— Не говори так, Рена! — Аманда погладила дочь по руке. — Ты красивая…

— Пойдем. — Верена забрала у матери стакан с водой, подвела к столу и усадила, поставив стакан рядом. — Сейчас я тебе кое-что расскажу, чтобы ты знала, какая я на самом деле. — Она крепко зажмурилась и выдавила сквозь стиснутые зубы:

— Я отвратительная и неблагодарная. Я бы тебя не осудила, если бы ты больше не захотела на меня глядеть.

— Дочка, не говори таких вещей!

— Я мерзкая потаскуха! — выкрикнула Верена и открыла глаза, но ничего не увидела из-за слез. Тогда она упала на пол и стала биться головой о кафель, продолжая кричать:

— Я гадкая!

Ужасная! Больная! Порочная! Я шлюха, шлюха!

— Верена! — Мать схватила ее за руки, но девушка вырвалась и, сидя, как краб, поползла от нее.

— Умоляю, ма, не приближайся, даже не смотри на меня! Я этого не вынесу. Раш и я делали ужасные вещи! Много раз. Он меня заставлял.

Рука Аманды непроизвольно дернулась, ища опоры, стакан со звоном упал на пол и разлетелся на мелкие осколки. Губы ее задрожали: она представляла себе мужа и дочь, сидящих вместе перед телевизором, катающихся верхом друг на друге, дурачащихся, — теперь все это приобрело совершенно иной, зловещий смысл… Она закрыла лицо руками, и тело ее сотрясли глухие рыдания.

Верена, сидя в нелепой позе, тоненьким, словно чужим голосом причитала:

— Не надо меня ненавидеть, ма. Что угодно, только не ненависть! Если ты меня возненавидишь, я умру! Не убивай меня, мама. Я не хотела. Это не моя вина. Он заставлял, а сам смотрел. Однажды он застал меня в шалаше… До того он за мной подглядывал, а потом заявился и сказал, что я испорченная девчонка и если я не разрешу ему смотреть, он нажалуется тебе и ты меня возненавидишь. Он грозил, что ты отправишь меня туда, куда отправляют таких испорченных, как я. Я не хотела, чтобы меня выставили из дома, поэтому я позволила, чтобы он смотрел, как я… Ты думала, что мой шалаш подожгли мальчишки? Нет, я сожгла его сама. Но потом он стал сажать меня в машину и заставлял меня делать то же самое там, а еще дома…

— Доченька, доченька, доченька… — твердила мать шепотом, но Верене казалось, что она слышит оглушительный крик. — Давай-ка по порядку. Не вали все в кучу. Лучше ответь мне на один-единственный вопрос. После этого я не буду больше ни о чем тебя спрашивать, клянусь! Он когда-нибудь?.. — Она закрыла рот рукой с таким видом, словно ее вот-вот вырвет.

Верена погладила мать по лицу, уже зная, что не сможет сказать всю правду.

— Нет, ма, никогда.

— Никогда?

— До этого никогда не доходило.

— Слава Богу! — По лицу Аманды струились слезы, и теперь она походила на актрису немого кино.

— Ты все еще меня любишь, мама? — робко спросила Верена. — Хотя бы чуть-чуть?

— Почему ты мне не сказала сразу, Верена? Почему только сегодня? — Аманда держала кончики указательных пальцев в уголках глаз, чтобы остановить соленую влагу.

— Он грозил, что сам тебе расскажет, а я не могла этого допустить: мало ли что он способен выдумать! Не знаю, почему именно сегодня, — вырвалось как-то само собой…

— Я люблю тебя, Верена, дочка, очень люблю! — Аманда всхлипнула. — И никогда не разлюблю, верь мне.

Верена обняла мать и разрыдалась, ее волосы укрыли плечи Аманды, словно шаль. Аманда потрепала ее по спине.

— Не плачь, дочка. Настала пора и мне кое в чем тебе признаться.

Ее перебил пронзительный звонок. Аманда бросилась к телефону, оставив Верену рыдать у стола.

— Алло? Да, Раш. — Верена подняла голову и убрала с лица волосы. — Хорошо. Как скажешь. До свидания. — Она повесила трубку и посмотрела на дочь. — Он отменил мою встречу с журналисткой Либерти Адамс. Интересно, почему?

— Он ее боится. Вдруг она разнюхает больше, чем следует?

— Насчет чего?

— Мне казалось, теперь ты не дашь ему спуску.

— Я и раньше не хотела этой встречи, а уж теперь, после того, что услышала от тебя…

Аманда поставила чайник и стала накрывать на стол. Верена молча наблюдала, как она раздумывает, какому из чайных сервизов отдать предпочтение. Выбор пал на белые блюдца с темно-красными маками.

— Итак, дочка, настала моя очередь исповедоваться. Только я не знаю, как начать…

— Лучше сначала, — подбодрила ее Верена.

— После смерти отца я заперла дом на Цейлоне, где мы жили, и отплыла на Звар, к Китсии. Кроме нее, я больше никого не знала — она была лучшей подругой моей матери. Когда я появилась в ее доме, мне было шестнадцать лет. Нельзя сказать, что Китсия приняла меня с распростертыми объятиями, — первый месяц она почти со мной не разговаривала, — зато потом вспомнила свою любовь к Синтии и обратила ее на меня.

Верена стала расхаживать по кухне, заглядывая в шкафы и громко хлопая дверцами. Она не понимала, куда клонит мать, — Аманда еще никогда не рассказывала так подробно о своей молодости.

— Однажды Китсия сказала, внимательно глядя на меня:

«Что ты собираешься делать дальше? Будешь до конца жизни читать книжки?» Чтение книжек до конца жизни казалось мне тогда приемлемым вариантом. В конце концов, работа мне не грозила: отец оставил богатое наследство. В шестьдесят четвертом году, когда Китсия отправилась в Штаты, на свою выставку, я увязалась за ней. Не спрашивай, что это была за поездка: мы постоянно ссорились. Меня бесил ее чересчур чувственный подход ко всему на свете, от конструкции самолета, на котором мы летели в Америку, до моей стрижки. Для нее эстетика была делом жизни и смерти. Мне хотелось от нее избавиться, но не хватало смелости с ней расстаться. Робость — вот главное, что всю жизнь меня губит.

Она помолчала, задумчиво глядя на Верену.

— Оставаясь при Китсии, я ни с кем не общалась и могла вести привычную жизнь: есть, когда мне вздумается, вставать в два часа дня и не ложиться до утра, дочитывая интересную книгу. Я была всего лишь незаметной участницей ее пестрого окружения. А потом я познакомилась с Арчером.

— И он показался тебе красивейшим мужчиной на свете?

Держу пари, что да. — Верена уже сидела на тумбе, болтая ногами.

— Во всяком случае, ради него стоило оторваться от книги. — Аманда улыбнулась. — Мы случайно столкнулись в ресторане «Чамли» в Гринич-Виллидж. «Арчер — мой племянник. Мы с ним почти не разговариваем. Единственная дочь Синтии, заядлая читательница. Очень сомневаюсь, что у вас найдутся общие темы».

Как видишь, у нее и в мыслях не было брать на себя функции Купидона.

— А Раш?

— С ним я познакомилась позже. Конечно, больше мне нравился Арчер. В нем было что-то такое… Он был вдовцом, привычным к одиночеству и настолько погруженным в свои мысли, что мне позволялось заниматься своими. Находясь вместе, мы оставались каждый сам собой. У меня был номер в отеле «Беркли», а Китсия жила на Мэдисон-авеню, неподалеку от галереи, где экспонировались ее скульптуры, — во время выставок ей необходимо было оставаться поблизости от своих детищ. Пока она была занята галереей, у нас с Арчером возник тихий роман. Выходные мы проводили у него в Миллбруке. Мы подолгу гуляли по пастбищам и возвращались на закате, чтобы, наслаждаясь коктейлями, любоваться с веранды туманными лугами. Там совсем не так влажно и душно, как в джунглях Цейлона. С горой песка в Персидском заливе под названием «остров Звар» это тоже нельзя было сравнить. — Аманда усмехнулась. — Мне было там очень уютно, намного уютнее, чем в этом доме. — Она оглядела кухню. — Вот где мое место!

Верена спрыгнула с тумбы и обняла мать.

— Да пошла она куда подальше, эта кухня! Лучше скажи мне то, что хотела сказать… — Она заглянула матери в глаза.

— Хорошо, — ответила та, и голос ее зазвучал как-то странно. — Ты все узнаешь. Молю Бога, чтобы он дал тебе сил это пережить.

Она вспоминает Цейлон: душный сад, кишащий огромными змеями, способными проглотить ребенка. Ее семья обитала, забаррикадировавшись в доме с темно-зелеными ставнями на окнах. А вот и ее мать: болезненная, прикованная к постели. Стоя за дверью, она слышит, как мать беседует с врачом о червях, пожирающих ее заживо Потом врач, приземистый краснолицый человек с изумрудом на пальце, переходит на отцовскую сторону, где пьет джин и ждет на пару с отцом, пока черви доделают свою работу.

Отец сед и высок, как дерево. Она зовет его папкой, что больше подходит человеку попроще, не такому страшному. После смерти матери папка оставляет ее с няней. Он не знает, как быть с дочерью. Она слышит, как он недовольно бросает: «То ли дело — мальчик!»

После смерти отца первая же ее мысль: «Наконец-то я отсюда вырвусь!» Она закрывает зеленые ставни и переезжает к единственному человеку, способному ей помочь, — лучшей подруге матери, скульптору, которая живет на острове. Но та презирает ее за невежество и не желает развеивать ее страхи.

Потом почти случайно она знакомится в пабе с племянником своей покровительницы, и хотя тетка и племянник не очень дружны, тем не менее девушка приходится ему по душе. Он очарован наивностью новой знакомой и в конце концов забирает ее к себе в Миллбрук и учит всему, что знает сам. Топкие луга Миллбрука усеяны дикими цветами. Они возвращаются с прогулок по колено в грязи. Никогда еще она не была так счастлива!

День его рождения. Она хочет преподнести ему сюрприз.

Его тетка подсказывает, что лучшее место для этого — «Сад скульптуры».

Перед приемом она проверяет, все ли в порядке. Сад украшен по случаю торжества корзинами свежих лилий и гардений. Она возвращается к себе, переодевается в длинное белое платье и вплетает в волосы ландыши.

— Ты знаешь, что эти ландыши ядовиты? — спрашивает тетка. Она начинает понимать, что совершила страшную ошибку, но уже поздно. Он едет за ней.

Шоферу заранее сообщили адрес, чтобы не испортить сюрприз. Они сидят на заднем сиденье лимузина и пьют шампанское.

Сначала его рука лежит у нее на коленях, потом ползет вверх. Ее охватывает истома. Он нюхает ландыши у нее в волосах — ядовитые ландыши. Машина тормозит под стеной. Они выходят — и он чуть не падает, словно получил пощечину. Он хмуро смотрит на нее, не веря, что она смогла придумать все это сама.

— Зачем ты привезла меня сюда?

Она боязливо отходит от него.

— Милый, это сюрприз к твоему дню рождения. Тебя ждут друзья. Пожалуйста, не сердись.

— На тебя я не сержусь. Это все она, да? Ну конечно, это ее замысел, как, впрочем, и ты сама.

Она не понимает его слов, умоляюще тянет его за руку и лепечет:

— Прости, прости…

— Ну уж нет. Не прости, а прощай! — Он быстро садится на сиденье, и машина срывается с места.

Она объясняет приглашенным, что он не смог приехать на собственный день рождения из-за срочных дел, и с облегчением видит, что все ей верят. Прием идет своим чередом. Ее словам не поверил лишь один человек — брюнет с красивыми руками, его лучший друг. Ловя на себе его оценивающий взгляд, она краснеет и прячет глаза. Он весь вечер крутится рядом с ней, словно примеряясь на место своего друга. У него черные глаза, и под ними тени.

Она позволяет ему прижиматься к ней и целовать в шею.

Она сидит у себя в ожидании звонка возлюбленного, хотя тетка предупредила ее, что он не позвонит. «Все кончено», — твердит она, готовясь к возвращению на свой остров.

Теперь она никуда не выходит, пьет чай, читает. Как-то раз ее навещает брюнет, его друг. Он является в темно-синем костюме, белой рубашке, сером галстуке. Говорит он мало, зато сует руку ей под блузку и хватает за сосок. Она вскрикивает. Он выдергивает ее из кресла, прижимает к стене и овладевает ею, даже не сняв ни костюм, ни рубашку, ни галстук.

Он бывает у нее ежедневно, но не только для того, чтобы переспать, но и для того, чтобы научить ее американскому образу жизни: как платить за такси, как заказывать еду в ресторане, как обращаться с продавцами в магазинах, как одеваться. Он берет на себя управление ее капиталом.

— Ты за меня выйдешь? — 1 спрашивает он как-то раз.

— Я тебя не люблю, — отвечает она.

— Ты выйдешь за меня замуж? — твердит он день за днем, но ее ответ неизменен.

В конце концов она говорит: «Да».

Словно по сигналу он перестает приставать к ней с любовью. Вместо этого начинаются приготовления к свадьбе. Вернее, он занимается всем сам: покупает ей подвенечное платье, заказывает церковную церемонию, цветы, продумывает прием и готовит приглашения.

В день отправки приглашений она приходит в его офис и, убедившись, что за ней не наблюдают, перебирает запечатанные конверты, пока не находит нужный. Этот конверт она сама вручит адресату.

Она собирается с духом и звонит ему по рабочему номеру. Со дня его рождения они не разговаривали.

— Можешь ко мне заглянуть? Это срочно. — Она называет номер своих апартаментов.

Он стучится, она отвечает, что дверь открыта. Он сердится, что его оторвали от дел, но, увидев ее, меняется. Она видит по его глазам, что он по-прежнему ее любит. Она лежит на кровати обнаженная. Он кидается на нее, словно торопясь прикрыть ее наготу. Она чувствует его возбуждение.

Свадьбу играют через месяц, как и собирались. Она знает, что месяц назад забеременела. Он приходит на венчание — шафер, самый красивый из мужчин. Она лишилась его навсегда.