Большое кино

Глава 18

Верена вошла в кухню крадучись, как кошка. Закрыв за собой дверь, она положила ключ обратно в рюкзачок. Разместившись строго посередине кухни, она постаралась, чтобы ступни попали на одну плитку, после чего двинулась по красной полосе, разделявшей белые кафельные квадраты. Наконец-то хмель выветрился! Раш остался в «Таверне» раздавать чаевые. Мать привезла ее домой, раздела, завернула в бабушкин халат, чтоб не мерзла. Как только Аманда удалилась, Верена вскочила, сбросила халат, натянула майку и вышла на воздух. Ей втемяшилось в голову, что валяться в пьяном бесчувствии опасно. Трезвость и бдительность! Она пустилась бежать, чтобы напряжением сил изгнать из организма алкоголь, и остановилась только тогда, когда закололо в боку; ей даже пришлось прислониться к дереву. Возвращаясь, она соблюдала удвоенную осторожность, чтобы не разбудить родителей.

Первый лестничный марш она преодолела, борясь с тошнотой. Как она умудрилась так нализаться? Ответ был наготове: ей хотелось стать храброй и запретить Рашу добывать для нее роль в фильме таким неподобающим способом. Но чем пьянее она становилась, тем больше боялась. План так и остался неосуществленным.

Задняя лестница, по которой она поднималась, — узенькая и неприбранная, — как будто принадлежала другому дому.

Парадная была полной противоположностью этой: широкая, покрытая толстым бежевым ковром с синими цветочками по краям, с медной поперечиной на каждой ступеньке, не позволяющей ковру гулять.

Верена застыла на месте. Что это? Сердце забилось быстрее. Девушка затаила дыхание и прислушалась. Часы отбивали половину четвертого ночи. Она присела на ступеньку и вытянула ноги, чувствуя себя точь-в-точь как Алиса в Стране чудес, осушившая бутылку «Выпей меня» и сразу переросшая свой дом.

Она даже испугалась, что сейчас пробьет головой потолок. Раскинув руки, Верена убедилась, что достает до обеих стен. Она действительно выросла из своего дома.

Она стала считать ступеньки: одна, вторая, третья, четвертая… Зачем она сюда вернулась? Она ведь уже вкусила однажды свободу от них, Мэнди и Раша. Почему она не осталась на воле?

— Не пойму, зачем тебе возвращаться? — Компаньон по бегству чистил «травку» на конверте пластинки группы «Полис», пока Верена пыталась вставить в проколотые уши крохотные фиалки. Она обливалась потом, то и дело вытирая верхнюю губу и грудь. Из-за пота фиалки завяли и не слушались пальцев.

Верена отошла в сторону, чтобы нарвать еще.

— Сама толком не знаю, — ответила она через некоторое время.

— Ну-ка помоги.

Она поднесла к его трубке деревянную спичку и сама затянулась, но только чуть-чуть — с нее хватало солнца.

— Боюсь, случится что-то страшное, — они же мои родители. Я должна попытаться. У меня плохое предчувствие…

— Страшное случится, если ты вернешься, уж поверь мне!

Твой папаша — форменный псих.

Он потянулся к ней, но она отодвинулась.

— Пойми, они все равно остаются моими родителями! Я не могу все время убегать.

— Ну, как знаешь.

— Да пошел ты! — крикнула она.

Он надел наушники.

Верена высыпала монеты на полочку и рассортировала: две стопки десятицентовых, три стопки по двадцать пять. Она сняла трубку, шнур дернулся, и монеты рассыпались по грязному полу. Она нагнулась и стала подбирать их.

В будке было душно, но она все равно не открывала дверь — так ей было спокойнее.

Иногда ей удавалось не думать целый день. Потом откуда ни возьмись появлялся он: Верена представляла его, слышала его голос и не знала, куда деваться от чувства вины. Она сложила монетки в стопки пониже.

Ее не было дома целых девять месяцев. Девять месяцев!

Она гадала, велел ли Раш детективам прекратить поиски или ее по-прежнему ищут. Она сбежала с одноклассником, проделывавшим это уже в шестой раз. Верена все ему рассказала, и он к ней не притрагивался. Это он назвал конечным пунктом Ки-Уэст. Первые полтора месяца она заставляла его воровать в киоске нью-йоркские газеты, где искала и не находила упоминания о своем бегстве. Раш умел держать писак в узде — не то что собственную дочь.

В будку постучались. Верена вздрогнула и обернулась.

— Вы закончили? — осведомился молодой человек.

— Нет еще.

— А скоро? — Он просунул в щель носок теннисной туфли, чтобы не дать двери закрыться.

— Мне надо сделать еще несколько звонков. Сами понимаете, родители… — Верена увидела через его плечо своего друга.

Тот указывал на нее и на себя, спрашивая, нужна ли ей его помощь. Она покачала головой. — Всего через квартал есть другая будка, — подсказала она.

Молодой человек еще какое-то время смотрел на нее, потом улыбнулся:

— Спасибо.

Верена стала изучать свой банк. Десять центов чеканки 1973 года… Все эти девять месяцев она чувствовала себя шпионкой, тайным агентом в чужом обличье. Теперь настало время выйти на свет. Иногда тайных агентов не отпускают обратно — слишком опасно. Все равно попробовать надо.

Она бросила монетку в щель и набрала десять цифр.

— Просьба опустить два доллара двадцать центов за первые три минуты. — Длинные гудки.

— Позовите, пожалуйста, мистера Арчера Ренсома.

— Мистер Ренсом говорит по другой линии. Кто его спрашивает?

— Это… — Верена заколебалась. — Знакомая…

— Вы хотите что-то передать или оставите номер, чтобы он вам перезвонил? — Женщина отвечала любезно, для нее это был один звонок из многих. Где ей знать, насколько это важно — Можно я подожду? У меня нет телефона.

— Я не знаю, сколько еще времени мистер Ренсом проговорит. Сразу после разговора у него встреча.

— Пожалуйста, я звоню издалека.

— Просьба опустить доллар пять центов за следующие две минуты.

— Секундочку, можно еще чуть-чуть?

Щелчок — и Верену разъединили.

— Вам придется опустить доллар пять центов, иначе ваш звонок прервется.

— Подождите! — Верена перебирала мелочь.

— Вы опустили доллар двадцать пять центов вместо доллара пяти. Я предоставлю вам дополнительное время.

— Вот спасибо! Очень кстати.

— Пожалуйста, говорите.

— Прошу вас, позовите мистера Ренсома! Это важно! Мне надо кое-что ему сказать! — взмолилась Верена.

— Как ваше имя, юная леди?

— Я не могу себя назвать. — Верена лихорадочно размышляла. Через эту женщину ей было не прорваться, но она боялась, что стоит ей назвать себя — и ее переключат на Раша.

— Сейчас я проверю, не освободился ли мистер Ренсом.

— Верена? — раздался в трубке знакомый голос Арчера.

— Дядя Арчер! — Верена прикусила губу, шпионы не ревут. — Я хочу вернуться домой.

— Я тоже хочу, чтобы ты вернулась Нам тебя не хватает. — Рейсом говорил медленно, словно она была его единственной заботой.

— Ничего не говорите папе и Мэнди.

— Хорошо.

— Обещаете?

— Обещаю. Твое возвращение будет сюрпризом.

— Я вас люблю.

— Я тоже тебя люблю, Верена. Ну, с чего начнем?

Ее расчет был верным: бездетный Рейсом был спокойнее, чем отец, и не считал необходимым ее распекать.

— Просьба опустить девяносто пять центов за следующие две минуты.

— Вы меня слышите, дядя Арчер? — крикнула Верена.

— Опустите названную сумму, или я вас разъединю.

— Провались ты! — Верена забросила в аппарат все оставшиеся двадцатипятицентовики.

Ренсом засмеялся:

— У тебя есть план?

— Более или менее.

— Как ты возвратишься в Нью-Йорк?

— Самолетом.

— Тебе хватит денег на билет?

— Да, хватит.

— Прежде чем лететь, позвони мне в офис и скажи Сьюзен, к какому времени прислать в аэропорт машину. Ты будешь одна?

— Да, одна.

— Хорошо. Хочешь, водитель привезет тебя ко мне в Миллбрук? Мы вместе подумаем, как быть дальше.

— Как они там?

— Раш вне себя, мать в отчаянии. Но ты не волнуйся, как только ты вернешься, все придет в норму.

Верена повесила трубку и сгребла оставшуюся мелочь. На лучшее нечего было и надеяться.

— Мы не сможем пронести шкаф по этой лестнице, миссис Александер, — пропыхтел грузчик, утирая лицо красным клетчатым платком.

— Тогда обойдите дом и втащите его по парадной лестнице, она шире. Только не заденьте картины на стенах.

Верена сидела на кухне и уплетала сандвич со сливочным сыром, помидором и луком. То был ее первый день после возвращения домой.

— Ты похудела, у тебя изможденный вид.

— Когда вернется Раш? Опять поздно? Мне бы не хотелось, чтобы мое появление в этом доме все перевернуло, чтобы пострадала его священная работа…

— Верена! — начала было Аманда с упреком, но тут же опомнилась:

— Пойду послежу за грузчиками.

После ее ухода Верена налила в розетку из-под желе немного белого вина и выпила. Сорок восемь часов назад она простилась с другом, тридцать шесть часов назад приехала в Миллбрук и стала ждать Арчера, двадцать часов назад попросила Арчера уступить ей часть старой мебели для ее новой спальни у Мэнди в мансарде, а три часа назад обнимала мать, упрашивая ее не плакать, и одновременно перечисляла новые правила сосуществования:

— Я хочу жить в мансарде. Я сама обставлю ее с помощью дяди Арчера. На деньги, которые я получаю за позирование, я буду брать уроки актерского мастерства. А вы с Рашем оставите меня в покое. Вам запрещается спрашивать, почему я сбежала и где была все эти девять месяцев, иначе я снова сбегу.

Аманда согласилась на все. Верена чувствовала себя террористкой, а мать сравнивала с перепуганной заложницей.

Верена подтянула колени к подбородку. Она помнила, каким обходительным был Раш, вернувшись в тот вечер домой.

Это произошло в День труда, в выходной, но Раш все равно работал. Его нерабочими днями были только Рождество и день ее рождения. Сама предупредительность, вежливость, радость по случаю ее возвращения! Она отозвала его в сторонку и доходчиво объяснила: если он еще хоть раз до нее дотронется, она покончит с собой.

Она быстро подметила, как изменились отношения между родителями. Они всегда вели себя, как чужие друг другу люди, но прежде умудрялись это скрывать, а теперь перестали делать для этого даже малейшее усилие. Раш как будто забыл, что Мэнди пользуется за столом перцем, и упорно передавал ей соль. По вечерам Мэнди добавляла в каждую чашку с кофе молоко, хотя Раш пил только черный кофе. Верена винила во всем себя. Их она не жалела, полагая, что так им даже лучше, но считала, что таким холодным, скучным, гадким дом стал из-за нее. Возможно, со временем все поправится… Казалось, ее надежды начали сбываться. А потом она снова очутилась на заднем сиденье автомобиля.

Верена встала. Вспоминая прошлое, она как будто уменьшалась в росте. Может быть, она пробудет еще какое-то время в этом доме, не протыкая руками стены, а головой — крышу, окончит школу, дождется восемнадцатилетия и получит причитающиеся ей денежки? Она налегла на перила лестницы. Как он мог учинить эту гадость в машине? Как она сама позволила этому случиться? Она все время была начеку, все время опасалась его, но он ни разу после ее возвращения не пробовал на нее посягать. Они даже смотрели вдвоем телевизор — в темноте, без Мэнди, сидели и болтали на диване, — проводили время в его библиотеке. Он вел себя безупречно. После года наблюдений Верена пришла к выводу, что он усвоил урок. Но оказалось, что он подстроил ей ловушку. Все это было лишь мерзким планом, призванным усыпить ее бдительность, создать впечатление, что он больше никогда не дотронется до нее своими погаными лапами…

Какая же она дура! Она встала и поежилась. Из-под двери ее спальни тянуло сквозняком. На ее этаже, самом верхнем в доме, всегда было на десять градусов жарче или холоднее, чем в остальных комнатах. Она распахнула дверь и оглядела свое жилище. Оно смахивало на монашескую келью, почти такое же строгое и пустое. В дальнем углу стояла широкая кровать, заселенная белыми простынями и атласным пледом в белую и бурую полоску. У стены помещался низкий сосновый туалетный столик, над ним — книжная полка. Рядом высился платяной шкаф медового цвета. Вдоль четвертой стены тянулась балетная перекладина, отражающаяся в огромных зеркалах. Она захватила сюда совсем немного вещей из своей прежней комнаты: литографию Матисса в розовых тонах — окно с видом на гавань; шаль, принадлежавшую еще бабке, матери Раша.

Верена закрыла дверь, включила верхний свет — простой оловянный светильник — и чуть не упала в обморок от испуга: перед ней стоял Раш.

— Господи, как ты меня напугал! Чего тебе? Я устала.

— Я тоже устал, Верена, — проговорил Раш тихим, чужим голосом. — Я тебя давно дожидаюсь.

— Да? Ну и что? Спокойной ночи. — Верена вернулась к оставленной нараспашку двери и приняла выжидательную позу.

Он двинулся к ней, покорно наклонив лысеющую голову, но вместо того чтобы убраться, с треском захлопнул дверь.

— Мне надо с тобой поговорить.

Верена вошла в свою крохотную ванную и до отказа отвернула оба крана. Он был зол — об этом свидетельствовали засунутые в карманы кулаки.

Она увидела его в зеркале: он стоял у нее за спиной.

— Здесь и для меня одной мало места, Раш, только тебя не хватало! Подожди за дверью, — сказала она его отражению.

Он промолчал. От взгляда его черных глаз некуда было деться. Верена открыла сразу три баночки и, беря понемногу из каждой, намазала кремом лицо.

— Позволь, я тебе помогу. — Раш взял ее за плечи, развернул и присел на унитаз. Она напряженно ждала, пока он возьмет из корзинки на полке вату и вытрет ей лицо.

— Спасибо, дальше я сама. — Она встала и наклонилась над раковиной, чтобы умыться.

— Ты почти никогда не называешь меня папой. Почему?

— Брось! Ты сам знаешь почему. — Она прошла мимо него. — Хватит, уже поздно.

Избегая его взгляда, она сняла с крючка в ванной фланелевую ночную рубашку, надела ее через голову и только после этого сняла белье. Она знала, что он на нее таращится, чувствовала, что фланель — не преграда для его взгляда, но все же надеялась, что ей удалось соблюсти приличия.

Следуя за ней по пятам, Раш случайно наступил на подол ее рубашки. Верена услышала, как рвется ткань, и обнаружила, что в дыре красуется ее голое бедро. Оба промолчали.

Она села в кресло-качалку. Теперь от нее требовалась удвоенная осторожность. Она знала, что Раш порвал ей рубашку не нарочно, но боялась, что он может пойти дальше. Раш был более упорным бойцом, чем любой из тех, кого она знала, — за исключением ее самой. Раскачиваясь, она пристально следила за ним.

Он подошел к ее туалетному столику с зеленым кувшином — собственным подарком ей в честь возвращения из Ки-Уэст. Поставив кувшин на полку, он стал аккуратно складывать на столике ее одежду, валявшуюся кучей на полу. Трусики он складывал вчетверо, блузки застегивал до половины, колготки складывал вдвое, носками вместе. Верена всегда была неряхой и никогда не вешала одежду в шкаф. Она вспомнила гардеробную Раша на первом этаже — аккуратную до тошноты. Носки лежали там в ящиках ровными стопками, начищенные башмаки ждали своей очереди во фланелевых мешочках, рубашки висели в одном шкафу (он никогда не складывал свои рубашки), брюки и пиджаки — в другом. Все это напоминало образцовый взвод на смотре. Наблюдая, как он убирает ее вещи, Верена, как всегда, поражалась быстрым движениям его белых рук.

Она знала о его руках все. Если разобраться, то и о нем самом она знала все. Он без утайки рассказал ей о своей жизни еще до того, как заставил ее вести себя с ним, как «испорченная девчонка». Ей казалось, что она — человек с изъяном, почему ей не жаль Костю, русского мальчика, так много знавшего о самом себе?

Она выслушивала снова и снова невозможно грустную историю. Глядя на него, она догадывалась, что он молча рассказывает то же самое себе самому. В данный момент он вспоминал шрамы на своих руках. Потом ему сделали пластическую операцию, и шрамы исчезли. Он был так беден, что не мог купить уголь для печки и отморозил кисти рук. Он оборачивал руки старым тряпьем и делал уроки у огня. Дядя Арчер застал его руки еще в прежнем виде. Видимо, он был единственным, кто столько знал о Раше. Для всех остальных, даже для Мэнди, Раш был загадкой. Как он смеет так предавать Арчера?

Она продолжала раскачиваться, отталкиваясь босыми ногами от пола. Ей вспомнился его рассказ о первых днях в колледже, когда он чувствовал себя в Гарварде выродком-брюнетом в море блондинов. У него был всего один костюм, но сосед по комнате, Арчер Рейсом, настоял, чтобы Раш его выбросил. Взяв маникюрные щипчики, Верена взялась за заусенец. Арчер отдавал Рашу свои вещи, поносив их совсем немного. Он был на дюйм ниже и гораздо плотнее. Верена неудачно поддела ноготь и стала слизывать кровь. Ей вспомнилась кульминация его гарвардской эпопеи — роман с рыжеволосой красавицей, которую он называл Тэсс.

Раш поставил в центре комнаты стул с высокой прямой спинкой, сел на него верхом и уставился на Верену, обхватив спинку руками. Она стала раскачиваться опять, не сводя с него глаз. Думает ли он сейчас о Тэсс? Ведь она никогда не выходит у него из головы.

— Раш, через три часа мне надо вставать и идти в школу!

— Хочешь меня прогнать?

Ее удивил его голос — спокойный, рассудительный. У Верены стало сухо во рту, сердце затрепетало. Главное — не поддаться на обман!

— Просто хочу, папа, чтобы ты отложил разговор на завтра.

— А я хочу, — он сделал глубокий вдох, — чтобы ты объяснила, почему вдруг назвала меня папой. Это способ польстить?

— Я не собираюсь тебе льстить. Как еще мне тебя называть? Лично я не знаю.

— Я люблю тебя, Верена.

— Вот и славно. Остальное завтра, ладно?

— Я хочу поговорить о нас.

— О нас? — Верена усмехнулась. — Что за «мы»? Мне пора спать, Раш. Спокойной ночи.

— Ты вполне можешь уделить несколько минут человеку, добившемуся для тебя роли в «Последнем шансе».

Верена подняла глаза к потолку.

— Без комментариев.

— Где ты была после приема?

— Дома.

— Дома? Я тебя ждал.

— Я бегала.

— В два часа ночи?

— Почему бы и нет?

— Тебе не понравился подарок?

— Сначала понравился, а теперь не нравится.

— Почему же?

— Потому.

— Объясни, дорогая моя.

— Не называй меня «дорогая»! — Она перестала раскачиваться. — Потому что это — грязная взятка.

— Зачем мне тебя подкупать?

— Чтобы я не проговорилась, какую гадость ты подстроил дяде Арчеру.

— Наверное, ты права. Позвав тебя в библиотеку и заведя при тебе беседу с сенатором Пирсом, я намеренно превратил тебя в свою соучастницу. Теперь мы сообщники, нравится это тебе или нет.

— Если ты считаешь, что я позволю тебе погубить дядю Арчера, то ты плохо меня знаешь. — Она встала с кресла и подошла к нему. — Помнишь журналистку Либерти Адамс? Я все ей рассказала на приеме. Так что и думать забудь о своих подлых планах! Я выдала тебя с головой.

Раш побледнел. Она сняла с кровати плед и залезла под простыню.

— Не понимаю, как ты можешь так поступать с человеком, который вылечил тебе руки и во всем помогал!

— Что ты ей рассказала? — Он подскочил к ней и схватил за горло.

— Все! — прохрипела она. — Все-все!

Он убрал руки и забегал по комнате.

— Уверен, она тебе не поверила, что бы ты ей ни наговорила.

— Надейся, надейся…

Он остановился, увидев что-то на полу. Это было ее золотое парчовое платье. Он поднял его, скомкал, поднес к глазам.

— Мэнди твердила всем женщинам на приеме, что… — Она не договорила, увидев, что он рвет платье. Звук при этом был, как при отрывании куска от бумажного полотенца. Верена расплакалась.

Раш уронил изуродованное платье на пол и грустно уставился на него. Когда он опять поднял голову, она увидела, что он тоже плачет.

— Ах ты, сучка! Маленькая сучка!

Он повалился на кровать и закрыл лицо ладонями. Его плечи затряслись.

— Пожалуйста, папа… Пожалуйста, не плачь! — Она беспомощно теребила его за плечо. Волосы у него на затылке оказались совсем редкими, и это придавало ему беспомощный вид. Ей захотелось взять его на руки и отнести куда-нибудь, где на него не наступят… — Папа, не надо…

Он поднял голову, вытер лицо.

— Я никогда тебе этого не прощу, — сказал он бесцветным голосом, — У меня были планы. Я думал о тебе, о твоем счастье. Теперь я вижу, что ты этого не заслуживаешь.

— О чем ты говоришь? — Она отползла от него подальше, села и поджала под себя ноги.

— Через пару недель у меня будет больше денег, чем потребовалось бы и на десять жизней. Мы уедем и будем жить как мужчина и женщина…

— Что за чушь! — вскричала она. — Ты совсем выжил из ума — Мы отличаемся от всех остальных. Мы принадлежим друг другу. — Он понизил голос:

— Ты моя!

— Раш, — прошипела она, — лучше прекрати!

— Ты никогда не будешь принадлежать другому. Я думал, ты уже пришла к этому заключению, когда вернулась домой, расставшись со своим панком. Ты моя — и больше ничья!

— Заткнись! — Верена стиснула зубы, зажала руками уши, зажмурилась и что-то загудела себе под нос.

— Ответь, Верена, — сказал он, словно не замечая ее протеста, — по-твоему, ты поступаешь разумно, отвергая меня? — Она пыталась его заглушить, но он перешел на крик:

— А рассказала ли ты малышке Либерти про нас с тобой? Рассказала про милого папочку и свои отношения с ним?

— Никаких отношений больше нет! — Она отняла ладони от ушей и с ненавистью взглянула на отца. — Были раньше — извращенные, ненормальные, но им пришел конец.

— А что происходило недавно в машине? — Он криво усмехнулся.

Она со всей силы двинула его по физиономии, не выдержав кривой усмешки, и поранила ладонь о его зубы. Усмешка не исчезла, только стала кровавой.

— Ах ты, неблагодарная!

Она набросилась на него, принялась молотить кулаками, щипать, царапать до крови, даже впилась зубами в плечо, прокусив шелковый халат. Он заломил ей руку за спину и не отпускал, а только заводил все выше, грозя сломать.

Тогда она широко раскрыла рот и завизжала что есть мочи.

Потом ей удалось заехать ему коленом в пах. Он выпустил ее руку и спихнул с кровати. Она подняла за ножки стул и пошла него, как укротительница на льва.

— Как же я тебя ненавижу! До тошноты, до поноса! Меня от тебя с души воротит! Неужели ты и впрямь воображаешь, что я перечеркну свою жизнь и сбегу с тобой? Чтоб ты знал, меня блевать от тебя тянет! Знаешь, что со мной было в последний раз, когда я вылезла из машины? Меня чуть не вывернуло наизнанку. Знаешь, где тебе место? В психушке, за высоким забором!

Он подбежал к ней и припер стулом к стене. Его глаза горели гневом. Она хрипло прошептала:

— Свинья! Хряк с согнутой спиной, уродливыми ручищами и поганой улыбкой! Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу!

Он заехал ей ребром ладони по лицу, да так сильно, что Верене показалось, будто на нее обрушился кирпич. Она ударилась головой о стену, и висевшее рядом зеркало, обрушившись от сотрясения на пол, со звоном разлетелось на мелкие кусочки. Верена стала медленно сползать на пол; в глазах у нее мелькали искры, она ничего не видела и не слышала.

— Эй, что у вас там творится? — раздался с лестницы голос Аманды. — Рена, дочка, что-то случилось?

Раш отбросил стул и рывком поставил Верену на ноги. Голова и рука у нее отчаянно болели, ей казалось, что вся она вот-вот расползется по швам. Она схватилась за затылок, но Раш снова вцепился ей в руку.

— Перемирие! — крикнула она. Он зажал ей рот и нос, и она почувствовала вкус и запах свежей крови.

— Скажи ей, что все в порядке! — хрипло зашептал он ей в ухо. — Шум ничего не значит. — Он вывернул ей руку. — Говори!

— Верена! Что за грохот? Ты меня слышишь? Я поднимаюсь. Ты поранилась? Раш у тебя? — Верена услышала, как мать идет по лестнице.

— Все в порядке, мама, правда. Мы просто разговариваем. Ступай спать.

— Что это был за шум?

— Я случайно выронила стакан, — ответила Верена, теряя силы от боли в руке. Ей казалось, что она вот-вот лишится чувств. — Все в полном порядке, ма.

— Твоя дочь и я решили кое-что обсудить! — притворно весело крикнул Раш. — Ты знала, что она устроила среди ночи пробежку?

Аманда помолчала, обдумывая услышанное.

— Отложите обсуждение до утра, — сказала она наконец. — Оставь ее в покое, Раш, дай выспаться.

Они услышали, как хлопнула дверь. Раш выпустил Верену.

— Вот это другое дело. Спасибо, дорогая, за сотрудничество в сохранении семейного взаимопонимания. Зачем тревожить бедняжку мать — она и так переволновалась, когда ты согласилась на роль вопреки ее возражениям. Давай сообщим ей нашу новость за завтраком.

— Какую новость? — Верена пощупала ссадину на щеке.

— Хорошую. Что ты решила отказаться от роли.

— И не подумаю! Роль моя, и ты мне не помешаешь, Раш. — Она усмехнулась; — Если ты будешь ставить мне палки в колеса, я расскажу про твой план дяде Арчеру. Я всем раструблю, я опубликую в газетах разоблачение!

— Ничего у тебя не выйдет, — сказал он равнодушно.

— Откуда такая убежденность?

— Только попробуй! Я пойду к твоей мамаше и все ей расскажу. Пусть знает, какая у нее испорченная дочь. А когда я все расскажу ей, она расскажет Арчеру. Она всегда все ему рассказывает. После этого ты уже не будешь их обожаемой девочкой.

Верена хотела что-то сказать, но передумала. Возразить было нечего.

— Итак, дорогая моя, завтра за завтраком я надеюсь на твою помощь. Как она обрадуется!

Из глаз Верены полились слезы, а рука разболелась еще сильнее…

Чудесный солнечный день середины лета. Она сидит в своем любимом шалаше на вершине дерева и вдыхает аппетитные запахи готовящегося обеда. Раш ушел играть в сквош с дядей Арчером, и она осталась одна в старой резиновой покрышке, которую Арчер сам затащил на дерево, чтобы сделать шалаш удобнее. Покрышка словно специально придумана для Верены. Она смотрит вверх, на дубовые листья, подсвеченные заходящим солнцем. На ней прошлогодние шорты, которые в этом году стали ей малы. Случайно она разводит ноги, пальцы также случайно оказываются внутри шортов… Здесь, под покровом листвы, ее никто не увидит, но, посмотрев в щелку между досками, она замирает от ужаса. Вместо того чтобы играть в сквош, Раш перебросил с крыши своего кабинета прямо к шалашу широкую доску и в три прыжка преодолел шаткий мостик. Теперь он стоит перед ней в белых теннисных шортах и тяжело дышит.

— Я пришел посмотреть, как ты безобразничаешь. — Он ухмыляется и велит ей снять шорты. — Очень удобная покрышка.

Конечно, это не заднее сиденье машины и не диван, это небольшой помост, огороженный стенками с трех сторон и вознесшийся на высоту двенадцати футов над землей. С дядей Арчером ей не было страшно, но сейчас она начинает бояться падения и со страху подчиняется.

— Отлично! — говорит он, глядя, как она снимает шорты. — Ты даже себе не представляешь, как это хорошо! Ну, продолжай, я буду смотреть.

Она делает пальцами круговые движения, но очень неуклюже, потому что одеревенела от страха.

— Позволь мне. — Он убирает ее руки, и она сгибает их в локтях, как собака лапы. Он погружает в нее свои пальцы, вынимает и снова погружает. Она ничего не чувствует. Она уговаривает себя, что ей не больно, потому что от боли можно задергаться, вывалиться из покрышки, упасть и разбиться. Когда его пальцы проникают слишком глубоко, она не выдерживает и кричит:

— Слишком далеко! — Но он ее не слушает, не понимает. — Пожалуйста, прекрати! — Она захлебывается криком.

— Не могу, Кэсси.

Услышав чужое имя, она открывает глаза — и видит то, что раньше отказывалась видеть. Оно высунулось из штанины его шортов — багровое, раздутое, лоснящееся, как дубинка, с чем-то блестящим на самом кончике.

— Прости, Кэсси, — говорит он, — но я должен. — Он нависает над ней, упираясь в покрышку руками. Его длинные сильные руки кажутся ей стальными прутьями, тюремной решеткой, лишающей ее надежды на спасение. Вот бы уметь летать! Тогда она выпорхнула бы из-под него… Но он придавливает ее, его голова оказывается у ее плеча. Она чувствует его пот…

Удивительно, но ей его жаль. При этом она знает, что ни при каких обстоятельствах не должна до него дотрагиваться.

Она вскрикивает: его багровое орудие оказывается там, где были его пальцы, и он закрывает глаза.

— Я всегда этого хотел, Кэсси, — слышит она. — Я умираю! — Он двигается — все быстрее, все яростнее. Ей ничего не остается, кроме молитвы, чтобы все кончилось до того, как она вывалится из покрышки, упадет и разобьется. Но как может подействовать молитва, если она молится с открытыми глазами?

— Я упаду! — кричит она и сама удивляется, до чего слаб ее голосок.

— Не упадешь, Кэсси, — хрипит он в ответ.

Если бы он открыл глаза и увидел, что обознался… Но нет, он погружен в рывки своего жестокого орудия. Или это змея, которую он в нее запустил? Так или иначе, существовавшая раньше преграда сметена. Кто истекает кровью — змея или она сама?

Сделав свое дело, Раш встает и прячет лицо среди почерневшей листвы. Из кухонного окна доносится голос Аманды. Пора обедать.

Верена приподнимается на локте и смотрит на кровь у себя между ног.

— Она нас убьет!

Он наклоняется к ней и с силой привлекает к себе, причиняя ей боль. Его лицо заострилось.

— Она не узнает, — говорит он. — Поняла? Никогда не узнает.