Читай по губам

Глава 22

Клейтон

Когда мы находимся одни в будке освещения, Келлен Майкл Райт что-то рассказывает мне с видом всезнайки. Я киваю, притворяясь, что слушаю его.

Но я не слышу ни одного гребаного слова.

Люди не понимают, как много всего говорят только с помощью своего тела. Вам не нужны губы или слова, чтобы общаться. Мимолетный взгляд говорит намного больше. Напряжение в плечах. Изгиб спины.

Может быть, именно поэтому считается, что язык жестов — это восемьдесят процентов эмоций, а не самих знаков, которые вы делаете руками.

Я могу многое понять по тому, в каком положении находятся ваши ноги, когда вы сидите. Или по тому, в какую сторону наклонены ноги по отношению к человеку, с которым вы говорите, — к нему или от него. Вы сами говорите мне о том, комфортно ли чувствуете себя рядом со мной, позволяя своим рукам свободно висеть по бокам или засунув их в карманы, или вообще скрестив на груди, словно в защитном жесте. Я обращаю внимание на угол наклона головы, на направление, куда указывает подбородок, на морщины на лице, по которым можно распознать удивление или негодование.

Начиная с головы и заканчивая ногами, ваше тело — это чертова книга. И мне не нужны слова, чтобы прочитать Келлена.

Он смотрит на меня, ожидая ответа на вопрос, который я не слышал.

Я киваю.

— Точно, — соглашаюсь я, просто чтобы покончить с этим и вернуться к Деззи.

Она уже должна выйти с занятий по актерскому мастерству. Сейчас наступила неделя генеральных репетиций, из-за чего наша жизнь становится более трудной. У нее каждый вечер генеральные репетиции, и одновременно все остальные команды подготавливают костюмы, звук и свет. Мы советуемся с режиссером пьесы насчет световых сигналов, когда, например, свет должен загореться или погаснуть.

Сегодня понедельник. Деззи от премьеры отделяют всего пять дней. Я не могу себе даже представить, насколько она сейчас переживает. Не имеет значения, что я говорю ей о том, что она хороша, она все равно не воспринимает мои слова.

Внезапно по столу скользит планшет Келлена и останавливается перед моими глазами. Вместо описания светового сигнала он напечатал:

Ты вообще здесь?

Понял хоть слово из всего того, что я сказал?

Или я просто зря трачу время, пытаясь учить тебя?

Я ухмыляюсь и поворачиваюсь к нему лицом, не в силах сдержать свое раздражение.

— Да, наверное, я пропустил то, что ты только что сказал. Можешь повторить?

Келлен стирает свои слова на планшете, затем снова набирает текст и показывает его мне:

Мне не стоит полагаться на то, что ты сможешь прочитать по губам?

Вдруг тебе нужно, чтобы я все это печатал?

Оглядываясь на него, я вижу в его глазах раздражение. Кроме этого, я замечаю разочарование в сгорбленных плечах. А также неприязнь в приоткрытых губах.

Дело не только в моей рассеянности. Он раздражен чем-то совершенно другим. И, принимая во внимание слова Деззи о его работе здесь, а также то, что мы с Деззи находились на публике в течение последних недель, догадываюсь, что ему не нравится, что мы с Деззи вместе.

— Я смогу, — говорю я, из-за напряжения чувствуя, как работает каждая мышца моей челюсти. — Повтори еще раз, и я пойму.

Он снова впивается пальцами в планшет:

Ты уверен в этом?!

Я преподаю тебе ценные уроки. Я легко могу сделать все сам.

Даже не дочитав сообщение, я поднимаю взгляд на Келлена. Даю ему прочувствовать каждый миллиграмм моей ярости, одновременно размышляя, ударить ли его по лицу за то, что он сделал с Деззи несколько лет назад, или выбить челюсть за снисходительное отношение ко мне, или просто отпустить всё и быть выше этого.

— Я здесь, чтобы учиться, — говорю я сквозь стиснутые зубы.

Затем, отвернувшись от него, боковым зрением замечаю, что Келлен что-то бормочет себе под нос.

— Что ты сказал? — спрашиваю я.

Он качает головой, забирая свой планшет, чтобы продолжить работу, но на этот раз игнорирует меня, не говоря ни слова.

Но я не позволяю ему молчать.

— Что ты только что сказал?

Келен закатывает глаза, затем произносит губами: «Ничего», и возвращается к своему планшету за тысячу долларов.

Я не могу сдерживать себя, находясь с этим ублюдком.

— Может быть, ты пропустил тот факт, что я глухой, — объясняю я, заставляя Келлена обратить на меня внимание, — и это чертовски грубо говорить что-то себе под нос, когда прекрасно знаешь, что я тебя не слышу.

Мгновение он изучает мое лицо, задумчивый и надменный. Затем без помощи своего планшета говорит:

— Она рассказала тебе о нас.

Мои ноздри раздуваются, но я ничего не говорю.

— Да, — бормочет он, скривив губы в торжествующей ухмылке. — Вот в чем дело, не так ли?

Я не уверен насчет последних слов, но угадываю блеск высокомерия в его глазах, даже сквозь дизайнерские очки.

Келлен подходит ближе, его лицо так близко, что я чувствую запах лука из его рта. Его губы приоткрываются, и он говорит:

— Ты злишься, потому что я вошел в нее первым.

Мой кулак встречается с его лицом прежде, чем я делаю свой следующий вздох.

Сила удара настолько велика, что Келлен отлетает назад на своем стуле на колесиках, ударяясь о звуковую установку.

И, видимо, я еще не закончил. Встаю на ноги, и мой кулак снова встречается с его лицом, потому что в первый раз я не получил должного удовлетворения.

Второй удар ломает его дизайнерские очки пополам.

Келлен оказывается на ногах, прежде чем я успеваю опомниться, его руки подняты вверх, чтобы защититься от неожиданных ударов. Он не нападает. Он вздрагивает и прижимается спиной к столу. Я уже вижу, как его лицо краснеет от моих ударов. У него останется чудовищный синяк. Это странно, что, несмотря на силу моего удара, нет крови.

Я смотрю на свой кулак и вижу крошечное пятно крови — должно быть, порезал костяшки пальцев об очки.

Вот оно.

Я свирепо смотрю на него.

— Интересно, что отец Деззи подумал бы о твоем хищном аппетите в то время. Его восемнадцатилетняя дочь с его двадцатидевятилетним… кем бы ты, ублюдок, ни был.

Я сажусь на корточки. Келлен съеживается от ужаса, прикрывая лицо руками. Я не могу понять, умоляет ли он меня не убивать его своим плаксивым и хныкающим голосом или вообще не говорит ни слова.

— Спасибо, что научил меня полезным штукам в освещении. Ты, блядь, действительно просветил меня, и теперь я понял, какой ты подлый ублюдок, и насколько лучшего мужчину заслуживает Деззи.

То, как разбитые очки Келлена криво сидят на лице, и щека краснеет с каждой секундой, почти заставляет меня рассмеяться.

До тех пор, пока я не вспоминаю одного пятнадцатилетнего мальчика из старшей школы Йеллоу Миллс, который лежит на полу раздевалки и пытается отползти как можно дальше от опасного Клейтона и его кулаков.

Вся жажда крови исчезает в одно мгновение.

Я оставляю хнычущего, — или дрожащего в тишине, или, возможно, плачущего, — Келлена, толкаю дверь осветительной будки и спускаюсь по лестнице в вестибюль.

Я уже давно не был так взбешен. Чувствую, как все мышцы в теле вибрируют от гнева, а зубы начинают болеть.

Я только что ударил Келлена в лицо. Дважды.

Я сломал его очки.

Моя карьера, блядь, закончена.

Замечаю Хлою и Викторию, сидящих в вестибюле, когда прохожу мимо них, но встречаюсь только с их свирепыми взглядами.

Я даже не беспокоюсь насчет этого. Мне нужно увидеть Деззи и объяснить, что я сделал. «Черт, это же неделя перед премьерой», — снова напоминаю я себе. Почему я всегда все порчу?

Стоит ли мне самому сказать обо всем доктору Твейту, или пусть этот ублюдок-Келлен сделает это первым?

Я в ярости выхожу из здания. Не знаю, я злюсь на самого себя, или на придурка Келлена, или на доктора Твейта за то, что заставил нас работать вместе. Кто здесь виноват? Химик, за то, что не знал, какие взрывоопасные химикаты наливает в колбу? Колба, в которой содержались указанные химические вещества в процессе их смешивания и извержения? Или сами химикаты за то, что они такие взрывоопасные?

Если бы я, блядь, только знал.

Небо серое и тяжелое. На полпути к общежитию Деззи начинается дождь. Я высасываю каплю крови с костяшек пальцев, уже начиная сожалеть о случившемся. Мне не следовало бить Келлена. Блядь, блядь, блядь.

Я все испортил.

Этот ублюдок отправится прямо к Твейту и за нападение исключит меня из программы. Он выдвинет обвинения, наймет модных адвокатов и заберет последний цент с моего банковского счета, на заработок которого я потратил годы.

Когда я добираюсь до двери Деззи, прижимаюсь щекой к дереву и чувствую вибрацию собственных ударов.

Дверь открывается, из-за чего я чуть не падаю вперед, и вижу встревоженное лицо Деззи.

Замечаю ее напряженные плечи, сжатую челюсть и губы, побелевшие костяшки пальцев, сжимающие дверную ручку.

С ней тоже что-то не так.

— Ты в порядке? — спрашиваю я у нее.

Спустя момент нерешительности она вздыхает и прижимается к моей груди, обнимая и глубоко вдыхая. Моя одежда немного промокла от дождя, который застал меня снаружи, но Деззи, кажется, все равно. Мы стоим в дверях в течение бесчисленных минут, просто обнимая друг друга и не говоря ни слова.

То, что беспокоит ее, остается внутри нее, а то, что беспокоит меня, остается внутри моих сжатых кулаков и напряженных глаз.

Через какое-то время Деззи отстраняется и тянет меня внутрь своей комнаты. Дверь остается открытой позади меня, когда мы опускаемся на кровать. Оконное стекло все в мелких каплях и в полосках дождя. В комнате тихо и холодно, холод усугубляется моей промокшей одеждой.

Деззи поворачивается ко мне и начинает выплескивать свои тревоги ломанными жестами и словами. Кажется, суть в том, что сердце Хлои разбито, и они с Викторией по какой-то причине говорят обо мне ужасные вещи. Кроме того, в эту пятницу она собирается выступить перед зрителями впервые с момента приезда из Италии, и у нее начинается что-то типа нервного срыва.

Я все время обнимаю Деззи, и не могу не чувствовать себя спокойнее, прижимая ее тело к своему, независимо от того, что произошло перед моим побегом из театра.

Несмотря на то, что мои руки сейчас не очень послушные, я отвечаю ей, одновременно показывая:

— Все будет хорошо, Деззи. Судя по тому, что я видел на репетициях, ты чувствуешь себя уверенно. Независимо от того, что ты чувствуешь внутри, этого не видно.

— Я чувствую себя неудачницей, — говорит она жестами, — чувствую себя обманщицей. Чувствую, что кто-то другой заслуживает того, чтобы быть на сцене.

Половина жестов неверны, но я достаточно хорошо ее понимаю. Это не урок языка жестов, это урок уверенности в себе, которого так не хватает Деззи. Как убедить ее в красоте, которую я вижу каждый раз, когда она выходит на сцену? Как убедить ее, что она привлекает внимание аудитории даже без помощи глупых световых огней?

— Смотри на спектакль, как на исполнение одной из своих песен, — говорю Деззи, борясь со страхом того необратимого ущерба, который я нанес своей карьере за последний час. Я настолько злой, что мог бы бить Келлена снова и снова, до тех пор, пока на его лице не появится кровь. — Смотри на это, как на песню в «Толпе», где ты владеешь микрофоном, а зрители очарованы тобой. У тебя есть история, которую нужно рассказать, так сделай это.

Где-то на последнем предложении мой телефон вибрирует в кармане. Когда я вытаскиваю его и читаю сообщение, чувствую болезненный спазм.

Док Твейт: Мне нужно увидеть тебя как можно скорее. Можешь зайти ко мне в офис в течение часа?

Ну, я должен был догадаться, что это произойдет. Не могу сказать точно, то ли я так промок от дождя, то ли под моими подмышками мгновенно образовалась лужа пота. Я чувствую, как по спине пробегает холодок, но не знаю из-за чего он: от страха или от злости. Прямо сейчас я мог бы разорвать этого ублюдка пополам.

Деззи хлопает меня по бедру, потом показывает:

— Ты в порядке?

Меньше всего я хочу втягивать ее в свои проблемы.

— Мне нужно вернуться в театр, — говорю я и показываю одновременно. — Может, встретимся у меня после репетиции? Я могу… я могу быть занят…

— Освещением, — заканчивает Деззи за меня, понимающе кивая. — Мне нужно немного порепетировать в одиночестве, прежде чем Сэм вернется с занятий, — говорит она и вместо жеста «репетировать» показывает «ресторан».

И, действительно, я бы предпочел быть в ресторане, отдыхая с Деззи, чем возвращаться в театр, куда, я совершенно уверен, мне не позволят больше ступить.

Почувствовав нужду в Деззи, я с силой прижимаюсь к ее губам своими. Мы целуемся, как будто изголодались друг по другу. Деззи инстинктивно сжимает мою руку, пока я жадно сжимаю ее бедро.

Я мог бы сделать для нее гораздо больше прямо сейчас. Я хочу просунуть эту руку между ее ног и заставить стонать.

Затем я чувствую ее стон.

Упс.

Моя рука зажата между ее ног с большей силой, чем планировал. Начинаю целовать ее шею, покусывая. Чувствую, как дрожит Деззи и пальцами впивается в мою руку.

Когда достигаю ее груди, я внезапно останавливаюсь. Весь воздух покидает мои легкие, и я чувствую, как меня вновь охватывает гнев.

Я даже не могу наслаждаться этим.

Чувствую вибрацию от ее слов. Прижимаюсь лицом к ее щеке и рычу от разочарования. Я не знаю, ударить мне кого-нибудь, что-нибудь сломать или закричать и завыть.

Вместо этого я спокойно поднимаю голову.

— Мне надо идти.

Деззи неуверенно изучает меня, ее губы приоткрываются.

Я делаю глубокий вдох.

— Доктор Твейт. Он написал, хочет видеть меня… в своем кабинете.

Глаза Деззи округляются.

— Доктор Твейт? — спрашивает Деззи. — Он действительно пишет тебе? Ты получаешь сообщения от самого декана театрального факультета?

Я прерываю ее поцелуем, заставляя проглотить последнее слово или два.

— Быть глухим и быть главным осветителем имеет свои преимущества, — бормочу я.

Главный осветитель — это ненадолго.

Я встаю с кровати. Прежде чем выйти из комнаты, оглядываюсь на Деззи и напоминаю:

— Сегодня вечером? У меня дома после репетиции?

Она просто кивает.

Деззи, ты знаешь, как разбить мое сердце и собрать его обратно одним кивком.

Я тихо закрываю за собой дверь.

Что было когда-то мелким дождем, превратилось в ливень. Я чувствую вибрацию грома под ногами, пока пробираюсь через лужи. Туннель под факультетом искусств дает небольшую передышку, но затем я выхожу обратно под неумолимый дождь во внутренний двор между музыкальным и театральным зданием. Проходя возле окон под навесами, я неторопливо двигаюсь к стеклянным дверям.

Моя мокрая рука соскальзывает по ручке двери, прежде чем эта чертова штука пускает меня внутрь. Как только ступаю на плитку вестибюля, я почти поскальзываюсь, еле успевая схватиться за ствол искусственного растения рядом с дверью. Я не оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться, что никто этого не видел, просто мчусь вперед, проталкиваясь сквозь толпу первокурсников, которые выглядят так, будто ждут наступления шторма, прежде чем отправиться на свое следующее занятие.

Я быстро иду в туалет и использую бумажные полотенца, чтобы высушить волосы и рубашку, насколько это возможно. Неважно, как я предстану перед деканом. Знаю, что исход нашей встречи точно не зависит от того, в какую сторону уложены мои волосы.

Я борюсь с желанием ударить отражение в зеркале. На сегодня достаточно крови на костяшках.

Офис устрашающе пуст. Я вижу, что дверь доктора Твейта открыта, поэтому сразу вхожу. Он сидит за своим столом, рядом с ним сидит пожилая женщина и смеется. Когда они оба видят меня, смех прекращается.

Я готов.

Доктор Твейт указывает на свободный стул напротив его стола. Я сажусь и смотрю на него. Когда он начинает говорить, женщина рядом с ним начинает двигать руками. О, она переводчик.

И вот я будто снова в старшей школе, встречаюсь с директором из-за другого ребенка, которого избил. Рядом с ним переводчик, сидящий за столом, и мои раздраженные родители, сидящие напротив.

Но здесь нет родителей. Только я, декан и какая-то женщина-переводчик, которую я никогда не встречал, и которая не будет трахаться в кладовке после окончания встречи.

Женщина переводит слова:

— Спасибо, что пришел так быстро. У Келлена возникла чрезвычайная ситуация. Он дал мне знать в письме, что немедленно возвращается в Нью-Йорк.

Я с трудом сглатываю, ястребиным взглядом скольжу по морщинистым рукам женщины.

Она продолжает:

— Я знаю, что работа над освещением в основном закончена, но есть некоторые детали, которые нужно разрешить перед премьерой. Ты теснее всех работал с Келленом. Сможешь ли ты закончить дизайн самостоятельно из-за его несвоевременного и внезапного ухода?

Я чувствую пот на лбу. Мое дыхание настолько тяжелое, что каждая попытка наполнить легкие истощает. Комната вращается. Он меня разыгрывает? Келлен шутит со мной?

Женщина снова переводит:

— Клейтон? Ты можешь сделать это? Если там слишком много работы, Дик может сделать все самостоятельно. Я просто хотел предоставить тебе такую возможность.

— Да, — наконец-то говорю я, совладав с дыханием. — Да. Спасибо за этот шанс, — говорю я женщине, не глядя в глаза доктору Твейту. Понимаю, если он посмотрит в них сейчас, то узнает правду.

Женщина улыбается.

— Хорошо, — показывает она.

Спустя двадцать минут я, шатаясь, выхожу из кабинета, после того как декан рассказывает все детали. Моя работа в театре на этой неделе дополнительно увеличится на шесть-восемь часов. И я более чем готов сделать это, учитывая, что после инцидента с Келленом я думал, что проведу там ноль часов.

Мне нужно время, чтобы успокоиться. Я стою возле боковой двери, где местные курильщики живут в постоянном облаке дыма вокруг парня по имени Арни, который, кажется, всегда находится здесь. Именно на скамейке за этой боковой дверью я смотрю на свои руки и пытаюсь понять, что произошло.

Неужели Келлен просто собрал свои вещи и уехал?

Неужели я так сильно его напугал, что он решил удрать домой, вместо того чтобы встретиться со мной снова?

Неужели его вина за то, что он сделал с Деззи, перевешивает высокомерие, которое он мне выказал?

Может быть, так оно и есть. А может быть, он не хотел рисковать потерей репутации в глазах отца Деззи и/или Твейта после того, как они бы узнали о том, что он сделал с Деззи.

Но это же не совсем верно. Келлен мог сыграть в игру «ее слово против моего». Я уже раньше был знаком с такими парнями, которые давят на всех своим авторитетом, которые носят свое семейное имя, как броню. Они считают себя непобедимыми.

Хотя его лицо и дизайнерские очки не оказались такими уж непобедимыми для моего кулака.

Во время репетиции я приклеен к Дику и осветительным приборам больше, чем к сцене, и это меня расстраивает, так как я хотел понаблюдать за Деззи и сказать ей несколько слов поддержки, когда увижу. Теперь, когда Келлен уехал, каждое действие кажется сюрреалистичным. Синяк на щеке Келлена не только не повлек никакого наказания, но и позволил мне получить награду. Дик гораздо спокойнее, веселее и, возможно, более образован для этой работы. Мы работаем в команде и заканчиваем в два раза быстрее, чем ожидали.

Поскольку часть работы Келлена, связанная со сценой похорон в третьем акте, не была закончена, я решаю реализовать свою собственную идею. Дик соглашается с этим, счастливый просто от того, что завершил свою часть работы.

— Что такого делал с тобой Келлен, что работа заняла так чертовски много времени? — шутит Дик.

Я отвечаю, что фокусировка света с палкой в заднице занимает у кого-то много времени, и Дик чересчур громко хохочет.

Когда наступает почти одиннадцать, и звезды пытаются прорваться сквозь кромешную тьму неба, Деззи замечает меня на скамейке в ожидании ее. Волосы Деззи растрепаны и спутаны, что придает ей дикую сексуальность, которая заводит меня в тот момент, как вижу ее. Но когда я наклоняюсь за поцелуем, Деззи кажется рассеянной, и ее глаза смотрят куда-то вдаль.

— Что случилось? — спрашиваю я, но она лишь отвечает, что устала.

Когда мы добираемся до квартиры, Брант и Дмитрий исчезают. Обычно это означает, что мы с Деззи можем расслабиться и немного повеселиться, но в ее глазах застыло напряжение, и она не улыбается. Она оставляет свои вещи, двигается прямиком к кровати и ложится, не говоря ни слова. Я смотрю на нее в замешательстве, стоя в дверях спальни. Ей что-то сказали на репетиции? Виктория снова ведет себя как стерва? Да, Виктория посещает некоторые репетиции вместе с командой костюмеров, чтобы корректировать костюмы.

По какой-то причине я не уверен, что Деззи хочет, чтобы я ее утешал. Внезапно ощущаю огромное расстояние между нами и не могу отделить свои опасения по поводу неожиданного ухода Келлена от холодности Деззи. Какая-то темная часть меня понимает, что я заслуживаю этого.

Но тогда почему Деззи согласилась прийти ко мне?

Дверь в комнату Бранта открывается, он выглядывает наружу и ищет меня взглядом.

Оказывается, мы не одни дома, как я думал.

Поскольку глаза Деззи закрыты, и она свернулась калачиком на одной из моих подушек, я позволяю ей отдохнуть. Тихо закрываю дверь и подхожу к кухонному столу, за которым сидит Брант, перекусывая хлопьями прямо из коробки. Он спрашивает, все ли в порядке — предполагаю, что он имеет в виду нас с Деззи, судя по его кивку головы в сторону моей комнаты. Я пожимаю плечами, прижимая ладони к глазам и глубоко вздыхая.

Брант похлопывает меня по руке и подносит экран телефона к моему лицу, отчего я щурюсь:

Она же не злится на тебя из-за Хлои, да?

Я несколько раз читаю этот текст. Потом ко мне приходит озарение, я складываю дважды два, и в груди расползается новая волна гнева, отчего мое лицо вспыхивает.

— Какого хрена ты сделал Хлое? — спрашиваю я, поворачиваясь к нему.

— Чувак, это было несерьезно с самого начала, — говорит Брант, поднимая руки в свою защиту. — Но потом она сказала, что любит меня, и…

— У тебя есть сотни других девушек в кампусе, — бросаю я ему в ответ, мой гнев мгновенно усиливается, — и ты выбрал одну из подруг Деззи?

— Я ее не выбирал. Она выбрала меня.

— Какого хрена ты сделал это? — парирую я и толкаю его в грудь. Брант натыкается на стену, и все следы веселья исчезают с его лица. — Я ведь научил тебя, как разговаривать с девушками. Помнишь, ублюдок? Ты, кажется, забыл, что раньше боялся их, как жалкий, испуганный кусок дерьма. Тогда ты даже не мог подойти к девушке, не обоссав свои штанишки.

Разозлившись, Брант пытается показать мне жестами, что это я испуганный кусок дерьма, но вместо слова «испуганный» он просто шевелит руками и воздухе, но зато он не может забыть свой любимый знак «пердеть».

— Я научил тебя разговаривать с девушками, чтобы придать уверенности, — говорю я. — Не для того, чтобы ты превратился в бабника. Если бы девушки, с которыми ты встречаешься, были умными, они бы держались от тебя подальше.

Он что-то говорит мне, но я не в настроении, чтобы читать по губам, теперь его очередь слушать.

— А уважение? — продолжаю я. — Где, блядь, твое уважение, Брант? Ты можешь вытаскивать свой член, когда угодно, ставить свою метку на каждом дереве, но держи его подальше от моей девушки и ее друзей. Это называется чертовым уважением.

Брант приподнимает подбородок и начинает кричать на меня. Я понятия не имею, что он говорит.

— Очень умно, — говорю я сквозь его крики. — Продолжай в том же духе, Брант. Продолжай кричать на своего глухого друга. Кричи немного громче, помоги своему приятелю, я все еще не слышу тебя.

Брант упирается руками мне в грудь, все еще крича. Я не сдвигаюсь с места.

— Это все, на что ты способен?

Он снова пихает меня. Я кладу руку ему на грудь и толкаю его, он снова влетает в стену. Я вижу его ошеломленный взгляд, когда его шапочка срывается с головы от удара, падая на пол.

Я подхожу к Бранту нос к носу и прижимаю его к стене одним своим присутствием. С рычанием, вырвавшимся откуда-то из темноты, я говорю:

— Ты не заслуживаешь времени ни одной приличной женщины.

Его взгляд встречается с моим. Я ожидал, что он хорошенько врежет мне по лицу. Может быть, я даже хотел этого, мне нужно, чтобы меня вырубили, и я больше не чувствовал ту ярость внутри меня, которой некуда выйти. Эта ярость живет во мне слишком долго, подчиняясь безмолвному миру. Она делает намного легче время, проведенное в одиночестве. Так гораздо легче ненавидеть людей. Ярость была моим другом с самого первого дня, защищая от придурков, которые пытались сломать меня.

Вся ярость медленно уходит из глаз Бранта. И я стою так близко, что вижу, как гнев сменяется болью.

Я с трудом сглатываю. Не знаю, что делать: сожалеть о своих словах, извиняться или пробить дыру в стене рядом с его головой.

Затем его взгляд перемещается. Я оборачиваюсь. В коридоре стоит Деззи.

Как много она слышала?

Она показывает:

— Это и есть тот самый «ты», которого ты прятал? У тебя проблемы с гневом?

Все ее жесты неверные, но я понял суть.

Я сжимаю кулаки так сильно, что могу выдавить кровь из ладоней.

— У меня нет проблем с гневом, — рычу я сквозь жгучую тишину, а затем саркастически добавляю, — у меня проблемы с глухотой.

— Он написал мне, — показывает она, а затем произносит имя по буквам: — К-Е-Л-Л-Е-Н.

Мой кулак, разбивающий его очки, проносится в памяти. Понимаю, что мои зубы стучат друг о друга.

— Он велел мне остерегаться тебя, — говорит Деззи и одновременно переводит на язык жестов. Однако вместо «остерегаться» она показывает «бояться», что не меняет сути. Я смотрю на ее губы, каждое ее слово причиняет боль. — Он не сказал мне почему, но я знаю, что он уехал преждевременно. Эрик сказал мне на репетиции. Что случилось? Келлен уехал из-за тебя?

Все, что я могу сделать, это смотреть на нее. Что было бы проще всего сказать? Что я ударил его из-за слов о ней, из-за чего она может подумать, что я просто собственник? Или, что я мог бы бить Келлена до тех пор, пока от его гребаного лица ничего не останется?

Почему мне кажется, что я в любом случае проиграю?

— Он просто… Он просто должен был уйти.

Мои слова звучат на последнем вздохе легких.

Сумка Деззи висит у нее на плече, я только сейчас это замечаю. Она перекидывает ремешок через плечо, говоря, что она должна уйти.

— Деззи, — умоляю я.

Я следую за ней, крича вслед. Только оказавшись за дверью, она оглядывается. Но не ее уход причиняет мне боль.

А страх в ее глазах.