Читай по губам

Глава 1

Деззи

— Я не слышу тебя!

Шум, наполняющий университетский двор, оглушителен. Семьи суетятся, перенося вещи в общежития. Группа парней из братства играет в фрисби, их торсы блестят от пота. Парень выкрикивает сверху указания своим родителям, которые не могут разобрать, что он говорит. Находящиеся рядом девушки скандируют что-то об университетском женском сообществе. Два чувака, которые выглядят так, словно не мылись с момента создания мира, стоят на краю фонтана и поют серенады, тексты которых теряются в какофонии криков и смеха.

И я, немного взволнованная, стою перед всем этим беспорядком, тяжелая сумка висит на плече, массивный чемодан на колесах стоит рядом, а телефон прижат к быстро краснеющему уху.

— Что? Я не слышу тебя! — кричу я снова. — Мама?

Звонок обрывается. Прячу телефон в карман. Настоящая причина моего пребывания здесь в том, чтобы сбежать от моей тошнотворно-артистичной, странной, известной семьи.

«Пожалуйста, — умоляла я свою мать два месяца назад в перерывах между фотосъемками. — Все, что я хочу, это учиться в обычном колледже. Я не хочу дорогостоящих школ, частных уроков или подобного надменного дерьма».

В ответ на это она икнула, подняла бокал мартини и сладко сказала: «Куколка, театр — это мир притворства».

И лишь мой отец уступил и позвонил знакомому человеку в Техасе, который замолвил за меня словечко, чтобы я поступила в колледж этим летом.

И вот она я, очень взволнованная. Неужели. Мне нужно только пересечь поле битвы парней из братства, чтобы оказаться в безопасности своей собственной комнаты в общежитии.

— Что значит, у меня нет моей собственной комнаты в общежитии? — спрашиваю я спустя полчаса, когда наконец-то добираюсь до стойки регистрации.

Женщина смотрит на меня сквозь толстую оправу очков. У нее явно был тот еще денек.

— У меня должна быть отдельная комната, — объясняю я, очень явно ощущая очередь нервничающих людей, стоящих позади меня. — Кондоминиум, люкс для старшекурсников или… ну, хотя бы моя собственная комната. Я говорила с Бетси… или Бетти? Бриджет? И она сказала, что у меня будет своя комната. Уверена, это просто ошибка.

— Приоритетные условия проживания зарезервированы для старшекурсников. Не для прибывших первокурсников.

— Но я не первокурсник, Донна, — объясняю я, изо всех сил пытаясь как можно сильнее наклониться над стойкой, чтобы мне не приходилось кричать. Им следовало бы иметь отдельные офисы, уверена, что вся очередь слышит каждое слово нашего разговора. — Меня зачисляют на второй курс.

— Я Диана. Вы новенькая в Клангбургском университете? Тогда, по нашим правилам, вы первокурсник. Нынешние студенты получают приоритет. Если вы хотите отдельное жилье, то вам следует арендовать квартиру на Перивинкль-авеню.

— В этом районе? — шиплю я в ответ. Моя сумка стала такой тяжелой, что я позволяю ей упасть на грязный пол. — Послушайте, я… я действительно не хочу устраивать сцену, но…

— Конечно, хотите. Вы же актриса. — Она протягивает мне ключ и клочок бумаги. — Театральный факультет, верно? Я чувствую драму за несколько километров отсюда. Западное крыло, комната 202. Ваша соседка учится на музыкальном факультете. Ее имя — Саманта Харт. Идите и подружитесь с ней.

Музыкальный факультет? Великолепно. Мне придется смириться с соседкой, которая весь день отсасывает у гобоя. (Примеч.: Гобой — духовой язычковый музыкальный инструмент). Здесь сломан кондиционер? Перекидываю свои волосы через плечо, убирая их с шеи, капельки пота стекают по лбу. Первый урок: техасская погода — адская погода.

— Звучит здорово. Послушайте, Диана, я…

— О, вы говорите мне послушать, — фыркает Демон-Диана, — но это вы не слышите, что я говорю. Комнаты распределены несколько месяцев назад. Вы даже получили письмо с подтверждением распределения.

— Нет, я не получала никакого…

Но как только произношу эти слова, представляю мою всё контролирующую мать, достающую почту из ящика и совершенно не переживающую о письмах, адресованных мне. Более чем уверена, письмо пришло на мамину почту, которая указана в базе данных колледжа, потому что она контролирует всё в моей жизни.

— Я понимаю твое желание сбежать в «нормальный» колледж, — сказала мне мама этим утром за чашкой мятного чая, перед тем как я отправилась в аэропорт. — Ты боишься Нью-Йорка, куколка. Ты гуппи в мире, полном акул. Твоя сестра — теперь она акула.

Хуже, чем быть названной гуппи, может быть только сравнение с моей невыносимо идеальной сестрой Селией, или Сиси, поскольку она настаивает, чтобы ее называли именно так. Она получает главные роли. Она красива, как принцесса, и раздражающе начитана. У нее всегда красивые, очаровательные, сексуальные бойфренды. Дело не в зависти к ней — я люблю свою сестру. Но иногда мне хочется, чтобы это я была той, кто получает главную роль время от времени или кто цепляется за руку сексуального парня на каком-нибудь гала-концерте, на который меня затащили родители.

Это не на меня глазеют парни. Всегда на нее.

Удивительно, но моя сестра не имеет ничего общего с моим нынешним затруднительным положением. Может быть, моя соседка окажется крутой, или ее родители будут привозить нам домашнюю еду, избавляя нас от столовых кампуса. Что едят нормальные студенты? Наверное, будет много фаст-фуда и лапши быстрого приготовления. Звучит ужасно.

— Спасибо, — бормочу я своей новой лучшей подруге Демону-Диане и беру ключ.

— Было приятно познакомиться, — говорит она в ответ, но, похоже, это совсем не так. — В семь часов будет сбор первокурсников во дворе. Хорошего дня.

Я не первокурсница! Но держу слова при себе и поднимаю сумку, направляясь к двери. И вот я снова снаружи. Три парня без рубашек почти сбивают меня с ног, пытаясь поймать фрисби, который я ловлю в воздухе, чтобы предотвратить его попадание в мой нос. Передаю диск ближайшему парню, стараясь не пялиться на его потное тело.

Тащу багаж за собой и прохожу сквозь шумную толпу к западному корпусу, серому зданию из сланца в форме буквы «Г», которое образует один из четырех углов университетского двора и, кажется, является самым оживленным из всех. Его тяжелая дверь распахивается, как только я подхожу, выпуская четырех громких первокурсников и обеспокоенных родителей. Интересно, делают ли они ставки, кто из их детей первым подхватит герпес в комнатах общежития?

Вхожу внутрь только для того, чтобы всплакнуть, увидев лестницу передо мной. Заручившись силой и выносливостью, которые получила благодаря основам боевой подготовки в Нью-Йорке (скорее, боевой подготовки на сцене), я с хореографической грацией перекидываю чемодан на пять ступеней вперед, перемещая его по узкому пролету, а затем еще на одиннадцать. Поднявшись на второй этаж, протискиваюсь мимо толпы парней, смеющихся над картонной упаковкой с содовой, опрокинутой за два пролета до моей комнаты 202. Они подначивают друг друга открыть банку, пока я добираюсь до нужной двери, готовая открыть ее, представив своему жаждущему взгляду.

Дверь открывается, и я вижу две кровати, два комода и два стола. В воздухе витает запах столетнего мускуса и еще более старой плесени. Голые, покрытые царапинами и дырами стены цвета сыпи, которую моя сестра подхватила однажды и заставила поклясться, что я никому не расскажу об этом. Восхитительно. Ванная комната — маленькая комнатушка, соединенная с соседней комнатой. Удобненько.

Я улыбаюсь. Никто в мире не придаст этому значение, но не я. Мой опыт жизни в колледже будет включать в себя совместное использование ванной с тремя другими девушками, которых я никогда не встречала. В мрачной комнате с обшарпанными стенами.

Я борюсь с редким желанием позвонить матери и потребовать, чтобы она давала мне больше денег и позволила снять отдельную квартиру, как у любого двадцатидвухлетнего взрослого. Затем напоминаю себе, что это то, чего я хотела. Никаких привилегий. Никаких личных поваров. Никакого водителя, который возил бы меня по городу. Никакого шика и блеска. Никаких модных коктейлей. Только фиксированное количество денег и план питания, как у любого другого студента.

Нормальная жизнь среди нормальных людей, делающих нормальные вещи…

У меня появилась внезапная тяга к изысканному супу из лобстера, который готовит Джулиан, шеф-повар моей матери.

Сосредоточься, Деззи!

Постепенно я разбираю свой чемодан и вешаю каждый предмет одежды в крошечный шкаф, который в четыре раза меньше моего шкафа дома, оставляя его половину пустым для моей таинственной соседки. Затем сажусь на кровать, которую застелила свежими простынями и привезенной из дома перьевой подушкой. Она радостно скрипит под моим весом. Слушаю шум в коридоре: семьи, помогающие детям устроиться в общежитии, звук смеха и подшучиваний, шарканье мебели и коробок — все это достигает моих ушей и заставляет стены вибрировать.

Родители сказали позвонить, когда я полностью утроюсь. Но предпочитаю, чтобы они думали, что я потерялась или мертва. Так или иначе, у мамы в следующем месяце выступление в Лондоне, поэтому сомневаюсь, что они даже подумают обо мне, пока однажды после четвертого бокала шардоне отец, наконец, не отвлечется от своих диаграмм по установке освещения и не спросит: «Что-нибудь слышно от Деззи?».

Уже почти семь часов вечера, поэтому я встаю с кровати, освежаю лицо водой перед зеркалом в ванной и брызгаю на себя духами с легким ароматом. Я молюсь, чтобы на этом сборе были не только первокурсники. Когда открываю дверь, меня встречает вид комнаты, расположенной напротив. Шарфы разных оттенков фиолетового украшают потолок миллионами облаков шелка, придавая комнате вид цыганского шатра. Наши комнаты как день и ночь — настолько негостеприимная моя и уютная другая. На дверце шкафа висят гирлянды из бусин, они колышутся, когда хозяйка комнаты проходит мимо них, неся открытую толстую книгу в одной руке и бутылочку витаминной лимонной воды в другой.

Она останавливается, увидев меня.

— Привет, — говорит она равнодушно, ее туго заплетенные косы подпрыгивают с каждым движением, а глаза, словно иголки, впиваются в меня. Она останавливается в дверном проеме. — Ты живешь в комнате 202?

— Похоже, это и есть моя трагедия, — признаю я. Когда присматриваюсь к книге, понимаю, что она читает пьесу. Она на театральном факультете. Подружись с ней, черт возьми! Я слегка киваю в сторону ее комнаты и интерьера. — Мне нравится, как ты обустроила свою…

— Мне нужно еще много чего прочитать, если ты не возражаешь.

Она коротко кивает мне и стучит по краю книги бутылкой с водой.

— «Как пчелы в меду утонули?» — замечаю я, прочитав заголовок на обложке книги. — Я играла Алексу в постановке Брендана Айрана в Нью-Йорке прошлой весной.

— Нью-Йорк, говоришь? — Ее глаза искрятся. — Ты не выглядишь, как первокурсница. Перевелась? Нью-Йорк? Откуда именно в Нью-Йорке?

Теперь я вдруг стою ее потраченного времени. Это удивительно, какой эффект оказывает просто произнесенное имя. Я незаметно упускаю тот факт, что это было не столько постановкой, сколько очередным неудачным прослушиванием.

— Я перевелась из Театральной, танцевальной и музыкальной академии…

— Ригби и Клаудио, — заканчивает она за меня. Ее глаза горят, становясь почти такого же темного оттенка, как и ее смуглая кожа. — И… ты перевелась сюда? Что привело тебя оттуда… сюда?

Перед моими глазами появляется мой бывший декан Клаудио Вергас, который с возмущением кричал мне прямо в лицо, разбрызгивая свой утренний кофе на пол между нами. Это был первый раз, когда он потерял самообладание настолько, что бросил свою любимую кружку. Я все еще слышала звук разбитого фарфора, когда он встретился с выступом сцены. Я даже глазом не моргнула. Подняла подбородок и назвала его упрямым, претенциозным, всезнающим пижоном. Это был не лучший момент моей жизни.

— Методы преподавания… — говорю я уклончиво.

— Нью-Йорк, — стонет она. Все ее детские мечты о том, чтобы быть в центре всеобщего внимания, отражаются в остекленевших глазах. — Я Виктория, — говорит моя новая «лучшая» подруга, заталкивает сценарий подмышку и протягивает мне руку. — Виктория Ли. Третий курс театрального факультета. Не называй меня Вики, у меня очень бурная реакция на это имя. Я становлюсь той еще стервой. Но тебя не трону. Если только не назовешь меня Вики.

В одной руке я держу телефон, поэтому принимаю ее рукопожатие свободной рукой. Она холодная, как лед.

— Я Деззи.

— Замечательное имя. Я люблю Дезире Питерс. Ее исполнение Эльфабы в последнем национальном туре мюзикла «Ведьма» заставило меня плакать. У меня есть ее автограф на диске саундтреков и афише, которую я, разумеется, поставила в рамку. Мне пришлось стоять у двери театра сорок восемь минут в десятиградусный мороз. Но это того стоило.

— Это не сокращение от Дезире, — уточняю я. — Это сокращение от… Дездемоны.

Виктория замирает, уставившись на меня.

— Как Дездемона в «Отелло»?

Привет, родители-театралы.

— Да, именно она. Уже почти семь, поэтому мне нужно идти на сбор первокурсников. Ты пойдешь?

— Он не начнется раньше восьми, — отвечает она, опираясь на дверной косяк и отпивая воду из бутылки. Неожиданно она стала намного дружелюбнее, чем секунду назад. — Как ты об этом узнала?

— Мне сказали, что начало в семь. Ну, по словам Дианы-Демона из регистрации, — добавляю я, закатив глаза.

— Нет, нет. В восемь часов в театре.

Я приподнимаю бровь.

— Тут есть театр?

— А ты думала, я говорю об аквариуме? Нет, дорогуша. Ты пойдешь со мной, — заявляет она. — Ты здесь новенькая и явно не хочешь заблудиться среди корпусов после наступления темноты или оказаться в каком-нибудь братстве, или быть ограбленной… или еще что хуже. Нельзя доверять парню из братства. Это не лучший способ провести свой первый вечер здесь.

— Тут действительно так плохо?

— Этот кампус, как подушка на кровати между двумя стервозными бывшими любовниками: богатым, полном снобов районом на севере и бедными кварталами с гангстерами на юге. Безопасность кампуса — это шутка, но она действительно существует. Запомни, безопасность в количестве. Ну, мы выходим через тридцать минут. Эй, а где твоя соседушка? — вдруг неожиданно спрашивает она, вытягивая шею и заглядывая в комнату.

— Полагаю, еще не приехала.

Какого черта отец отправил меня в так называемый нормальный колледж в Техасе, который по совместительству является еще и преступным?

— Занятия начинаются послезавтра, поэтому она, наверное, приедет завтра или…

— Или вообще не приедет, — заканчивает она. — Иногда они неожиданно переводятся или просто меняют планы. Моя подруга Лена в прошлом семестре жила одна.

— Не вселяй в меня надежду.

Мой телефон вибрирует. Я опускаю на него взгляд и вижу фото мамы на заставке, она как всегда гламурна и готова блистать в свете камер. Прижимаю телефон к груди, не желая рисковать, вдруг ее узнает Виктория. Я не готова к тому, что кто-то узнает, чья я дочь.

— Мамочка и папочка?

— Что-то вроде того, — признаюсь я, до сих пор держа телефон вне поля ее зрения.

— Ты была избавлена от компании моих родителей, опоздав на пять минут. Никто не хочет видеть, как ругаются черная женщина и маленький китаец.

— О, ты наполовину китаянка?

Телефон продолжает вибрировать у моей груди. Я продолжаю вежливо подавлять его звук.

— Он мой отчим, но я зову его папой с тех пор как они поженились, когда мне было два. Мой биологический отец сбежал.

Телефон перестает гудеть. Она замечает это и задумчиво улыбается.

— Похоже, ты теперь в безопасности. Увидимся через тридцать минут, Дез.

Она исчезает в своей комнате. На экране телефона высвечивается оповещение об оставленном голосовом сообщении. Я удаляю его и, внезапно вдохновленная идеей, пишу Рэнди, моему единственному другу из той удушливой элитной академии, с которым поддерживаю связь. Он беспечный гей-драматург моего возраста, которого я бы очень хотела взять с собой в Техас. Он, наверное, является единственным, из-за кого я жалею, что бросила эту жестокую снобистскую школу. Печатаю ему, спрашивая, как у него дела и почему до сих пор ничего от него не слышала. Затем пялюсь в экран телефона и взволнованно жду его ответа.

Я все еще жду ответа, когда полчаса спустя Виктория стучит в мою дверь.

Прогулка гораздо менее страшная, чем она мне описывала. Театральный факультет находится всего в пяти минутах ходьбы. По пути к нему мы проходим мимо огромного внутреннего двора и фонтана, потом сквозь туннель, над которым находится здание факультета искусств, рядом с университетским центром, вокруг высокого, с панорамными окнами здания музыкального факультета, в котором, как я представляю, «похоронено» тело моей таинственной соседки.

Театральный факультет представляет собой гигантское здание из красного кирпича с башней, возвышающейся на три этажа, больше похожей на хвост скорпиона. Спереди идет ряд стеклянных зубцов, каждый из которых заканчивается большими двойными дверями, которые словно говорят: «Театр, танцы, совершенство».

Когда мы подходим к дверям, по какой-то неведомой мне причине в своем сознании я слышу звук открываемых моими родителями бутылок шампанского. Я снова и снова слышу холодные слова матери, сказанные мне, когда вернулась домой, после того как бросила академию: «Ты попросту не готова для сцены, куколка. Однажды наступит и твой звездный час».

Затем слышу слова отца: «Хороший актер слушает, прежде чем сказать. Самый лучший актер просто слушает». Что бы это ни значило.

Когда Виктория проводит нас через стеклянные двери, я осматриваюсь.

— Весь свет выключен. Мы ждем представителя факультета?

— Нет, дорогая. Этот сбор организован не факультетом. Старшекурсники организовывают его в начале каждого года. Там будет выпивка. Уверена, некоторые преподаватели знают об этом, но делают вид, что не знают. Только определенным студентам разрешено тут присутствовать.

— Каким студентам?

— Только тем, кто имеет значение, — всезнающе улыбается она.

Боковой вход открыт, пропуская внутрь свет от фонарей на стоянке. Внутри стоит парень, облокотившись на стену, в облаке дыма, который исходит от сигареты в его руках. У него взлохмачены волосы, он тощий и выглядит так, словно живет в картонной коробке на Бликер-стрит. Парень замечает нас, лениво приподнимает веки, смотрит на меня и кивает. Я уже собираюсь поздороваться с ним, когда Виктория уводит меня в открытую дверь и шепчет:

— Это Эрни. Он просто крыса, ненавидит жизнь, и, я уверена, находится под кайфом все двадцать пять часов в сутки.

Боковая дверь открывает вид на маленькую, полностью пустую лаунж-зону. Мы продолжаем следовать по освещенному коридору и попадаем в нечто похожее на репетиционное пространство, которое выглядит как баскетбольная площадка, только без корзин. По бокам комнаты находятся двери, ведущие за кулисы.

— Вау, что-то новенькое, — бормочет она, наши шаги отчетливо слышны при столкновении с твердым полом. — Вечеринка должна быть в главном зале.

— У нас будут неприятности из-за этого?

В ответ на мой вопрос она пожимает плечами, потом замечает свою подругу и пересекает сцену, чтобы поприветствовать ее, оставляя меня в полном одиночестве.

Затемненные кулисы сцены, обрамленные свисающими сверху красными длинными шторами, усеянные стойками незакрепленных рамп, обмотанные кабелем, скрывают большую установку на колесах, больше похожую на стереосистемы из девяностых. На сцене стоит группка студентов, они общаются и смеются, только отблески софитов освещают их. Среди рядов кресел расположились студенты, развалились на креслах и общаются между собой. Где-то в проходе — хотя мне и сложно разглядеть хоть что-то из-за яркого света, бьющего прямо в лицо — танцует парень с оголенным торсом, подстрекаемый своими друзьями.

Виктория сказала, что эта театральная вечеринка начинается в восемь, но, кажется, она началась гораздо раньше.

— Ты новенькая.

Я поворачиваюсь на глухой грубоватый голос. Рядом со мной стоит невысокий лысый мужчина с бородой и сверкающими глазами. Его тело крепкое и мускулистое, живот натягивает его зеленую клетчатую рубашку. Его борода рыжая и аккуратно подстриженная, выглядит как яркий ковер на его бледном веснушчатом лице.

— Привет, — улыбаюсь я в ответ.

— Держи пиво, — он предлагает мне второй стакан, который я не заметила прежде. Я принимаю его, но не рискую сделать глоток. — Ты выглядишь взрослой для первокурсницы.

Очаровательно.

— Спасибо.

— Фредди, — говорит он, протягивая свободную руку. Я пожимаю ее и сразу же жалею об этом, потому что его рука скользкая и мокрая, словно я держу лягушку. — Очевидно, что ты актриса.

Он даже не спросил мое имя.

— Очевидно, — соглашаюсь я, оглядываясь по сторонам в поисках того, кто мог бы меня спасти.

— Я ставлю пьесу на сцене-коробке. Старт в ноябре. Тебе определенно следует пройти прослушивание.

— Правда?

Куда, черт возьми, пропала Виктория?

— Ты идеально подходишь на все роли. На все. Даже на роль парней. Ты потрясающая.

Я делаю шаг назад и понимаю, что нахожусь в шаге от падения со сцены. Близко. Хотя это был бы оригинальный способ познакомиться со всеми — со сломанными конечностями и сотрясением мозга.

— Сколько тебе лет? Двадцать два? Двадцать три? — спрашивает он невнятно.

— Я актриса, — отвечаю я. — Я могу быть любого возраста.

Фредди смеется над моей шуткой немного громче, чем требуется.

—Божечки, ты еще и очень забавная.

Откуда-то из тени кулис появляется Виктория, сверкая глазами.

—Деззи!

Спасена.

— Приветик, Виктория. Ты, эм… хотела мне что-то показать?

Я пристально смотрю на нее, надеясь, что она поймет мой намек. Она умна и все понимает.

— Конечно. Извини нас, Фредди. — Она тянет меня к сиденьям внизу сцены, а Фредди грустно и безмолвно стонет на прощание.

— Ты бросила меня, — шиплю я на нее.

— Извини, не видела Марселлу все лето. Сучка думает, что может получить роль Эмили. Ей следовало бы стать режиссером-постановщиком. Мы вроде как сестры на сцене, — объясняет она, — обреченные на прослушивание одних и тех же ролей.

— Режиссером-постановщиком? Это же техническая специализация.

— Нет, нет. Я про действующую пьесу. Роль режиссера в спектакле «Наш город». Это первая осенняя постановка. Вникай, Деззи! — Она тянет меня за руки. — Эрик. Другой Эрик. Эллис. Стэнли, — представляет она по очереди каждого из своих друзей, которые стоят в группе в конце пятого ряда. — А это моя соседка напротив — Деззи, — говорит Виктория. — Она из Нью-Йорка, — дерзко добавляет она.

— Привет, — бормочу я, поднимая стакан, который дал мне Фредди. — Кто-нибудь хочет пива?

— Ты пробовала его? — взволнованно спрашивает Виктория.

— Я бы предпочла не делать этого. Кроме того, в него явно что-то подмешано и от него пахнет кошачьей мочой.

Тот, которого она назвала «Другой Эрик», стройный парень с оливковой кожей, аккуратно берет стакан из моих рук.

— Это кошачья моча домашнего приготовления. — А затем уточняет с застенчивой улыбкой: — Это кошачья моча моего домашнего приготовления.

— Ох, — мое лицо сразу же краснеет. — П-прости, Другой Эрик. Я просто запаниковала. Тот рыжебородый парень угостил меня выпивкой и вывалил на меня кучу информации о том, что ставит пьесу, и я просто…

— Фредди, — пожимает плечами Другой Эрик. — Он неплохой парень. Просто он ирландец.

— Я уверена, что этот зал — ничто, по сравнению с тем, к чему ты привыкла в Нью-Йорке, — говорит девушка, сидящая на полу. У нее черные как смоль, непослушные, торчащие во все стороны волосы, а глаза так густо подведены черным карандашом, будто кровоточат.

— На самом деле, театры в Нью-Йорке довольно маленькие, — признаю я. Данный зал удивительно большой и практически двухъярусный, проход отделяет последние шесть рядов от передних. Я догадываюсь, что в Техасе всё больше: у них больше места для игр, чем в тесном Нью-Йорке.

— Чем меньше зал, тем проще его заполнить, — замечает Другой Эрик. — Мы никогда не распродаем все места.

Виктория внезапно хватает меня за руку.

— Она училась в академии Ригби и Клаудио. Эта птичка знает места.

— Получается, ты будешь обучаться по программе выпускников? — спрашивает девушка с пола.

— Нет, я на втором курсе. Я бросила ту школу спустя год. Она… она не подходила для меня. — Вдохновленная их вниманием, я позволяю себе выговориться. — Школа искусств в Нью-Йорке — это не совсем то место, которое ты надеешься увидеть. Я не изучила ничего нового, чего бы уже не знала. Все студенты думают, что они знают всё. — Меня уже было не остановить. — Профессоры — несостоявшиеся актеры, обвиняющие студентов в своих неудачах. В половине случаев это я обучала их. — Негодование льется из меня как испорченное вино. — Клаудио Вергас — придурок. — Чувствую, как трясутся мои руки, когда я просто произношу это грубое слово. — А Ригби? Вам повезет, если вы увидите его хотя бы раз за семестр. Не заставляйте меня рассказывать про дураков, руководящих танцевальным институтом.

— Пожалуйста, — призывает меня Виктория, — расскажи про дураков, руководящих танцевальным институтом.

Эта фраза вызывает всеобщий смех.

— Это все так претенциозно, — продолжаю я. Я жаждала этого освобождения. Мои родители никогда не слушали. Мне очень нужно высказаться. — Они заставляют тебя платить такую большую сумму денег только для того, чтобы финансировать свои собственные дрянные постановки на Бродвее — и они никогда не имеют успеха. Когда-то они ставили пьесу, в которой все декорации были… стульями. Стулья были поставлены рядом, чтобы принять форму кровати, стены… большого стула.

— Звучит круто, — бормочет девушка с пола.

— Это было не так, — уверяю я ее. — Потом, во время изнурительной пятичасовой репетиции этой странной модернизированной версии Ромео и Джульетты, полной всякой отсебятины, кожи и доминантов, я поняла…

Слова неожиданно застревают в горле из-за картины, представшей перед моими глазами.

Из-за кулис выходит парень, чье лицо софиты освещают так сильно, что кажется, его кремовая кожа сияет.

Я слышу лишь свое дыхание, ничего больше.

Сердце пропускает удар.

Его привлекательное лицо, словно высеченное из камня, покрыто колючей щетиной. Даже отсюда его нереальные глаза блестят, словно осколки стекла.

Я с трудом сглатываю.

Хочу запустить пальцы в копну его каштановых волос, которые отбрасывают тень на его лоб.

А его тело... Черт. Его великолепное, мускулистое тело. Я видела бесчисленное множество потрясающих актеров мужского пола, но мгновенно забыла про всех в его присутствии.

И я все еще пытаюсь закончить свое чертово предложение.

— И… и я поняла, что…

На нем надета серая футболка, облегающая его так, словно сшита специального для него, чтобы соответствовать каждому восхитительному контуру тела, начиная с широких плеч и заканчивая накачанными бицепсами. Я могу представить, как он поднимает меня одной рукой.

— И… — все еще пытаюсь выдавить из себя хоть слово. — И я поняла, что…

Его светло-голубые джинсы с дырками на коленях низко сидят на бедрах.

— И…

— Продолжай, — поощряет меня Виктория.

Сейчас он возле стола с пивом, и мне открывается прекрасный вид на его задницу. Я хочу схватить ее или разорвать его чертовы джинсы. Он превращает меня в дикое животное.

Я никогда не чувствовала ничего подобного, и мне стыдно за себя.

— И нашла себя, — заканчиваю я. Может быть, это и было тем предложением, которое я искала так долго. — Знаете, что? Думаю, я попробую пиво.

— Я выпил его, — извиняясь, говорит Эрик, показывая пустой стаканчик.

— Я планировала взять то, в которое ничего не подмешано, — рассеяно шучу я. — Я… я сейчас вернусь.

Я разворачиваюсь и поднимаюсь на сцену. С каждым шагом мои нервы натягиваются все больше и больше. Не думаю, что могу сделать это. Увидев его возле стола с пивом, я очень хочу передумать. Это безумие настолько не похоже на меня, что чувствую себя другим человеком, пока медленными шагами продвигаюсь к столу, словно иду по болоту.

Моей сестре это так легко дается. Она подходит к самым сексуальным парням, как будто им повезло, что они дышат с ней одним воздухом.

Но теперь настала моя очередь. Ее нет здесь. Только я.

Один шаг за раз.

Один вздох за раз.

Ты просто идешь на прослушивание, за исключением того факта, что это в десять миллиардов раз хуже, а кастинг-директор — самый сексуальный парень, которого ты когда-либо видела. Внезапно единственное, что я слышу, это мое дыхание, вдох и выдох. Затем ступаю на сцену, и каждый мой шаг отдается эхом в моем мозгу.

Подхожу так близко, что врезаюсь в стол. Кажется, он не замечает этого, слегка отворачивается и выглядит так, будто застрял в паутине своих темных и надоедливых мыслей. С ухмылкой я решаю, что он измученный художник. Человек многих тайн. Все нормально. Я тоже загадочный человек.

Вздыхаю, и это может стать самой большой ошибкой из всех. Он потрясающе пахнет. Намек на какой-то безымянный, мужественный одеколон вторгается в мои чувства, его пряность опьяняет меня. Он пахнет чистотой и чем-то странно успокаивающим, как чей-то чужой дом — безопасный, притягательный, но все же незнакомый.

Я должна заговорить. Мне нужно что-то сказать, чтобы привлечь его внимание. Не могу быть просто девушкой-призраком, которая скрывается. Делаю вдох, чтобы сказать хоть что-то, но ничего не происходит.

В своей сильной большой руке он держит стакан с пивом. Задумчиво изучает его. Это твой звездный час. У тебя даже есть прекрасное оправдание — ты новенькая и знакомишься с людьми.

Нет дара прекраснее, чем сейчас, поэтому он называется настоящим.

— Привет, — говорю я, используя свой самый сладкий голос.

Он даже не вздрагивает. После слишком долгого мгновения он делает глоток пива, а затем смотрит в него, как будто ему противно его собственное отражение. Господи, он выглядит так горячо, когда хмурится без всякой причины. Я пробую снова.

— Я Деззи.

Пиво уже в моей руке, но я даже не помню, как оно там оказалось. Его содержимое дрожит, вторя моим рукам.

— Я… я перевелась сюда. Второй курс. Ты актер? Ты выглядишь, как актер.

Все еще никакой реакции. Он поднимает свою голову к потолку сцены, будто там есть что-то более интересное, чем я, пытающаяся привлечь его внимание. Ну, знаешь, как назойливая муха.

В этот момент я замечаю абсолютно сексуальную темную татуировку, бегущую по его мощной шее, вызывая вопрос, что еще он скрывает под этой футболкой.

— Слушай, я здесь новенькая и… и я просто пытаюсь познакомиться с людьми, — продолжаю я, чувствуя себя отчаянной и глупой с каждой секундой. Я ставлю свое пиво на стол. — Было бы неплохо поговорить с кем-нибудь, кто обращает внимание на того, кто пытается с тобой познакомиться…

А потом этот засранец уходит.

Я стою, полностью ошеломленная его грубостью. Было понятно, с кем я пыталась поговорить, не правда ли? У него была возможность просто сказать мне, что он не заинтересован во мне. Разве не в этом смысл этой чертовой театральной тусовки? Общаться!

— Козел, — бормочу я ему в спину, привлекая внимание пары девушек на другом конце стола, но не парня, которому это слово было адресовано. Надеюсь, они меня не услышали.

Или нет. Внезапно меня совершенно ничего не волнует. За всю свою жизнь я привыкла и к этому. Сиси каждый день говорят «да». Мои сверстники в академии Ригби и Клаудио получали всю похвалу, пока я сидела и задавалась вопросом, что, черт возьми, со мной не так. Я изгой, неудачница, разочарование семьи.

Я гуппи.

Покидаю сцену, проходя за кулисами и попадая в репетиционный зал. В считанные секунды театральный факультет оказывается позади меня, и я одиноко бреду по тропинкам, возвращаясь в общежитие.