Читай по губам

Глава 25

Деззи

Занавес опускается, и я чувствую себя невесомой.

Глубоко вздыхаю с облегчением.

Во время выхода на поклон с остальной частью актерского состава, Эрик нащупывает мою руку, и я сильно сжимаю его ладонь. Аплодисменты накатывают ударной волной, глаза наполняются слезами.

Не хочу показаться самодовольной, но я на самом деле горжусь собой. Я чертовски сильно горжусь собой.

Занавес снова опускается. Эрик поворачивается ко мне и обнимает до хруста костей, после чего визжит и говорит:

— Какая убийственная премьера! Деззи, это было просто великолепно!

— Ты был великолепен, — говорю я ему.

— Знаешь, ключ к тому, чтобы сыграть пьяного… — начинает он, когда мы идем в сторону гримерки.

— Да! Не вести себя как пьяный! И знаешь что? Я последовала твоему совету, так что мой секрет был в том, что я старалась лажать максимально плохо, — объясняю я ему, — только надеясь, что я не смогу облажаться и достойно сыграю роль Эмили.

Эрик останавливается возле женской гримерки.

— Думаю, ты сыграла более чем достойно. — Он легонько чмокает меня в щеку, затем хихикает. — Не могу дождаться встречи с Дмитрием! О, — говорит он внезапно, его улыбка исчезает, — я не имел в виду…

— Нет, нет, нет, — уверяю я его. — Не переживай. Они соседи по квартире. Это не…

— Я знаю, но все же, знаешь... — Он прикусывает губу, шаркая ногой.

— Вы вместе? — Я подталкиваю его локтем в бок. — Вы с Дмитрием?

Эрик пожимает плечами.

— Не совсем. Думаю, мы хорошие друзья. Он немного с приветом. Полагаю, я тоже с приветом, не знаю. Понимаешь, если бы он встретил девушку или другого парня, думаю, я бы был скорее счастлив за него, чем ощущал ревность.

Я ободряюще поглаживаю его по плечу.

— Понимаю. Ты хороший человек, Эрик. О, кстати, мы с Вики снова разговариваем друг с другом.

— Я слышал! Но не дай ей услышать, как ты ее называешь, иначе все повториться.

— Разумеется, Другой Эрик. — Я подмигиваю ему и забегаю в гримерку, чтобы избежать его шутливого пинка.

Смыв с лица всю косметику, я снимаю одежду Эмили и надеваю в свой наряд для пост-премьерной вечеринки: атласное черное платье без рукавов с разрезом чуть выше колена. Я сочетаю его с милыми балетками (потому что после спектакля каблуки могут идти к черту), а затем расчесываю волосы, пытаясь привести их в порядок перед столкновением со своей семьей и тем безумием, которым это будет сопровождаться.

Прогулка по коридорам от гримерки до вестибюля кажется длиннее, чем обычно, как будто коридоры сделаны из резины и стали в два раза больше своей обычной длины. В животе поселился комок нервов, как будто я все еще нахожусь в ожидании сегодняшнего представления.

Может быть, настоящее шоу еще не началось.

Когда открывается дверь в вестибюль, на меня обрушивается поток шума задолго до того, как я вижу лица. Я осторожно пробираюсь сквозь толпу, надеясь пробраться к своим родителям, где бы они ни были в этом безумном хаосе, — если они вообще здесь. Предполагаю, их могли вывести через боковую дверь или посоветовали остаться в зрительном зале, пока не схлынет большая часть толпы.

Потом море голов расступается, и я вижу своих родителей.

Мама как обычно выглядит потрясающе. Ее волосы идеально завиты и туго стянуты на голове, подчеркивая ее сверкающие серьги и длинную стройную шею. На ней надето платье глубокого синего цвета, украшенное блестящими драгоценными камнями по подолу. Рядом с ней — отец. Он достаточно благоразумен, и надел скромный свитер на рубашку, воротник которой виднеется в вырезе. Его песочного цвета волосы аккуратно разделены пробором, что приятно отличается от того беспорядка, который обычно творится на его голове. Он замечает меня первым, расплывается в широкой улыбке и распахивает объятия.

— Деззи, — зовет он сквозь шум толпы.

Я обнимаю его, сжимая так сильно, что становится больно.

— Спасибо, что пришел, папа.

— Я бы ни за что не пропустил это, милая. — Его голос звучит напряженно из-за наших объятий.

Мама увлечена разговором с профессором Твейтом, ее голос такой же звонкий и блестящий, как ее платье. Она прижимает одну руку к груди, пока второй активно жестикулирует в такт своей бесконечной речи.

По другую сторону от доктора я неожиданно замечаю сестру. Она ослепительно красива в блестящем облегающем платье, которое выглядит так, словно высечено из бриллиантовой глыбы.

— Сиси?

С натянутой улыбкой она подходит ко мне для самого крепкого объятия в мире.

— Молодец, — шепчет она в мое ухо с прекрасным английском акцентом. Она произносит это так, словно хвалит малыша за то, что он нарисовал круг с оранжевыми завитушками и назвал его львом.

— Спасибо, Сиси, — все равно говорю я. — Я и не думала, что вы все приедете.

— Ну разумеется. И, — приподняв брови, все еще с акцентом добавляет сестра, — я тоже жду, что ты сядешь в самолет и увидишь меня, когда начнется мое шоу.

Любезности, поздравления и благодарности раздаются снова и снова, пока толпа проходит мимо — либо любезно просят автограф у моей матери, либо хвалят мое выступление. С каждой благодарностью мое сердце наполнется больше и больше.

— Здесь довольно шумно, не так ли? — обращается ко мне мама, так и не поздравив меня. — Мы можем пройти в другое помещение, где немного тише?

Конечно, я обязана организовать это, потому что это просьба самой Вайноны Лебо. Доктор Твейт прощается и благополучно покидает нас, прежде чем мы вчетвером направляемся в коридор, ведущий в гримерки, классы и кабинеты.

— Деззи, — наконец-то говорит моя мать, наклоняясь, чтобы поцеловать в обе щеки. — Сладкая моя. Ты уже завоевала свой маленький пруд? Я так рада видеть тебя на этой сцене.

Ее комплимент звучит так двусмысленно — комплимент вперемешку с уколом.

— Я не считаю этот пруд таким уж маленьким.

— Это достойное место, чтобы стать акулой, прежде чем ты вернешься домой и попробуешь свои силы в более профессиональных начинаниях, — поясняет мама, и тут же говорит кому-то в свой телефон: — О, Джеффри, Люсиль не сможет прийти завтра.

Сиси вздыхает, и даже ее вздох звучит с английским акцентом.

— Перестань заставлять бедную Дездемону делать то, что она не хочет. В этом мире есть место для разных актеров. Кто-то любит укусы и борьбу севера. А кому-то нравится спокойствие и пальмы юга. — Она нахально улыбается мне. — Я придумала это сама.

Прикусываю губу, не зная, хочу я затевать драку или нет.

Потом папа говорит кое-что неожиданное:

— Думаю, что мама и сестра пытаются сказать, дорогая, что ты сегодня проделала хорошую работу и должна гордиться собой. И, — добавляет он, — я ценю тебя, Деззи. Я жив и хочу ценить каждый момент, пока способен на это. — Он целует меня в макушку. — Хорошая работа.

Я наблюдаю за выражением лица мамы и сестры. На краткий миг мама, все еще сжимая свой телефон у уха, смотрит на меня. У моей сестры раздражающе напряженная улыбка, но в то же время кажется, что она смотрит на меня с нежностью, которую редко показывает. Я думала, она переросла ее в десять лет.

— Спасибо, — говорю я им. — Всем вам. Это много значит для меня, правда-правда. О, мам, — внезапно выпаливаю я, — у тебя есть программка, да?

Мама открывает сумочку и вытаскивает ее.

— Эта?

Да, этот сложенный вчетверо клочок бумаги. Мама так привыкла к профессионально напечатанным афишам, что, скорее всего, не видела бумажную программку с 1996 года.

— Сделаешь мне одолжение? — спрашиваю я ее. — Поставь свою подпись, напиши «Для Виктории» и добавь что-нибудь вдохновляющее. Это для моей соседки.

Мама понимающе ухмыляется, достает из сумочки ручку и драматично строчит на бумаге. Потом протягивает мне программку, на которой написано:

Для Виктории, что-нибудь вдохновляющее. Друг Деззи — мой друг. Вайнона Лебо.

Я улыбаюсь, крепко прижимая к себе программку. Несмотря ни на что, чувство юмора у моей матери все еще есть.

— Мне бы очень хотелось, чтобы у нас было больше времени, моя милая, — бормочет мама, — но машина и водитель ждут нас снаружи, мы должны успеть на ночной рейс до Нью-Йорка. Мы с Сиси в понедельник улетаем в Лондон, и нас ждет еще много дел в эти выходные. Но мы не могли пропустить твою премьеру.

— Я знаю, — бормочу я. Забавно, я боялась, что они приедут, а теперь боюсь, что они уедут.

— Мы скоро увидимся на зимних каникулах, — тихо шепчет мне отец, — и обещаю, я не буду вмешиваться. Если хочешь остаться в Клангбурге, я тебя поддержу.

— Спасибо, — отвечаю я, не в силах избавиться от ощущения, что отец что-то недоговаривает.

— Джеффри, мы опоздаем на самолет.

— О, милая, — вздыхает папа с притворным раздражением. — Неужели мы не можем провести еще несколько драгоценных минут с нашей дочерью? — Он притягивает меня к себе для еще одних крепких объятий, а потом говорит: — И передай мою похвалу художнику-осветителю.

Я хмыкаю, уткнувшись в грудь отца.

— Боюсь, он вернулся в Нью-Йорк, поджав хвост.

— Другому художнику-осветителю, — поправляет он.

Я хмурюсь в недоумении. Клейтон? Но прежде, чем успеваю задать вопрос, папа отстраняется, давая возможность матери и сестре подойти для прощальных объятий и «птичьих» поцелуев. Не проходит и нескольких мгновений, как я стою у стеклянных окон и машу им на прощание. Моя семья исчезает в ночи, словно три ночных призрака. На сердце тяжесть, и внезапно на глаза наворачиваются слезы, чтобы выплеснуть те эмоции, которые я не смогла выплеснуть на сцене.

В кармане мой телефон издает сигнал, пугая меня, нарушая спокойствие ночи. Я смотрю на экран.

Сэм: Прости, что мы не увиделись после спектакля.

Мы немного подождали, но ты была со своей семьей.

Спасибо за билеты. Думаю, Томас классный.

Мы в общежитии, пожалуйста, постучи, если вернешься.

Думаю, он мог бы поцеловать меня.

А может, и нет.

Я хихикаю, читая текст. Я так счастлива за Сэм, что могу расплакаться.

Уже почти убираю телефон, когда он начинает звонить. Я удивленно смотрю на аппарат. Кто-то звонит мне? Кто, черт побери, использует телефон для звонков? Вижу на экране фото своего отца.

Подношу телефон к уху.

— Ты что-то забыл?

— Мама так торопилась уехать, что я кое-что забыл. То, что хотел тебе сказать.

Я слышу голос возмущающейся матери.

— Я не торопилась, Джеффри, но если ты так отчаянно хочешь опоздать на наш рейс…

— Что ты забыл сказать мне? — спрашиваю я, вклиниваясь между мамиными возмущениями.

— Во время антракта я получил интересный опыт в туалете, — говорит он.

Меня передергивает:

— Ты с ребятами ел мексиканскую еду? Не уверена, что хочу услышать это.

Папа хохочет в трубку, громко и от души.

— Нет, дорогая. Марв пригласил нас на ужин перед шоу. Это было общение с парнем, который регулировал свет на спектакле и, по-видимому, закончил работу, которую не доделал Келлен. Я был вынужден вспоминать язык жестов, который не использовал с тех пор, как умерла двоюродная бабушка Эстер.

Я была очень маленькой, когда она умерла. Я забыла, что она была глухой.

— Кажется, все мы не умеем ценить то, что у нас есть, — замечает папа. — Красивый молодой человек. Он довольно много говорил о своих мыслях насчет твоего таланта. Я и не знал, что ты снова начала петь, милая.

Я прижимаю ладонь к груди. Клейтон и мой отец?..

— Начала, — признаюсь я. — Я хожу в местную забегаловку и… и музыканты там… — Я сглатываю. — Он рассказал тебе об этом?

— Он большой поклонник твоей музыки, несмотря на отсутствие слуха. Это достойно, если тебе интересно! — добавляет он со смехом. — Знаешь, талант Лебо может проявляться во многих формах. В нашей семье не было певиц со времен моей покойной бабушки. Но, Деззи, — бормочет папа, на заднем плане я слышу, как мама направляет водителя, — независимо от его формы, у тебя есть голос, и ты принадлежишь миру театра. Неважно, играешь ты, поешь или делаешь все вместе, у тебя есть место на сцене, милая.

Теперь у слез появилась новая причина, чтобы подступить к моим глазам.

— Спасибо.

— В любом случае, этот молодой человек правильно понял это. Я мог бы добавить, что у него самого сильный артистический голос. Марв должен знать, какой талантливый осветитель скрывается у него под носом. — Мой отец счастливо вздыхает в трубку, а затем говорит: — Оставайся в безопасности здесь, в Техасе. Мы позвоним тебе, когда приземлимся.

— Люблю тебя, папа.

— Никогда не говори, что в случае с тобой я «дергал за ниточки». Ты заслужила, и точно владела сценой сегодня вечером, дорогая, и будешь владеть следующей.

Затем наступает тишина.

Я сжимаю телефон, прежде чем, наконец, убрать его в карман. Делаю глубокий вздох, пытаясь отогнать образ папы и Клейтона, получающих «опыт» в туалете. Я бы рассмеялась, если бы не чувствовала себя такой странно разбитой.

Когда я возвращаюсь в театр, чтобы забрать свои вещи, обнаруживаю, что вестибюль пуст, за исключением двух-трех студентов, которые громко смеются и болтают с Эриком. Он оборачивается и кричит:

— Ты собираешься в «Толпу» сегодня, Ди-леди?

Я отрицательно качаю головой.

— Премьера меня измотала, — неубедительно говорю я. — Думаю, что просто вернусь в общежитие и прерву поцелуй моей соседки с мальчиком-фаготом.

Эрик разочарованно морщится.

— Тогда, может быть, завтра.

— Отлично сегодня поработали, — повторяю я, прежде чем выйти в коридор.

К тому времени как я возвращаюсь в гримерку, там остается только три человека. Я убираю косметику и складываю свои вещи в шкафчик над своим местом, полагая, что там они будут в безопасности до завтрашнего спектакля. Прохожу мимо вешалки с костюмами и нахожу висящий там фартук Виктории. Улыбаясь, сворачиваю программку с автографом мамы и прячу ее в карман фартука — это будет самый приятный сюрприз.

Потом бросаю долгий взгляд в зеркало на свое уставшее лицо и с недовольным вздохом выхожу из комнаты.

Свернув за угол, иду по длинному коридору в вестибюль, в котором уже никого нет. Даже Эрик с друзьями ушел. Я некоторое время смотрю на пустые стулья, погруженная в воспоминания, что всего тридцать-сорок минут назад тут было ужасно шумно.

Почему тишина кажется такой громкой?

— Деззи.

Я поворачиваюсь. Клейтон стоит у дверей зала, одетый в черную униформу команды осветителей: черная футболка натягивается на его груди, черные брюки свободно висят на бедрах, пара черных ботинок придает ему какой-то доминантный вид. На запястье надета черная манжета. Я замечаю ее, когда он упирается в стену рукой.

Мой взгляд встречается с его темными глазами, сосредоточенными на мне, как будто Клейтон наблюдал за мной всю ночь. Ну, он и наблюдал, из осветительной будки.

— Клейтон, — отвечаю я.

— Если бы родители слышали, как ты поешь, — говорит он, качая головой, — если бы видели, как твой красивый голос влияет на всех людей…

— Ты столкнулся с моим отцом в туалете.

Клейтон хмурит брови.

— Что?

— Ты столкнулся, — я делаю шаг к нему, — с моим отцом, — делаю еще один шаг, — в туалете.

В его глазах вспыхивает понимание, и он неожиданно усмехается.

— Что тут смешного? — спрашиваю я его.

— Что за хрень, — бормочет он. — Почему я встречаю людей, которых ты знаешь… в гребаном туалете?

Я качаю головой.

— Что ты имеешь в виду?

— Неважно, — заканчивает он с ухмылкой. — Ты что-то говорила?

— Ну, о моем отце, — продолжаю я, пытаясь одновременно показывать жесты. — Он сказал о том, что мы не… ценим… то, что имеем, когда у нас это есть. — Вместо жеста «ценить», которого я не знаю, я просто произношу это слово по буквам. — Ты ему что-то сказал?

Клейтон напряженно смотрит на меня. Он выглядит чертовски голодным, как волк, которого оставили в дикой природе на несколько дней без еды.

Я вижу ответ в его глазах.

— Возможно, я не дала тебе шанса, которого ты заслуживаешь, — шепчу я, подходя настолько близко к нему, что чувствую опьяняющий запах его одеколона. Я прислоняюсь к стене, находясь в нескольких сантиметрах от его лица. — Ты боишься сделать мне больно?

— Я всегда этого боюсь, — шепчет он и делает знак рукой.

Я тычу пальцем ему в грудь.

— Я хочу узнать настоящего тебя.

— Нет, ты не хочешь.

— Я Дездемона Лебо, — говорю я ему. — Я камушек в тени моей сказочно талантливой сестры. Пятно на золотом имени моей матери. Я приехала в этот колледж и лгала о том, кто я такая, — продолжаю я, стараясь максимально использовать язык жестов и произнося по буквам слова, которые не знаю, — боясь людей, которые лгут мне о том, кем они являются, и… внезапно я задаюсь вопросом, а имею ли вообще право бояться? Неужели я такая же плохая, как люди, которые лгали мне в прошлом?

Клейтон проводит пальцами по моим волосам, убирая прядь волос с лица. От одного его прикосновения по всему моему телу пробегает дрожь предвкушения.

— Так что, да, — заключаю я, снова обретая дар речи. — Это… настоящая я. И я хочу узнать тебя, Клейтон Уоттс. Я хочу знать все.

— Может быть, я просто боюсь, — медленно говорит он, — что когда ты узнаешь меня настоящего, то сделаешь печальное открытие, что я… на самом деле скучный.

Я улыбаюсь.

— Сомневаюсь в этом.

Его дыхание касается моего лба. Жар приливает к моим щекам, и я инстинктивно придвигаюсь к Клейтону ближе. Эта неделя была эмоциональным хаосом без него.

— Я скучал по тебе, — шепчет он мне на ухо.

Чувствую, как будто электрический ток пронзает мою шею и грудь, а затем проносится ниже. Я так сильно жажду прикосновений Клейтона, что боюсь причинить ему боль, если выпущу эту жажду прямо сейчас. Я могла бы уничтожить его.

Используя язык жестов, я показываю:

— Я скучала…

Не успеваю закончить, как он хватает меня за руки, и я удивленно смотрю на него.

— Читай по губам, — беззвучно произносит он. — Прямо сейчас я хочу забрать тебя к себе и показать, как сильно, как очень-очень-очень сильно я ценю каждое мгновение, проведенное с тобой.

И я читаю каждое слово.

Десять минут спустя дверь в квартиру Клейтона с шумом распахивается, и в нее влетают двое, которые не могут перевести дыхание.

Дверь захлопывается за моей спиной.

Клейтон скользит по моему платью, и я, задыхаясь, опираюсь на кухонный стол.

Я запутываюсь пальцами в его темных волосах. Сильно тяну за них, вызывая у него глубокий стон удовольствия — и боли. Клейтон цепляет пальцами мои трусики и стягивает их вниз с такой силой, что они рвутся.

— Клейтон! — вскрикиваю я, когда он закидывает мои ноги себе на плечи, уткнувшись лицом между ними, и приподнимает меня со стола.

В следующее мгновение я падаю на его кровать.

Он накрывает меня своим телом и глубоко вздыхает, его глаза дикие и черные.

Он такой чертовски твердый, что его член готов порвать брюки. Поэтому я помогаю избавиться от них. Потом Клейтон срывает с меня платье, а затем его футболка оказывается где-то на полу.

После того как в рекордное время раздеваюсь, я становлюсь такой смелой, что встаю и толкаю Клейтона на кровать. Он хмыкает, его глаза мерцают от удивления, когда я забираюсь на него, как пантера.

Ничто не стоит у нас на пути, кожа к коже, только пот, жар и… мы.

— Забирайся на меня, — внезапно говорит он.

Я прищуриваюсь.

— Я уже здесь, — протестую я.

Затем смысл его слов становится более понятным, когда он хватает меня за бедра и подтягивает выше. И еще выше.

На свое лицо.

— Клейтон! — кричу я, хватаясь за спинку кровати, чтобы не упасть. Мои глаза округляются. О, Боже, его язык. Я ногами сжимаю его голову, жадно удерживая его на месте. Если он собирается продолжать делать такое, я не позволю ему остановиться, пока не получу всё.

Его голова ныряет глубже.

Удовольствие накатывает на меня, я стону и хватаюсь за спинку кровати с такой силой, что боюсь ее сломать.

Клейтон крепко сжимает мои бедра, поощряя.

Затем он просовывает язык еще глубже.

Его имя — последнее слово, которое я успеваю произнести, прежде чем его язык скользит так глубоко внутрь меня, что я открываю для себя новые слова от накатившего восторга.

Клейтон продолжает безжалостно работать языком, хватая меня за попку большими руками и одновременно отрывая голову от кровати, чтобы войти как можно глубже. Он попеременно трахает меня языком и сосет клитор. Чем крепче я сжимаю его голову, тем сильнее он прижимается лицом, поглощая меня.

Я не могу остановить Клейтона, даже если захочу. Я в такой же ловушке, как и его голова. Блядь, я уже на грани.

Неожиданно Клейтон останавливается, хватает меня за бедра и снимает со своего лица, чтобы глотнуть воздуха. Я стону от разочарования. Я была так чертовски близко. Клейтон смеется над моим отчаянием. Я смотрю на него в ответ.

Догадываюсь, что это была закуска. Теперь я готова к главному блюду.

Судя по его глазам, он тоже. Клейтон нетерпеливо шарит по тумбочке, и быстрым движением пальцев презерватив освобождается от своей плотной обертки для того, чтобы стать пленником огромного твердого члена.

Теперь, когда Клейтон думает, что командует мной, я снова хватаюсь за поводья. Опираюсь на его грудь и сажусь сверху. «Твоя маленькая Деззи выросла», — говорю я ему своим голодным взглядом. Я извиваюсь, потираясь о головку его большого и твердого члена.

Должно быть, это чертовски сводит его с ума. Я могу свести мужчину с ума за считанные секунды, просто двигая бедрами.

— М-м-м, Деззи…

Мое имя вибрирует в его груди, затем этот звук переходит рычаньем.

Я наклонюсь вперед. Волосы свисают вдоль лица, создавая туннель, который заканчивается красивым лицом Клейтона. Он смотрит прямо мне в глаза, словно проклиная за то, что мои движения делают с ним.

— Впусти меня, — просит он.

Головка его члена скользит внутрь.

В этом жесте — агония и рай.

Похоже, Клейтон понимает, что в эту игру могут играть двое, потому что начинает медленно двигать бедрами. Его головка скользит внутрь и наружу, внутрь и наружу, и вскоре я уже откидываю голову назад, измученная его движениями.

Он скользит еще глубже.

— Черт, — выдыхаю я.

Я ничего не могу поделать с этим. Протягиваю руку и ласкаю свою грудь, сжимая пальцами сосок.

Одним мощным движением Клейтон садится и хватает меня за поясницу, приподнимая. Я извиваюсь, когда член Клейтона проскальзывает еще на сантиметр глубже. Боже, я никогда не хотела так сильно, чтобы меня трахнули. Он держит меня на коленях, одной рукой придерживая мою спину и направляя мои бедра, пока ищет удобное положение, чтобы войти в меня полностью.

Потом мои пальцы сменяет его рот, покусывая сосок. Я вздрагиваю в его объятиях.

Клейтон проскальзывает еще глубже. Он меняет зубы на язык, лаская мой сосок и заставляя сжать внутренними мышцами член еще сильнее.

Клейтон протягивает руку и берет меня за волосы, затем тянет все мое тело вниз, полностью проскальзывая внутрь.

Чувствую горячее дыхание Клейтона на груди. Он двигает бедрами, сначала медленно, пока ртом пленяет и жадно истязает мой сосок.

Я так крепко хватаю Клейтона за волосы, что даже сама не понимаю: хочу оттащить от соска или удержать на месте. Это так больно. И так приятно.

— Черт, Клейтон. Черт!

Ощущаю одновременно боль и удовольствие.

Клейтон переходит к другой моей груди, отчаянно желая попробовать ее. Желая большего, он жадно толкается в меня глубже, сильнее и быстрее.

Я чувствую, как сжимаюсь вокруг него.

Наши пальцы крепко сжимают всё, к чему прикасаются — мою попку, его спину, волосы, шею.

Наши тела становятся единой машиной экстаза.

За вздохом следует другой.

Каждый толчок переходит новый.

Мы оба на грани. Я чувствую его напряжение, а он, должно быть, чувствует мое, потому что его дыхание учащается. Он теребит сосок, кусая его, стремясь подвести меня ближе к обрыву.

И я срываюсь с края.

Сильно дергаю его за волосы. Клейтон отпускает мою грудь и смотрит мне в глаза.

— Клейтон.

— Деззи.

А потом кончает внутри меня, волна за волной выплескивая наружу сдерживаемую страсть. Я тоже кончаю, крича вместе с ним.

Он не отводит от меня взгляда.

Затем наши губы соприкасаются, запечатывая тепло между нами, и мы падаем на кровать. Нас принимают плотные простыни, когда мы мягко спускаемся с непостижимой высоты, на которую забрались вместе.

Клейтон смотрит на меня. Я смотрю на него.

Вздох за вздохом.