Чувства на камеру

Глава 7

Эйден

Мэгги Хьюстон ослепительна. Я старался изо всех сил выговорить хоть слово, когда ее взгляд остановился на мне. У меня помешался рассудок. Ничто из того, что я мог бы сказать, не казалось мне достаточно адекватным. Мы находимся на двух разных уровнях: она — в стратосфере, на пьедестале великолепия, пока я нахожусь на Земле, смертный, который никогда не будет достаточно хорош.

Даже с румянцем на щеках, помадой, окрашивающей губы в розовый оттенок и ее ранее прямыми волосами, превратившимися в легкие волны, в ней есть легкая, естественная красота. Это сияние похоже на летний день, когда воздух теплый, а солнце ярко светит на безоблачном небе. Ты откидываешь голову назад, закрываешь глаза и наслаждаешься блаженством безмятежности, картиной совершенства.

Вот что значит находиться с ней в одной комнате.

Это ошеломляет.

Ее длинные волосы это смесь светлых и коричневых прядей, оттенка карамели или меда. Ее глаза сверкают, как зеленые изумруды тонкой огранки, в них горит азарт. Улыбка на ее губах — обаятельная и широкая, но в то же время страстная и соблазнительная, способная поставить весь мир на колени. На ее левой щеке у нее одна ямочка, вырезанная на гладкой, без изъянов коже.

Ее фигура напоминает скульптуры, которые я видел в музеях, — те, которые я всегда находил привлекательными, вырезанные из мрамора, с мягкими изгибами, бедрами и ляжками. Она точно женщина. А ее задница? Она такая круглая, такая чертовски идеальная, что мое сердце может остановиться.

Моя любимая часть в ней не то, как джинсы обтягивают эту ее превосходную попу, и не то, как рубашка задирается, намекая на скрытое декольте. Не то, как ее язык высовывается изо рта, чтобы смочить губы между фразами, и не то, как она улыбается практически всему.

Это то, насколько она высокая. Она на дюйм выше меня, и у меня нет с этим проблем. Некоторые мужчины стыдятся того, что они не метр восемьдесят с чем-то, готовы продать душу за более «мужественный» рост и избегают девушек, которые выше их.

Я?

Мне глубоко плевать на это. Я всегда тяготел к женщинам с преимуществом в росте, находил длину их ног, икр и бедер, когда проводил рукой по бесконечным участкам кожи, глупо сексуальными. А когда они одевают каблуки или, как в случае с Мэгги, босоножки?

Мне конец, мать твою.

Интересно, как они чувствовались бы обернутые вокруг моей талии. Этот скрежет от ремней, съезжающих вниз по моему позвоночнику, когда она занимает свою позицию на кровати, направляя меня и прося о большем.

Я стараюсь не пялится, не таращится на нее, как какой-то псих, но невозможно не испытывать к ней интереса. Так что я покорно тащусь за ней к деревянной скамейке, где Джеримайя ждет нас. Мы останавливаемся перед мебелью и Мэгги напрягается рядом со мной. Ее плечи отведены назад в защитной позе. Уголок ее рта опускается, а улыбка превращается в едва уловимый хмурый взгляд.

— Вместе, верно? — шепчу я ей на ухо. Ее волосы щекочут мне щеку, пока она всматриваться в меня широко раскрытыми глазами.

— Вместе, — повторяет она. Нечаянно, словно в припадке нервозности, ее рука проскальзывает в мою. Она не сразу понимает, что делает, а когда понимает, начинает вырываться. Я сжимаю ее ладонь, прижимая ее к себе, давая ей понять, что я человек слова. Она здесь не одна.

— Не волнуйся, Мэгги. — Черт, ее имя похоже на ангельское возвеличивание. Оно срывается с моего языка таким же образом, как это было бы, если я прошептал бы его ей в шею или грудь в порыве страсти. — Хочешь придумать фразу или слово, которое мы можем произносить, если кому-то из нас понадобится пауза?

Она выдыхает и кивает. Ее пальцы барабанят по тыльной стороне моей руки, как нить, связывающая нас вместе.

— Хорошая идея. Как насчет «пикника»? Похоже, это то, чем мы будем заниматься в первой сцене.

Справа от скамейки на участке искусственной травы расстелен плед. На земле стоят плетеная корзинка и ваза с полевыми цветами. Коробки конфет в форме сердец, те самые которые я привязывал ко всем открыткам на День святого Валентина, которые Мэйвен раздавала своему классу еще в начальной школе, разбросаны по розово-белому пледу.

— Отличный выбор. — Мой большой палец проводит по поверхности ее костяшек, инстинкт утешения берет верх. — Хочешь сыграть в игру, чтобы сегодня было интересно?

Она опускает наши руки и поворачивается ко мне, задевая грудью мое плече. Скольжение ткани ее рубашки по моей — это шок для меня, толчок к пробуждению. Это мощнее, чем держать ее за руку или целая чертова чашка кофе, которую я выпил залпом по дороге сюда, это инъекция жара в мои вены.

— Что за игра? — спрашивает Мэгги. Она выгибает бровь и складывает руки на груди. Я заслуживаю золотою чертову медаль за то, что не пялюсь на ее грудь, которая от движения поднимается выше. — Аккуратнее, Эйден, потому что я не хочу испытать на себе гнев Джеримайи.

Мой член дергается. Мое имя слетает с ее уст непринужденно, заставляя думать, что она произносила его уже миллион раз.

Ебаный ад. Это действительно чертовски приятно.

Бьюсь об заклад, что оно звучало бы еще лучше, если она выкрикнет его.

— Двадцать вопросов? — предлагаю я, прочно захлопывая крышку под названием «Соблазнительные звуки, которые может издавать Мэгги Хьюстон». — Ничего извращенного. Обыденная фигня. Любимая еда. Личные раздрожители, мелочи и все остальное, что терпеть не можешь.

— Я в деле, — говорит она. — Только если я буду первая задавать вопросы.

— Договорились.

— Итак, — говорит Джеримайя. — Мы начнем с того, что вы будете разговаривать на скамейке. Я предпочитаю, чтобы мои фотографии были более искренними, менее позированными. Я буду щелкать, пока вы общаетесь. Просто делайте то, что кажется естественным и не обращайте на меня внимания.

Мы с Мэгги присаживаемся на старую скамейку. На ней, прямо над подлокотником, вырезано сердце с парой инициалов посередине. Со временем они выцвели от солнечного света, и буквы едва видны.

Надеюсь, эти двое все еще вместе.

Две души, связанные навеки.

Справа от меня Мэгги наклоняет свое тело ко мне. Ее руки сложены на коленях и подбородок приподнят. Ноги стоят на земле и я замечаю, что ее ногти на ногах окрашены в рубиново-красный.

— Думаю, теперь мы друзья, — говорит она.

— Неужели все твои дружеские отношения начинаются на скамейке во время фотографирования?

— Да-да. А у тебя нет?

Я тихо хихикаю над ее шуткой и качаю головой.

— Я больше фанат дивана и кресла-мешка.

— Вижу, ты любишь отдохнуть. Какая твоя любимая еда?

— Маринованные огурцы.

— Из всей еды в мире, ты выбрал консервированный овощ?

— Технически это фрукты, — говорю я. — Однажды я прочитал это на крышке от «Снаппл».

Она смеется, и в ее глазах появляется мягкий блеск.

— Не думала, что сегодня узнаю что-либо новок, но ты доказал, что я ошибалась.

— Всегда рад помочь. Теперь пора меня просветить. Расскажи мне о своей любимой еде.

— Фрикадельки. У меня шесть братьев и сестер и мои родители много работали, когда я была маленькая. Они готовили огромные порции макарон с фрикадельками на ужин. Мы ели их два-три раза в неделю. До сих пор это мое любимое блюдо.

Это не так мучительно, как я думал. Время не тянется мучительно, я покорно подчиняюсь указаниям. Мне искренне интересно слушать, что скажет Мэгги, стремясь узнать побольше о ней. Я придвигаюсь к ней поближе, разведывая обстановку. Как только я это делаю, чувствую запах спелых апельсинов. Он пьянящий. Свежий. Сладкий.

Когда я аккуратно вдыхаю и пытаюсь наслаждаться ароматом, до меня доходит то, что я абсолютно и полностью в заднице.