Дальний и Ближний

Глава 15

Мы лежим на земле.

Своей тушкой Белкина сбила меня с ног и приземлилась сверху.

Глаза встречаются, а желанные губы в сантиметре от меня, стоит немного приподнять голову, и мы поцелуемся.

— Я получил плюс? — сдавленно.

— Даже не знаю, на ногах ты не удержался, — опаляет дыханием, смешанным с запахом алкоголя. — Но попытка хорошая. Пожалуй… нет.

Так и знал — везде обман.

Наездница встаёт с меня и отряхивается от песка.

— Отвези меня домой, — просит неожиданно.

Мы уезжаем, оставив шумную вечеринку позади. Она сидит боком, прижавшись спиной к двери, и как змея смотрит на меня, не отрываясь, поглаживая нижнюю губу пальцем.

— Останови, пожалуйста, — произносит тихо.

Окидываю её взглядом.

Укачало?

Дорога не ровная, вполне могло, но вроде нормально выглядит, никаких признаков тошноты.

Всё же послушно торможу, не хочу потом салон отмывать.

Вместо того чтобы выйти, она вдруг перелезает со своего кресла ко мне и седлает сверху.

— Ого, вот это поворот! — не верю своим глазам.

— Заткнись, Морозов!

Она целует сама, впиваясь губами и разрывая ту преграду, что сама же и выстроила.

Твою мать! Как же это круто!

Звон в голове бьёт, словно колокол в церкви. Тело прошивают электрические разряды от того, что она покусывает мою губу. Втягивает её глубоко в рот и посасывает. А потом проводит языком по десне.

Ты, Белка, развратница!

Я ловлю нереальный кайф от поцелуев — впервые в жизни.

Она в это время уже скользит губами по шее и проводит языком по сонной артерии. Я слышу свой собственный стон. Её пальчики пробегаются вниз по груди, животу и забираются под джемпер.

Холодные, но я словно не чувствую.

Тело наполнило жгучее желание.

Алина проводит руками вверх к моей груди, а потом к плечам.

— Ты такой сильный, — выдыхает слова мне у рта. — И красивый, как греческий бог.

— Ты знаешь, как он выглядел? — так же в ответ, слегка касаясь своими губами её губ.

— Я знаю, как выглядишь ты.

Снова поцелуи, выжигающие напрочь мозг и оставляющие только чувства. Голые и беззащитные. Я даже знаю, как они называются.

Осознание этого словно ледяной душ отрезвляет меня, возвращая разжиженный разум.

— Алина, нет! — хватаю её за руки, когда она уже расстёгивает молнию на моих брюках.

— Ты меня не хочешь? — обиженно и с непониманием надувает губки.

— Нет, хочу. Но не так и не здесь. Не могу я с тобой по-быстрому в машине где-то в поле.

— Но я сама хочу…

— Белка, ты такого не достойна… — обхватываю её лицо и смотрю в глаза.

— Так и скажи, что не слишком хороша для тебя, — ударяет мне по рукам, чтобы я убрал их.

— Ничего подобного.

— Да пошёл ты! — слезает с меня и возвращается на своё место. — Неделю мне мозги парил. Сейчас — на, бери и пользуйся. А он заднюю врубил.

— Это в тебе алкоголь говорит.

— Это во мне униженное женское достоинство возмущается, — оскорблёно. — А я ещё как дура в него влюбилась!

Она вдруг замолкает и закрывает рот руками, поняв, что ляпнула сгоряча слишком много.

Это не просто удивляет — ударяет по голове.

Вот так признание!

И ведь мне его слышать приятно, даже желаемо.

Пытаюсь взять её за руки и объяснить, но она выдёргивает и прячет их в карманы куртки.

— Поехали. Я спать хочу, — вкладывает в слова всю злость, на которую способна и отворачивается к стеклу.

Возле подъезда попытка ещё раз поговорить с ней. Но в ответ только получаю гневный, холодный взгляд.

— Не приезжай больше, понял? — глядит как на врага. — И ждать меня после работы не надо! Я и без тебя обойдусь!

— Алина…

— Да, меня так зовут, а не какая-то Белка. Выруби себе это в памяти огромными буквами. И вали подальше от меня, к своей псине блохастой! — ударяет больно кулаком в грудь.

Да что вы все на него наезжает-то!

— Послушай меня, — перехватываю её руки, прежде чем она ударяет меня снова.

— Не хочу я тебя слушать, Морозов! — приподнимается на носочки и кричит в лицо. — Никакой ты не бог. Обычный придурок! К тёлкам своим вали.

— Алина! — встряхиваю её. — Протрезвеешь и поймёшь, что я прав. Не хочу я так. Хочу, конечно… — пытаюсь перефразировать, но она уже успела услышать, что желала и понять по-своему.

— Проваливай! И не приближайся ко мне больше, — отпихивает с силой и уходит домой.

Блядь!

Вот этого я всегда избегал. Всех этих разборок идиотских про любишь — не любишь, душевных страданий и прочей любовной херни. У друзей насмотрелся.

Катаюсь по городу, пытаясь выветрить дурь из головы, вытравливая её горьким сигаретным дымом. Одна сигарета за другой, пока не закончились. Смятая пустая пачке со злостью вышвыривается в окно.

— Да пошло оно всё к хуям! — выворачиваю руль в сторону дома.

Там меня встречает мать с недовольной кислой миной на лице. Ещё одна причина злиться.

— Где ты был? — накидывается. — Твоя скотина воет. Уже соседи ругаться приходили.

— Не твоё дело. И он не скотина! — скидываю грязные от песка кроссовки на пол.

И да, подметать я не собираюсь. Куртка не аккуратно повешена в шкаф как обычно, а закинута туда.

— Ты как с матерью разговариваешь? — очередная претензия в спину.

Я без ответа захожу в гостиную и, бросив на неё взгляд, закрываю дверь перед носом.

Достала! Без тебя тошно.

Заваливаюсь на диван как был, в одежде. Ко мне тихонько, по краю, подкрадывается Дикий, втыкаясь носом в локоть. Я приподнимаю руку, он проползает ещё немного и замирает.

— Похоже, только ты меня один искренне любишь, — треплю его по шее.

Пёс облизывает мне лицо и устраивается удобнее в моих тисках.

Так мы и уснули.

Утром просыпаюсь от того, что Дикий тянет меня за кофту зубами.

Понятно, ему надо на улицу сделать свои грязные дела.

— Сейчас-сейчас… — поднимаюсь с большой неохотой.

Хочется впасть в спячку до весны и никого не видеть, и не слышать. Я хронически не высыпаюсь. Силы уже заканчиваются.

Когда выхожу из ванной, где умывшись холодной водой, пытался привести себя в бодрость, то почти спотыкаюсь о Дикого, который уже сидит с поводком в зубах в ожидании прогулки.

— Идём, — пристегиваю поводок к ошейнику.

Намордник?

Да пошёл он к херам, этот намордник! Бунтовать, так по полной. В воскресенье в это время всё равно в парке только с десяток таких же собачников, как я.

Но карма, сука, вещь мгновенная.

В парке я оглядываюсь по сторонам, никого нет, и спускаю Дикого с поводка немного побегать. Отвлекаюсь всего на пару минут, в приложение для заказа цветов. Если просить прощение, так хотя бы красиво. Но даже выбрать не успеваю, как слух режет оглушительный женский крик откуда-то с другой стороны аллеи.

— Дикий! — зову собаку, его нигде рядом нет. Опять крик. — Да ну нах! — бегу в ту сторону.

Я думал, что мой пёс просто напугал какую-то женщину, которая шла мимо. Но я ошибся.

Слышу звериное рычание и взвизгивание.

Она так же, как и я, вывела своего боксера без намордника, и сейчас наши псы рвут друг друга в клочья, а девушка стоит и смотрит с ужасом на всё это.

Стараюсь оттащить Дикого за ошейник, но у него в голове уже закусило. С бешеными глазами он вгрызается в шкуру противника, а тот отвечает тем же.

— Дикий, нельзя! Фу! — но какой там.

По его налитым кровью глазам понятно, что он не остановится, пока не загрызёт боксёра.

Я делаю самый идиотский поступок в своей жизни — хватаю своего пса руками, хотя знаю, что так нельзя. И за это расплачиваюсь. Попадаю в замес двух разъярённых агрессивных собак.

Чувствую, как их зубы врезаются мне в кожу, даже одежда не спасает, рвут в клочки.

С трудом вырываю Дикого из этой драки. В горячке он ещё порывается к боксёру, но я из последних сил, онемевшими от боли руками оттаскиваю его и практически волоком веду домой.

Не пройдя и пары сотни метров, он падает на тротуарную плитку. Запал закончился, и пришло бессилие.

Превозмогая боль и слабость в руках, поднимаю друга и тащу к машине. Ему нужен врач.