Дневник мистера Дарси

Апрель

Апрель

3 апреля, четверг

Сегодня обедал с полковником Фицуильямом в клубе. Мы решили, что поедем в Розингс вместе.

7 апреля, понедельник

Мы с моим кузеном отправились в приятное путешествие в Кент. После ни к чему не обязывающей беседы разговор вернулся к старой теме.

– Я уже в том возрасте, когда пора серьезно задуматься о женитьбе, хотя и чувствую, что предприятие это рискованное, – начал Фицуильям. – Так легко сделать неверный выбор, а потом быть вынужденным мириться с этим всю жизнь.

– Да, риск существует, – согласился я, подумав о Бингли. – Недавно мне удалось спасти от ошибки одного из моих друзей.

– В самом деле?

– Да. Он снял дом в провинции и там познакомился с девушкой, семья которой вызывала сомнения. Он серьезно увлекся ею, но, к счастью, дела очень вовремя заставили его вернуться в Лондон. Осознав всю опасность таких отношений, мы с его сестрами последовали за ним в столицу и уговорили остаться там.

– Таким образом ты спас его от нежелательного брака.

– Именно так.

– Он должен поблагодарить тебя за это. Неприятно в какой–то момент вдруг избавиться от иллюзий и понять, в какое ужасное положение ты попал.

Меня воодушевил его коментарий. Я всегда уважал мнение Фицуильяма, и мне было важно, что он поддержал меня в моих действиях.

Мы прибыли в Розингс во второй половине дня, и красота его парка захватила меня. Он не столь совершенен, как Пемберли, но весной выглядит просто прекрасным. По пути к дому мы проехали мимо мистера Коллинза, который прогуливался вдоль дороги и, похоже, высматривал нас. Он поклонился при нашем приближении, а затем устремился к своему дому, чтобы поскорее принести известие о нашем прибытии его обитателям. Мне вдруг стало интересно, встречала ли его у порога Элизабет и как она отнеслась к новости.

8 апреля, вторник

Мистер Коллинз явился утром, чтобы засвидетельствовать своё почтение. Он застал только нас с Фицуильямом, наша тетя с кузиной Энн уехали на прогулку.

– Мистер Дарси, для меня это огромная честь вновь встретиться с вами. Мне посчастливилось познакомиться с вами в Хартфордшире, где я имел удовольствие гостить у своих кузин. Я не был ещё связан узами брака в тот момент, ибо моя дорогая Шарлотта ещё не осчастливила меня своим согласием стать спутницей моей жизни. С первого взгляда я понял, что она придется по душе моим прихожанам в Хансфорде в силу своих смирения и благочестия, и получит одобрение моей благородной патронессы леди Кэтрин де Бёр, которая со всеми присущими ей любезностью и снисходительностью имеет честь быть вашей уважаемой тётей. Леди Кэтрин была столь снисходительна, что…

– Вы теперь собираетесь вернуться к себе домой? – прервал я его излияния.

Он моментально прервал свою речь и ответил: «Да, именно так».

– Утро сегодня прекрасное. Мы пройдемся с вами. Не так ли? – адресовал я вопрос полковнику Фицуильяму.

– Пожалуйста, как скажешь.

И мы тронулись. Мистер Коллинз без умолка описывал нам красоты парка, вплетая в свою пространную речь выражения смиренной благодарности за милость, которую мы оказали, выразив желание посетить его скромное жилище. Я обнаружил, что смысл его речей полностью ускользает от меня. Меня интересовало совсем иное. Изменилась ли Элизабет с прошлой осени? Удивит ли её моё появление? Нет, она же знает, что мы уже приехали. Обрадует оно её или реакция будет отрицательной? Конечно, обрадует. Любому должно быть лестно возобновить знакомство с человеком, занимающим столь высокое положение в обществе.

О нашем прибытии всех известил дверной колокольчик, после чего мы попали в гостиную. Я высказал свои приветствия и поздравления миссис Коллинз, она поблагодарила меня. Элизабет сдержанно склонилась в реверансе.

Она не изменилась с тех пор как мы виделись в последний раз, но радость, которую я испытал, увидев её, была неожиданной для меня. Я–то верил, что победил свои чувства к ней, а они едва ли не стали сильнее.

Стоило мне увидеть её, и всё опять вернулось, все мои усилия были напрасными.

– Надеюсь, вам понравился дом? – спросил я миссис Коллинз.

– Да, очень, – ответила она.

– Рад услышать. Я знаю, что тетя постаралась сделать его удобным и уютным к вашему приезду. А сад, вам понравился здешний сад?

– Он очень живописен.

– Именно так.

Я бы продолжил разговор с миссис Коллинз, если бы не обнаружил, что всё моё внимание помимо моей воли обращено на Элизабет. Она вела беседу с полковником Фицуильямом в присущей ей непринужденной манере. А у меня никак не получалось понять, нравится мне это или нет. Без сомнения, её правом было решать, разговаривать ли ей с мои кузеном, и решать, хочет ли она понравиться ему, но я почувствовал неудовольствие от того, что ей эта беседа нравится, да и он получает удовольствие от общения с ней. Наконец я признал, что полностью запутался в своих мыслях и желаниях, и постарался хотя бы не быть замкнутым.

– Я надеюсь, ваша семья в порядке, мисс Беннет? – вежливо поинтересовался я.

– Да, спасибо, – был ответ. После паузы она добавила, – Моя старшая сестра последние три месяца провела в Лондоне. Вам не приходилось встречаться?

Я был смущен, но ответил достаточно спокойно.

– Нет, мне не посчастливилось увидеть в столице мисс Беннет.

Я замолчал, чтобы избежать опасного поворота разговора, и вскоре после этого мы с кузеном покинули Хансфорд.

День Пасхи, 13 апреля, воскресенье

Я не видел Элизабет со времени нашего визита в пасторский дом, но встретил её сегодня утром в церкви. Выглядела она очаровательно. Под утренним солнцем щеки её разрумянились, а в прекрасных глазах появился особый блеск.

По окончании службы леди Кэтрин задержалась, чтобы поговорить с Коллинзами. Мистер Коллинз просиял, увидев, что патронесса обратила на него внимание. Но вовсе не к его радости.

– Ваша проповедь была слишком длинной, – указала леди Кэтрин. – Двадцати минут вполне хватило бы, чтобы дать наставления пастве.

– Да, леди Кэтрин, я…

– Вы даже не упомянули трезвость, а следовало. Слишком много пьянства в последнее время. Долг пастыря заботиться не только о душах прихожан, но и об их бренных телах.

– Вы совершенно правы, леди…

– И слишком много песнопений. Не люблю, когда в пасхальной службе больше трех псалмов. Немного найдется людей, которые любят музыку и получают от неё удовольствие более меня, но трех псалмов было бы достаточно.

Она направилась к карете, мистер Коллинз не отставал от неё.

– Конечно, леди Кэтрин, я…

– Одну из скамеек источил древесный червь. Я заметила, когда проходила мимо. Обратите внимание.

– Непременно, леди… – только и успел вымолвить Коллинз.

– Вечером извольте обедать у меня. Конечно же с миссис Коллинз. Мисс Лукас и мисс Беннет пусть тоже приходят. Составим партию в карты.

– Как милостиво… – говорил он, кланяясь и всплескивая руками.

– Я пришлю за вами экипаж.

Я сел вслед за ней в карету, и лакей закрыл дверцу.

Я сразу же начал испытывать нетерпение, предвкушая приезд Элизабет в Розингс, но усилием воли заставил себя успокоиться.

Их компания прибыла без опоздания, а поскольку я помнил, какая опасность подстерегает меня при разговоре с мисс Беннет, я сделал вид, что увлечен беседой с моей тетушкой. Мы неторопливо переговаривались о том и о сём, но при этом я не мог отвести глаз от Элизабет. Её общение протекало много живее. Она была занята беседой с полковником Фицуильямом, заинтересованность и оживление были написаны на её лице. Мне же никак не удавалось отвести взгляд от неё.

Леди Кэтрин тоже внимательно следила за ними и, в конце концов, воскликнула:«Что это ты там говоришь, Фицуильям? О чем вы толкуете? Нельзя ли и нам услышать, что ты рассказываешь мисс Беннет?»

Полковник Фицуильям отвечал, что беседуют они о музыке. Моя тетя тут же включилась в их разговор, принявшись расхваливать успехи Джорджианы в игре на фортепьяно, затем обратила своё внимание на Элизабет, советуя ей предпринять усилия в этом направлении, для чего начать регулярно упражняться на инструменте в комнате миссис Дженкинс… Предлагать заниматься в комнате прислуги? Никак не ожидал от моей тети такой бестактности.

Элизабет выглядела озадаченной, но промолчала, и лишь улыбка выдала её мысли.

Когда с кофе было покончено, Элизабет села за инструмент, а я, помня удовольствие, которое получал от её игры, подошел ближе. Глаза её лучились во время исполнения, и я разместился так, чтобы лучше видеть игру эмоций на её прекрасном лице.

Мои маневры не остались незамеченными. Закончив играть пьесу, Элизабет повернулась и с улыбкой обратилась ко мне: «Вы хотели меня смутить, мистер Дарси, приготовившись слушать с таким вниманием мою игру. Но я вас нисколько не боюсь, хоть ваша сестра играет столь превосходно. Упрямство не позволяет мне проявлять малодушие, когда того хотят окружающие. При попытке меня устрашить я становлюсь еще более дерзкой».

– Мне незачем доказывать, что вы ошибаетесь, – возразил я ей. – Не могли же вы в самом деле считать меня на это способным. Я достаточно с вами знаком, чтобы знать, как часто вы утверждаете то, чего вовсе не думаете.

Что на меня нашло, я не мог объяснить. Не в моём характере было вести разговоры в столь игривой менере, значит, что–то в характере моей собеседницы подталкивало меня к такому поведению.

Элизабет от души рассмеялась. Заулыбался и я, понимая, что это нравится нам обоим. Причем мне это нравилось настолько, что я забыл обо всех своих опасениях и приготовлениях и просто наслаждался общением.

– Ваш кузен может неплохо обрисовать мой характер, – сказала она, обращаясь в полковнику Фицуильяму. Обратившись же ко мне, она произнесла: «С вашей стороны не великодушно припоминать все дурное, что вы разузнали обо мне в Хартфордшире. Могу добавить, что это и неосторожно, так как может вынудить меня дать вам отпор. И тогда как бы и в отношении вас не открылось нечто такое, что не обрадует ваших близких».

– Я этого вовсе не боюсь, – сказал я с улыбкой.

Её глаза блеснули в ответ.

Полковник Фицуильям тут же потребовал рассказать, как я вел себя за пределами родного дома среди незнакомых людей.

– Ну, так вы об этом узнаете! – начала Элизабет. – Но приготовьтесь услышать нечто чудовищное. Могу вам сообщить, что в первый раз мы встретились с мистером Дарси в Хартфордшире во время бала. И чем, вы полагаете, он на этом балу отличился? Он соизволил принять участие только в каких–нибудь четырех танцах!

В её глазах мой отказ танцевать выглядел нелепым, и я сам впервые осознал, что это действительно было нелепо. Надуваться от гордости вместо того, чтобы получать удовольствие, как любой нормальный человек. Действительно, чистый абсурд! Однако в другое время я не потерпел бы такого подшучивания над собой, но что–то в том, как она это преподнесла, сделало всё безобидным, и ни у кого не вызвало насмешки.

Только теперь я начал понимать, что в жизни моей было не так уж много веселья. Я принял обязанности главы семьи довольно рано, после смерти отца, и я был горд тем, что исполнял их так, как это делал мой отец. Я управлял имением, заботился о процветании арендаторов, не забывал о здоровье, образовании и счастье моей сестры, а так же всех, оказавшихся на моем попечении. Я успешно справлялся со всеми заботами, свалившимися на меня. До встречи с Элизабет я не понимал, что этого недостаточно для нормального существования. И лишь теперь увидел, как бедна была моя жизнь. Всё в ней заранее предопределено, всё в ней предсказуемо, никаких отклонений. Только сейчас я это отчетливо увидел. А увидел благодаря тому, что во мне зародились чувства, которых я не знал ранее и о существовании которых не задумывался. И когда я осознал это, мне почему–то стало легко, и я рассмеялся.

– В тот вечер я не имел чести быть знакомым ни с одной из присутствовавших дам, кроме тех, с которыми приехал на бал, – защищался я, приняв её тон.

– О, разумеется. И ведь нельзя же было допустить, чтобы вас на балу с кем–нибудь познакомили!

– Быть может, обо мне судили бы лучше, если бы я потрудился кому–нибудь представиться. Но я не стремлюсь навязывать свое общество незнакомым людям.

Она явно дразнила меня, допытываясь, по какой причине образованный и неглупый человек, к тому же принятый в обществе, не вправе рассчитывать на расширение знакомств. Более того, Фицуильям оказывался на её стороне, объясняя всё моим нежеланием доставить беспокойство себе самому.

– Я и вправду лишен присущего некоторым людям таланта свободно болтать с человеком, которого прежде никогда не встречал. Мне нелегко, подобно другим, подлаживаться к тону его рассуждений или делать вид, что меня интересуют его дела, – признался я.

– Мои пальцы движутся по клавишам этого инструмента не с тем мастерством, какое мне приходилось наблюдать у других музыкантов. Но мне всегда казалось, что я виновата в этом сама, не дав себе труда поупражняться как следует.

Я улыбнулся:

– Совершенно с вами согласен.

В этот момент леди Кэтрин прервала наш разговор.

– О чем это вы там беседуете, Дарси?

– О музыке.

Леди Кэтрин подошла ближе.

– Мисс Беннет играла бы неплохо, если бы больше практиковалась и пользовалась указаниями лондонского маэстро, – просветила она нас. – У нее даже есть некоторая беглость, но ей не хватает вкуса, которым отличается Энн. Из моей дочери вышла бы превосходная исполнительница, если бы только здоровье позволяло ей заниматься музыкой.

Я совершенно не слушал тётушку, а наблюдал за Элизабет. Она с удивительным терпением выслушала замечания леди Кэтрин, а потом по нашей с Фицуильмом просьбе оставалась за инструментом до того времени, когда была подана карета ее светлости, чтобы доставить их в Хансфорд.

Я верил, что избавился от восхищения ею. Я верил, что забыл её. Я совершенно заблуждался.

14 апреля, понедельник

Я прогуливался утром по поместью, когда мои ноги сами по себе привели меня к пасторскому дому.

Оказавшись перед входом в дом, я не мог, без сомнений, только из соображений приличий, пройти мимо, не выразив почтения его хозяевам. К моему ужасу из всех обитателей в доме оказалась только Элизабет. Для неё не меньшим сюрпризом было увидеть меня, но она не выразила не малейшего неудовольствия по этому поводу. Да и почему она должна была бы быть недовольной? Ведь ей должно быть приятно видеть, что я полностью нахожусь в её власти. Она предложила мне присесть, и мне не оставалось ничего иного кроме как устроиться на стуле.

– Прошу прощения за моё вторжение, – начал я, осознавая всю неловкость ситуации и пытаясь дать понять, что всё это произошло непреднамеренно. – Я надеялся застать всех дам.

– Миссис Коллинз и Мария отправились по делам в деревню, – объяснила Элизабет.

– Вот как.

– Леди Кэтрин в добром здравии? – наконец задала вопрос она.

– Спасибо, у неё всё в порядке.

И опять молчание.

– А мисс де Бёр? У неё тоже всё в порядке?

– Да, спасибо, всё в порядке.

– И у полковника Фицуильяма? – опять спросила она.

– Да, и он здоров.

Ещё одна продолжительная пауза.

– Как неожиданно вы все покинули Незерфилд в ноябре, мистер Дарси! – наконец нашлась Элизабет. – И каким, наверно, приятным сюрпризом для мистера Бингли было увидеть всех вас так скоро после разлуки. Он сам, помнится, выехал в Лондон всего лишь за день до вас? Надеюсь, он и его сестры были здоровы, когда вы покинули Лондон?

– Благодарю вас, вполне здоровы.

– Как мне говорили, у мистера Бингли нет больше желания поселиться в Незерфилде?

– Я не слышал, чтобы он об этом упоминал. Но весьма вероятно, что ему не придется проводить там в будущем много времени. У него немало друзей, а сейчас он вступил в тот период жизни, когда число друзей и занятость увеличиваются день ото дня.

– Раз он не намерен жить в Незерфилде, для его соседей было бы лучше, если бы он вообще распрощался с нашим краем. Это поместье могла бы тогда занять другая семья. Впрочем, быть может, мистер Бингли арендовал Незерфилд, заботясь о собственных удобствах больше, чем об удобствах соседей. И следует ждать, что он удержит за собой Незерфилд или откажется от него, руководствуясь теми же побуждениями.

Мне не очень нравилось, куда повернул наш разговор, но приходилось отвечать.

– Меня бы не удивило, если бы Бингли, в самом деле, покинул Незерфилд навсегда, представься ему подходящая возможность приобрести дом в другом месте.

Момент был подходящим, чтобы покинуть дом. Я понимал это, но был неспособен уйти. Меня удерживало что–то в её лице, не позволявшее оторвать от него глаз. А ещё небрежно спадавший локон, к которому меня тянуло прикоснуться.

Она никак не отреагировала на мои слова, и опять повисла тишина.

Не могу объяснить, что творилось у меня в голове, но сдвинуться с места я был неспособен.

– Дом этот выглядит очень уютным, – нашел я новую тему.

– Да, действительно.

– Должно быть удобно, что миссис Коллинз поселилась так близко от семьи и друзей.

– Вы находите, что отсюда до Меритона «так близко»? – удивилась она. – Ведь это около пятьдесяти миль.

– Что значат пятьдесят миль хорошей дороги? Чуть больше, чем полдня пути.

– Мне бы не пришло в голову оценивать преимущества брака милями, – возразила Элизабет.

– Это свидетельствует о вашей привязанности к Хартфордширу. Все, что находится не совсем рядом с Лонгборном, кажется вам отдаленным, – предположил я.

– Я вовсе не хотела сказать, что, выйдя замуж, женщина любое расстояние от дома своих родителей должна воспринимать как большое.

Вот! Она прекрасно понимает дурное влияние своих родственников и не стала бы возражать против того, чтобы жить вдали от них. Когда она выйдет замуж, она без сомнений порвет с ними.

– Но я убеждена, что моя подруга не считала бы, что она живет слишком близко от родительского дома, даже если бы расстояние до него было вдвое короче пути из Кента в Хартфордшир, – продолжила Элизабет.

– Не следует так привязываться к родным местам.

Я продвигал свой стул по мере разговора, так мне хотелось оказаться рядом с ней.

– Не сможете же вы всю жизнь провести в Лонгборне!

Она смотрела с удивлением, и это привело меня в чувство. Моё восхищение ею подталкивало высказать сомнения в том, что она нашла бы возражения против того, чтобы жить в Пемберли. Но я удержался, и был ей за то благодарен. Я слишком опережал события и мог потом пожалеть, что зашел так далеко. Я отодвинул стул назад и взял со стола газету. Глядя поверх неё, произнес более холодным тоном:

– Как вам понравился Кент?

Сказано было достаточно холодно, чтобы пресечь любые надежды, которые могли бы зародиться вследствие моих необдуманных поступков и высказываний.

– Прекрасное место, – ответила она спокойно, но взгляд её был удивленным.

За этим последовал обмен мнениями о здешних местах, и лишь возвращение миссис Коллинз и Марии избавило нас от неоходимости продолжать беседу. Их удивило моё присутствие в доме, но я, задержавшись ещё на пару минут, объяснил им свою ошибку, а затем покинул дом и вернулся в Розингс.

15 апреля, вторник

Элизабет очаровала и околдовала меня. Здесь мне угрожает большая опасность, чем в Хартфорде. Там постоянно перед моими глазами была её семья, настойчиво напоминая о невозможности нашего союза. А здесь я остаюсь наедине с ней, совершенно безвольный.

Её живость и доброжелательный юмор, постоянно прекрасное настроение – всё это расслабляет меня, заставляя забыть об привычных условностях и раскрепоститься, но именно этого я и не должен допускать. Я не должен думать только о себе. Мне следует помнить о моей сестре.

Оставить Джорджиану беззащитной перед вульгарностью миссис Беннет было бы жестоко с моей стороны, и никак не совмещалось с понятиями братской любви. Невозможно было пожелать Джорджиане таких сестер, как Мэри, Китти и Лидия Беннет. Невозможно было допустить их малейшего влияния на неё, вовлечения в круг их ничтожных интересов. Но именно это произошло бы, женись я на Элизабет. Более того, сестра моя будет принуждена выслушивать рассказы о Джордже Уикхеме, который так мил младшим девицам. Нет. Я не могу допустить ничего подобного. Я никогда не пойду на это.

Но тогда я должен внимательно следить за собой, чтобы не сказать лишнего в присутствии Элизабет. Она не доложна догадываться о моих чувствах. Она наверняка подозревает, что я неравнодушен к ней. Нет сомнения, что её доброжелательность и открытость подталкивали меня к ней, и теперь она ждет, когда я ей откроюсь. Выйдя за меня замуж, она поднимется из своего круга в мой. В моем лице она обретет доброжелательного супруга с прекрасным характером, а сама станет хозяйкой Пемберли. Мужчина подобных достоинств, моего характера и безупречной репутации, обладающий таким состоянием и занимающий такое положение в обществе, притягателен для любой женщины. Но нашему союзу никогда не бывать.

17 апреля, четверг

Я не знаю, что со мной происходит. Мне необходимо избегать встреч с Элизабет, а я, вместо этого, каждый день сопровождаю полковника Фицуильяма, когда он направляется навестить обитателей пасторского дома. Я не могу противиться удовольствию увидеть её. Она не писаная красавица, но её облик не отпускает меня.

Я был достаточно тверд в намерении не сказать ничего лишнего, но моё постоянное молчание привлекало даже больше внимания.

– Почему ты не произносишь ни единого слова, когда мы приходим в этот дом? – поинтересовался полковник Фицуильям сегодня, когда мы уже возвращались после визита. – Совершенно не похоже на тебя, Дарси.

– Мне нечего сказать.

– Ты меня удивляешь. Я видел тебя, разговаривающим с людьми, принадлежавшими к совершенно разным кругам – от епископов до крестьян. Ты всегда находил правильные слова и для тех, и для других, и это при том, что ты постоянно утверждаешь, что тебе трудно общаться с незнакомыми людьми. Но стоит нам зайти в дом священника, ты рта раскрыть не можешь. Вместо прекрасно воспитанного джентльмена является совершенный нелюдим. Ты мог бы, по меньшей мере, поинтересоваться, как поживают курочки миссис Коллинз или как паства воспринимает проповеди мистера Коллинза. Если совсем не о чем спросить молодых леди, всегда можно поговорить о погоде.

– Постараюсь исправиться в следующий раз.

Пообещав это, я тут же осознал, что мне вообще больше не следует ходить в дом священника. Если я снова стану разговаривать с Элизабет, не могу поручиться, что это ни к чему не приведет. Она временами смотрит на меня с негодованием, а я продолжаю твердить себе, что она ждет моих признаний.

Неужели брак между нами совершенно невозможен.

Я постоянно задаю себе этот вопрос, и как бы я ни воображал наш союз, её семья предстаёт передо мной, а дальше легко домыслить, чем это закончится. Вот почему я полон решимости хранить молчание. Если я уступлю своей слабости, мне придется жалеть об этом всю мою оставшуюся жизнь.

19 апреля, суббота

Я решительно отказался от посещений пасторского дома, но моя любовь к прогулкам в парке сыграла со мной злую шутку. Я уже трижды сталкивался там с Элизабет. Первый раз встреча произошла случайно, а вот во второй и третий раз я почему–то оказывался в местах, где даже не имел намерения гулять. Всё началось вполне невинно – я, сняв шляпу, вежливо поприветствовал её и справился о здоровьи. Так бы и продолжать, но вот сегодня я забыл обо всем и задал больше вопросов.

– Надеюсь, Хансфорд пришелся вам по душе? – началось всё с совершенно невинного вопроса.

– Да, спасибо.

– Миссис и мистер Коллинз в добром здравии?

– Они здоровы.

– И счастливы?

– Думаю, счастливы.

– Розингс – очаровательное поместье.

– Да, действительно, и дом прекрасный. Я, правда, заблудилась в нем пару раз. Хотела попасть в библиотеку, а оказалась в гостиной.

– За один раз всего тут не узнаешь. В следующий ваш приезд в Кент сможете узнать всё лучше.

Её, похоже, удивили мои речи, а я начал ругать себя за проявленную слабость. Ведь я, таким образом, полностью отказался от своих намерений. Не означают ли мои слова, что при следующем её визите в Кент она сможет жить в Розингсе, а это случится только если она станет моей женой? Всё труднее быть осторожным в речах. Я должен немедленно уйти, чтобы не подвергаться опасности.

Но если я так и сделаю, это приведет к неоднозначным толкованиям, поэтому мне не следует принимать срочных мер, а напротив, следует потерпеть ещё немного. Мы с Фицуильямом скоро уедем, и я, таким образом, окажусь в безопасности.

22 апреля, вторник

Я в полной растерянности, я ничего не понимаю. После всего, что я заставлял себя делать, после всех моих мук и самоограничений – такой немыслимый результат!

Невозможно поверить в то, что случилось со мной в последние часы. Было бы лучше, если бы я мог списать всё на затмение разума, но, увы, нет никаких сомнений – катастрофа произошла. Я сделал предложение руки и сердца Элизабет Беннет.

Я не должен был идти к ней. Я не должен был этого делать всего лишь потому, что она не пришла к чаю. Ведь сказали – у неё разыгралась мигрень. Но какая из леди не страдает время от времени от головной боли?

Я сидел за чаем с тетушкой, кузеном, мистером и миссис Коллинз, но думал только об Элизабет. Она страдает? Она серьезно больна? Могу ли я что–нибудь сделать для неё?

Для меня день не мог продолжаться так, как будто ничего не случилось. Пока другие обсуждали состояние дел в церковном приходе, я заявил, что мне необходим свежий воздух, и я хочу немного прогуляться. Не могу даже сказать, было ли в тот момент моим намереньем зайти в пасторский дом. Пока разум и сердце боролись, подталкивая в противоположных направлениях, ноги принесли меня к двери дома священника.

На мой вопрос, дома ли мисс Беннет, служанка указала на гостиную, где меня встретил удивленный взгляд Элизабет. Я и сам пребывал в удивлении.

Начало было вполне обычным. Я поинтересовался её здоровьем, а она ответила, что ей уже лучше. Я присел. Посидел, не вымолвив ни слова. Затем вскочил. В возбуждении стал расхаживать по комнате. А когда не мог уже сдерживать себя, заговорил.

– Вся моя борьба была тщетной! – слова опережали мои мысли, и я не мог управлять ими. – Ничего не выходит. Я не в силах справиться со своим чувством. Знайте же, что я вами бесконечно очарован и что я вас люблю!

Всё. Выплеснул. Тайна, которую я так долго носил в себе, вырвалась наружу и обрела голос. Элизабет была ошеломлена и выглядела растерянной. Она покраснела и смотрела на меня молча. Да и как принять это иначе? Она не могла найти слов. Ей оставалось только выслушать меня, а затем принять всё как есть.

Не сомневаясь, что я полностью в её власти, она не могла не понимать, что вслед за этим двери Пемберли распахнутся перед новой хозяйкой, а сама она будет введена в высший свет.

– Не стану скрывать, что я постоянно помню о низком происхождении ваших родителей и об отсутствии у них состояния, – говорил я и не верил, что позволил своей любви преодолеть мой разум и отдать его во власть эмоций, которые я, к тому же, не способен контролировать.

– Проведя несколько недель в Хартфордшире и ближе узнав его жителей, было бы глупо отрицать тот ущерб, который я нанесу своему имени, соединяя наши семьи. Но сила моей страсти заставляет меня отбросить подобные соображения.

По мере того, как я говорил, перед взором моим представало семейство Беннет, и я понял, что разговариваю не столько с Элизабет, сколько с самим собой. Я размышлял вслух о вещах, которые мучали меня последние недели и месяцы.

– Ваша мать, вульгарная и болтливая; ваш отец с осознанным нежеланием обуздать ваших младших сестер. Породниться с такими девицами! – сказав это, я вспомнил Мэри Беннет, поющую на балу в Меритоне. – Самая приличная из них – унылая, бездарная девица без вкуса и понимания чего бы то ни было, а худшая – глупая, избалованная, эгоистичная, не способная найти ничего более привлекательного, чем бегать за офицерами, – продолжил я, вспоминая поведение Лидии и Китти на балу в Незерфилде. – Один дядя – провинциальный стряпчий, другой – коммерсант, проживающий в Чипсайде, – мои чувства изливались потоком. – Все эти недели на меня давила очевидная невозможность подобной партии. Не только мой разум, моя натура восстает против неё. И я прекрасно понимаю, какой урон нанесу своей репутации, заключая подобный союз. Это затронет всю мою семью, пойдет против семейных предрассудков. Испытывать подобные чувства к кому–либо, кто занимает положение настолько ниже моего – это непростительная слабость, к которой я должен был бы относиться с презрением. Но я не способен победить свои чувства. Я удалился в Лондон, погрузился там в дела и развлечения, но ничто не смогло стереть ваш облик из моей памяти, – говорил я, повернувшись к ней и не сводя глаз с её лица.

– Моя привязанность к вам устояла против любых агрументов, пережила разлуку, которая даже укрепила её. Моя привязанность стала крепче от усилий искоренить её. Даже рациональная природа не смогла победить мою страстную привязанность. Она столь сильна, что я готов забыть о недостатках вашей семьи и пренебречь болью, которую, без сомнения, доставлю своим друзьям и близким, предлагая вам свою руку и сердце. Единственная моя надежда – что моя борьба будет вознаграждена вашим согласием. Освободите меня от всех тревог и опасений, Элизабет. Скажите, что вы станете моей женой, – закончил я.

Я говорил со страстью. Я сделал то, чего другие люди никогда не могли от меня ожидать. Я обнажил свою душу. Я осмелился проявить все свои страхи и тревоги, высказать мои доводы и признать поражение в борьбе с ними. И теперь смиренно ждал её ответа. Ей не нужно времени на размышления, ведь она ожидала моего признания. Я уверен, она не сомневалась в том, что оно состоится.

Элизабет не могла не знать, насколько моя персона привлекательна для незамужних леди. Любая из них была бы счастлива заполучить Фицуильяма Дарси в мужья. А ей достаточно было сказать всего одно слово, и союз был бы заключен.

К моему изумлению, победной улыбки на её лице я так и не увидел. Она не произнесла вежливо: «Это большая честь для меня, мистер Дарси. Я польщена вашими признаниями и благодарна вам за вашу снисходительность. Невозможно было ожидать, что вам доставит удовольствие наблюдать проявления многочисленных пороков моих близких, но я ценю ту честь, которую вы оказали мне, игнорируя их слабости и предлагая мне вашу руку. Я принимаю ваше предложение с надлежащим смирением».

Она даже не сказала простого «Да».

Вместо этого щеки её раскраснелись ещё больше, и голосом полным возмущения она сказала:

– Чувство, которое вы питаете, независимо от того – разделяется оно человеком, к которому оно обращено, или нет, – свойственно, я полагаю, принимать с благодарностью. Благодарность присуща природе человека, и, если бы я ее испытывала, я бы вам сейчас это выразила. Но я её не испытываю. Я никогда не искала вашего расположения, и оно возникло вопреки моей воле. Мне жаль причинять боль кому бы то ни было. Если я её совершенно нечаянно вызвала, надеюсь, она не окажется продолжительной. Соображения, которые, по вашим словам, так долго мешали вам уступить вашей склонности, без труда помогут вам преодолеть ее после этого объяснения.

Я смотрел на неё в удивлении. Она отказала мне!

Мне и в голову не приходило, что она может просто отказать мне. Ни единый раз, просыпаясь ночами и внушая себе, что союз наш невозможен, я не мог вообразить, что невозможен он ещё и по такой причине.

Все мои страдания только ради того, чтобы быть отвергнутым?

Отвергнуть меня! Продолжателя благороднейшего рода Дарси! Отверегнуть меня как какого–то охотника за приданым или скомпрометированного поклонника. Моё изумление сменилось обидой. Я обиделся до такой степени, что и слова вымолвить не мог, пока не совладал со своими эмоциями.

– И этим исчерпывается ответ, который я имею честь от вас получить? – только и выговорил я. – Мог бы я узнать причину, по которой вы не попытались облечь свой отказ по меньшей мере в учтивую форму? Впрочем, это не имеет значения!

– С таким же правом я могла бы спросить, – ответила она, – о причине, по которой вы объявили, с явным намерением меня оскорбить и унизить, что любите меня вопреки своей воле, своему рассудку и даже всем своим склонностям? Не служит ли это для меня некоторым оправданием, если я и в самом деле была с вами недостаточно любезна? Но у меня были и другие поводы. И вы о них знаете. Если бы даже против вас не восставали все мои чувства, если бы я относилась к вам безразлично или даже была к вам расположена, неужели какие–нибудь соображения могли бы склонить меня принять руку человека, который явился причиной несчастья, быть может непоправимого, моей любимой сестры?

Я почувствовал, что кровь прилилась к моему лицу. Значит, до неё дошли слухи. А я надеялся, что она не узнает и не станет думать плохо обо мне. Но мне нечего было стыдиться. Я действовал в интересах друга.

– У меня есть все основания составить о вас дурное мнение. Ваше злонамеренное и неблагородное вмешательство, которое привело к разрыву между мистером Бингли и моей сестрой, не может быть оправдано никакими мотивами, – сказала она.

Лицо мое окаменело. Злонамеренное? Неблагородное?

Вот уж нет.

– Вы не станете, вы не посмеете отрицать, что являетесь главной, если не единственной причиной разрыва. Бингли заслужил из–за него обвинение в ветрености и непостоянстве, а Джейн – насмешку над неоправдавшимися надеждами. И они оба не могли не почувствовать себя глубоко несчастными.

Я не мог поверить в то, что услышал. Ветренность и непостоянство?

Кто посмеет судить Бингли как ветренного и непостоянного за то, что он уехал в Лондон, когда у него там были дела?

Насмешка над неоправдавшимися надеждами? У мисс Беннет не могло быть никаких надежд, кроме тех, что внушила ей мать, а та не видела ничего, кроме пяти тысяч фунтов годовых у Бингли.

Глубоко несчастными? Так оно и было бы, если бы Бингли открыл свои чувства Джейн. Он оказался бы мужем женщины более низкого положения.

– Я не намерен отрицать, что в пределах моих возможностей сделал все, чтобы отдалить моего друга от вашей сестры, и что я доволен успехом моих усилий. О Бингли я позаботился лучше, чем о самом себе.

– Но моя неприязнь к вам, – продолжала Элизабет, – основывается не только на этом происшествии. Мое мнение о вас сложилось гораздо раньше. Ваш характер раскрылся передо мной из рассказа, который я много месяцев назад услышала от мистера Уикхема. Что вы можете сказать по этому поводу? Каким дружеским участием вы оправдаетесь в этом случае? Или чьим неправильным толкованием ваших поступков вы попробуете прикрыться?

Уикхем! Она не могла выбрать имя, которое в большей степени ранило бы меня и вызвало бы большее отвращение.

– Вы весьма близко к сердцу принимаете судьбу этого джентльмена, – вспыхнув, заметил я.

И тут же пожалел о своих словах.

Что мне было до её интереса к Джорджу Уикхему? После отказа выйти за меня замуж, ничто в жизни Элизабет не должно было интересовать меня.

И все же я почувствовал ещё большее унижение, и меня захлестнуло новое чувство, которого раньше я не испытывал и которое было мне совершенно ни к чему. Ревность. Мне было невыносимо думать о том, что она могла предпочесть мне Джорджа Уикхема! Что она не смогла разглядеть под его лощеной внешностью черной души.

– Может ли остаться равнодушным тот, кому сделались известны его утраты?

– Его утраты! – повторил я. Что за истории он ей рассказывал? Уикхем, у которого было всё, которого любили и баловали в детстве и который, несмотря на доброе к нему отношение, вырос в самого распутного и развратного молодого человека среди всех известных мне.

Когда я подумал о деньгах, которые мой отец потратил на него, о предоставленных ему возможностях, и о помощи, в которой не отказал ему я сам, мои губы непроизвольно скривились в усмешке.

– Что ж, его утраты и в самом деле велики.

– И в этом виновны вы! – с жаром воскликнула Элизабет. – Вы довели его до нищеты – да, это можно назвать нищетой! Вы, и никто другой, лишили его тех благ, на которые он был вправе рассчитывать. Вы отняли у него лучшие годы жизни и ту независимость, которая принадлежала ему по праву и по заслугам. Все это – дело ваших рук! И при этом вы еще позволяете себе посмеиваться над его участью?!

– Ах, вот как вы судите обо мне! – воскликнул я, быстро шагая из угла в угол. – Вот что вы обо мне думаете! Благодарю за откровенность. Судить по–вашему – я и впрямь кругом виноват. Но, быть может, мои прегрешения были бы прощены, не задень вашу гордость мое признание в сомнениях и внутренней борьбе, которые мешали мне уступить моим чувствам? Не мог ли я избежать столь тяжких обвинений, если бы предусмотрительно от вас это скрыл? Я не стыжусь чувств, о которых вам рассказал. Они естественны и оправданны. Могли ли вы ждать, что мне будет приятен круг людей, в котором вы постоянно находитесь? Или что я стану себя поздравлять, вступая в родство с теми, кто находится столь ниже меня на общественной лестнице?

Возмущение Элизабет росло с каждой минутой. Однако, отвечая мне, она всячески старалась сохранить внешнее спокойствие.

– Вы глубоко заблуждаетесь, мистер Дарси, думая, что на мой ответ повлияла манера вашего объяснения. Она лишь избавила меня от сочувствия, которое мне пришлось бы к вам испытывать, если бы вы вели себя так, как подобает благородному человеку.

Я был поражен. Если бы я вел себя, как подобает благородному человеку? Я никогда не был никем иным, кроме как благородным человеком, джентльменом.

– В какой бы манере вы ни сделали мне предложение, я все равно не могла бы его принять, – бросила она мне.

У меня это не укладывалось в голове. Она никогда не приняла бы моего предложения? Никогда не согласилась бы войти в семью Дарси? Никогда не приняла бы привилегии, которые предоставил бы ей статус моей жены? Да она с ума сошла. А винит во всем мои манеры и мой характер! Лицо моё, должно быть, выражало недоверие и растерянность. Всё это происходит со мной, человеком желанным и принятым в гостиных всех лучших домов Англии.

Но это было ещё не всё.

– С самого начала я бы могла сказать: с первой минуты нашего знакомства ваше поведение дало мне достаточно доказательств вашей заносчивости, высокомерия и полного пренебрежения к чувствам тех, кто вас окружает. Моя неприязнь к вам зародилась еще тогда. Но под действием позднейших событий она стала непреодолимой. И не прошло месяца после нашей встречи, как я уже ясно поняла, что из всех людей в мире вы меньше всего можете стать моим мужем.

Моё недоверие сменилось гневом, а гнев – чувством унижения. Унижение моё было жесточайшим.

– Вы сказали вполне достаточно, сударыня, – я был краток. – Я понимаю ваши чувства, и мне остается лишь устыдиться своих собственных. Простите, что отнял у вас столько времени, – и чтобы доказать, что даже после обрушившихся на меня оскорблений я остаюсь джентльменом, добавил, – и примите мои искренние пожелания здоровья и благополучия.

И с этими достойными благородного человека словами я покинул комнату.

Я дошел до Розингса, не замечая ничего вокруг себя. Весь мир заменила мне Элизабет. Элизабет сказала, что я сделал несчастной её сестру. Элизабет сказала, что я разрушил надежды Джорджа Уикхема. Элизабет сказала, что моё поведение было недостойно джентльмена. Элизабет, Элизабет, Элизабет…

За обедом я не сказал ни слова. Я ничего не видел, я ничего не слышал, я не ощущал никаких вкусов. Я только думал о ней.

Никакие мои усилия не могли стереть из памяти её обвинения. Обвинение в том, что я воспрепятствовал счастью её сестры, может быть и справедливо, но я действовал из лучших побуждений. Но обвинение в том, что я разрушил надежды Уикхема, имело совсем другой смысл. Оно ставило под сомнение мою честь, и я не мог оставить его без ответа.

– Сыграем на бильярде? – предложил полковник Фицуильям, когда леди Кэтрин и Энн удалились к себе.

– Нет, спасибо. Мне абсолютно необходимо написать письмо.

Он пристально посмотрел на меня, но ничего не сказал. Я вернулся в свою комнату и взял перо. Я не мог не ответить на обвинения. Мне необходимо было доказать ей, что она неправа. Но как?

«Дорогая моя мисс Беннет…»

Я зачеркнул эти строки сразу, как только написал. Она не была «моей дорогой мисс Беннет». У меня не было никакого права называть её дорогой.

Я смял лист бумаги и выбросил его.

«Мисс Беннет…»

Имя вызывает ассоциацию с её сестрой. Не то.

Я швырнул в корзину второй лист бумаги.

«Мисс Элизабет Беннет…»

Нет. Следует начать по–другому.

«Мадам, из ваших уст прозвучали обвинения…»

Она не станет читать такое.

«Сударыня, получив это письмо, не тревожьтесь, оно не содержит ни повторного выражения тех чувств, ни возобновления тех предложений, которые вызвали у Вас вчера столь сильное неудовольствие».

Так лучше.

«Я пишу, не желая ни в малейшей степени задеть Вас или унизить самого себя упоминанием о намерениях, которые ради Вашего, да и моего, спокойствия должны быть забыты возможно скорее».

Да. С известной долей сухости, но, к моей чести, не жестко. Это должно успокоить все возникшие опасения и подтолкнуть её читать дальше. Но о чем написать дальше? Как облечь в слова то, что я чувствую и пытаюсь объяснить?

Я бросил перо и подошел к окну. Глядя на парк, попытался собраться с мыслями. Было тихо. На безоблачном небе сияла луна. Под этой же луной в пасторском доме была Элизабет. О чем она думает? Возможно ли, чтобы она думала обо мне? О моем предложении? О моих прегрешениях.

Мои прегрешения! Не согрешил я ни в чем! Я вернулся к столу и перечитал написанное. Взял перо и продолжил – слова потекли из–под пера.

«Вы предъявили мне вчера два совершенно разного свойства и несопоставимых по тяжести обвинения. Первое заключалось в том, что я, не посчитавшись с чувствами мисс Беннет и мистера Бингли, разлучил двух влюбленных, а второе – что вопреки лежавшим на мне обязательствам, долгу, чести и человечности, я подорвал благосостояние мистера Уикхема и уничтожил его надежды на будущее».

Разрушил будущее этого негодяя! Я создал для него все условия, а он в благодарность за это попытался разрушить жизнь моей сестры. Но ответ на первое обвинение должен быть первым.

Я вспомнил осень, когда приехал в Хартфордшир помочь Бингли. Всего несколько месяцев назад, а как будто целая жизнь прошла.

«Вскоре после нашего приезда в Хартфордшир я, как и многие другие, стал замечать, что Бингли предпочитает Вашу сестру всем молодым женщинам в местном обществе. С этой минуты я стал присматриваться к поведению моего друга. Только тогда я обнаружил, что его чувство к мисс Беннет намного превосходит все его прежние увлечения».

Всё должно быть честно. Я не был искренним тогда. Я ведь видел привязанность у Бингли, и не строил иллюзий.

«Не менее внимательно я наблюдал за Вашей сестрой. Ее манеры и поведение казались, как всегда, приветливыми, веселыми и непосредственными и не давали ни малейшего повода думать, что ее сердце задето сколько–нибудь серьезно. Приглядываясь к ней в течение всего вечера, я пришел к выводу, что мисс Беннет охотно принимает ухаживания мистера Бингли, но сама не питает к нему глубокого чувства. Коль скоро Ваши сведения говорят о другом, по–видимому, я ошибся. Вы знаете Вашу сестру лучше, и поэтому так оно, вероятно, и есть».

Я проявлял понимание чувств Элизабет, вставшей на защиту своей сетры. Но мои чувства тоже необходимо понять.

«…Неравенство происхождения для моего друга играло меньшую роль, чем для меня. Однако существовали и другие препятствия. Эти препятствия существуют и поныне».

Сомнения одолевали меня. Я перечислил все эти причины во время нашего разговора. Вспомнились слова Элизабет «если бы вы вели себя так, как подобает благородному человеку». Джентльмен не должен напоминать о недостатках её семьи? Во мне начало закипать возмущение. Ведь я не открыл ничего нового, я просто высказал всем очевидную правду. И я могу повторить её вновь. Меня все равно уже воспринимают с отвращение, так чего мне бояться?

«Об этих препятствиях я все же должен вкратце упомянуть. Низкое общественное положение Вашей родни с материнской стороны значит весьма немного по сравнению с полным отсутствием такта, столь часто обнаруживаемым миссис Беннет и Вашими тремя младшими сестрами, а по временам даже Вашим отцом. Простите меня, мне тяжело наносить Вам еще одну обиду».

Неблагородно? Слова и мысли рождались в один момент. Ведь теперь я просил прощения. Что может быть благороднее?

«…постарайтесь утешить себя мыслью, что Вы сами, так же как Ваша старшая сестра, не заслуживаете ни малейшего упрека в том же роде и своим поведением постоянно свидетельствуете о присущем Вам вкусе и уме».

Не только благородный, подумал я, но и великодушный.

«На следующий день Бингли уехал из Незерфилда в Лондон, с тем чтобы, как Вы, несомненно, помните, вскоре вернуться».

Я остановился. Совесть моя не была чиста. Я действовал тайком, и это не давало мне покоя уже в то время. Характер мой не допускал обмана, но я все–таки обманывал.

«Сейчас я должен Вам рассказать о моей роли в этой истории».

Я опять задумался. Письмо необходимо закончить, а ночь уже почти наступила.

«Его сестры были встревожены так же сильно, как и я. Совпадение наших взглядов выяснилось достаточно быстро. И в равной степени убежденные, что необходимость повлиять на мистера Бингли требует от нас безотлагательных действий, мы вскоре решили последовать за ним в Лондон. Мы переехали в город, и там я постарался открыть своему другу глаза на все отрицательные стороны сделанного им выбора. Я обрисовал и подчеркнул их со всей серьезностью. Но хотя мои настояния и могли несколько пошатнуть его решимость и на какое–то время задержать осуществление его первоначальных намерений, я все же не думаю, чтобы они, в конце концов, предотвратили его женитьбу, если бы вслед за тем, – я решился на это без колебаний, – я не убедил Бингли в безразличии к нему Вашей сестры. Перед тем он был уверен, что она отвечает ему искренним чувством, хоть и не равным его собственному».

Я уберег его от того, от чего не уберегся сам. Но следует признать, поступал я не всегда порядочно. Честь моя требовала признать это.

«В этой истории я вспоминаю с неудовольствием лишь об одном своем поступке. Чтобы скрыть от Бингли приезд в Лондон мисс Беннет, пришлось пойти на некоторую хитрость. О ее приезде знали я и мисс Бингли. Сам он до сих пор не имеет об этом ни малейшего представления. Возможно, они могли бы встретиться без нежелательных последствий. Однако я боялся, что Бингли еще недостаточно преодолел свое чувство и что оно вспыхнет в нем с новой силой, если он снова ее увидит. Быть может, мне не следовало участвовать в этом обмане. Но дело сделано, притом из лучших побуждений. Я сказал по этому поводу все, и мне нечего добавить в свое оправдание. Если я и причинил боль Вашей сестре, я допустил это не намеренно. А если мотивы, которыми я руководствовался, не покажутся Вам убедительными, я не вижу, почему я должен был их отвергнуть».

Я закончил легкую часть письма. Впереди меня ждала более сложная. Но есть ли у меня право заходить так далеко. То, о чем я собираюсь рассказать, касается не только меня, но и моей сестры, дорогой для меня Джорджианы. Если они станут известны всем… Но я, как ни странно, не опасался такого поворота событий. Элизабет не станет обсуждать ни с кем то, что я ей сообщу, особенно если я попрошу её об этом, но рассказать ей всю история необходимо.

Но так ли уж ей необходимо знать всё? Следует ли рассказывать ей об ошибках моей сестры. Внутри меня шла отчаянная борьба. Чтобы успокоиться, я вновь подошел к окну. Луна светила с безоблачного неба. Придется поделиться историей несостоявшегося побега Джорджианы, чтобы она смогла оценить вероломство Уикхема. С этого я и начну.

Я мог бы представить эту историю как ответ на обвинение в том, что я сделал несчастной её сестру, но таким образом я опять покривил бы душой. Нет, я хотел объяснить без всяких оговорок свои поступки по отношению к Джорджу Уикхему.

Для меня была невыносимой мысль о том, что она предпочла его мне, что меня она ни во что не ставит.

Я вернулся к письму.

«По поводу второго, более тяжкого обвинения, – в нанесении ущерба мистеру Уикхему, – я могу оправдаться, лишь рассказав Вам о его связях с нашей семьей. В чем именно он меня обвиняет, мне неизвестно. Но достоверность того, что я Вам сейчас сообщу, может быть подтверждена не одним свидетелем, в правдивости которых нельзя усомниться».

– Полковник Фицуильям будет порукой моим словам, – пробормотал я себе под нос.

Но как построить рассказ? Как по порядку изложить историю беспорядочной жизни Уикхема? Какие слова найти, чтобы вражда не сквозила в каждом из них. Необходимо быть справедливым даже по отношении к нему.

Я находился в сомнении, но все–таки продолжил писать.

«Мистер Уикхем – сын уважаемого человека, который в течение многих лет управлял хозяйством поместья Пемберли и чье превосходное поведение при выполнении этих обязанностей, естественно, побудило моего отца позаботиться о вознаграждении. Свою доброту он обратил на Джорджа Уикхема, который приходился ему крестником. Мой отец оплачивал его обучение сперва в школе, а затем в Кембридже. Мистер Дарси не только любил общество юноши, манеры которого всегда были подкупающими, но имел о нем самое высокое мнение и, надеясь, что он изберет духовную карьеру, хотел помочь его продвижению на этом поприще. Что касается меня самого, то прошло уже немало лет с тех пор, как я начал смотреть на него другими глазами. Порочные наклонности и отсутствие чувства долга, которые он всячески скрывал даже от лучших друзей, не могли ускользнуть от взора человека почти одинакового с ним возраста, к тому же имевшего, в отличие от моего отца, возможность наблюдать за Джорджем Уикхемом в минуты, когда тот становился самим собой.

Сейчас я вынужден снова причинить Вам боль…»

Насколько сильны её чувства? Хотелось бы мне знать. Я швырнул перо на бумагу и испачкал её чернилами. Однако не обратил на это внимание, потому что лист был полон зачеркнутых строк и исправлений, и не было сомнений, что мне придется все переписать, прежде чем отправить Элизабет.

«…не мне судить, насколько сильную. Но какими бы ни были чувства, которые Вы питаете к мистеру Уикхему, предположение об их характере не помешает мне раскрыть перед Вами его настоящий облик. Напротив, оно еще больше меня к этому побуждает».

Побуждает защитить вас, дорогая Элизабет.

Я поймал себя на том, что думаю о том, как все могло бы быть. Если бы сегодня днем она приняла мое предложение, я бы уже крепко спал, представляя во сне, как завтра проведу с ней самое счастливое утро в моей жизни. Но всё было не так, поэтому спать я не мог, а вынужден был писать при свете свечи под лунным светом, который лился через окно.

Я снова взял перо и описал для неё, как мой отец в своем завещании пожелал, чтобы я обеспечил Уикхему самые благоприятные условия на избранном им жизненном пути, и как Уикхем решил отказаться от священнического сана и захотел получить компенсацию взамен ожидавшейся им привилегии, которую он тем самым утрачивал.

«По его словам, он возымел желание изучить юриспруденцию, а я, конечно, не мог не понять, что тысячи фунтов для этого недостаточно. Мне очень хотелось поверить искренности его намерений, хотя я не могу сказать, что это мне вполне удалось. Тем не менее, я сразу согласился с его предложением, так как отлично понимал, насколько мистер Уикхем не подходит для роли священника. Дело, таким образом, быстро уладилось: он отказывался от всякой помощи в духовной карьере, – даже в том случае, если бы в будущем у него возникла возможность такую помощь принять, – и получал взамен три тысячи фунтов. На этом, казалось бы, всякая связь между нами прерывалась. Я был о нем слишком плохого мнения, чтобы приглашать его в Пемберли или искать его общества в столице».

Коротко, но ясно. Она не станет упрекать меня за эту краткость, хотя мне и пришлось переписать эту часть пять раз.

«На протяжении трех лет я почти ничего о нем не слышал. Но когда священник в ранее предназначавшемся для него приходе скончался, он написал мне письмо с просьбой оставить этот приход за ним. Как он сообщал, – и этому нетрудно было поверить, – он находился в самых стесненных обстоятельствах. Едва ли вы осудите меня за то, что я не выполнил его просьбы, так же как отверг все позднейшие подобные притязания. Его негодование было под стать его бедственному положению, и он нимало не стеснялся поносить меня перед окружающими, так же как выражать свои упреки мне самому. С этого времени всякое знакомство между нами было прекращено. Как протекала его жизнь – мне неизвестно. Но прошлым летом он снова неприятнейшим образом напомнил мне о своем существовании».

Да, прошлым летом. Я пересек комнату, захватил графин и стакан, налил виски и выпил. Пасхальный огонь уже зажегся, но не мог побороть апрельскую сырость, поэтому мне необходимо было выпить виски, чтобы справиться с ознобом.

Мне трудно было приступить к продолжению письма. Я тянул с этим, но часы на каминной полке неумолимо отсчитывали минуты, и не было сомнения, что пора заканчивать историю. Нужно было только попросить сохранить её в тайне.

Я не сомневался в том, что могу ей доверять. У неё тоже есть сестра, которую она нежно любит. Ей легко понять мои любовь и привязанность к сестре.

И я поведал ей о встрече Джорджианы и Уикхема в Рамсгейте, о том, как он манипулировал ею, играя на её чувствах, и как убедил её согласиться на побег.

«Мистера Уикхема, несомненно, прежде всего, интересовало приданое сестры, равное тридцати тысячам фунтов. Однако я не могу избавиться от мысли, что его сильно соблазняла также возможность выместить на мне свою злобу. Он отомстил бы мне, в самом деле, с лихвой».

Я откинулся на спинку совершенно обессиленный. Я подошел к концу моего письма. Оставалось только пожелать ей всего наилучшего.

«Такова, сударыня, правдивая история всех отношений, связывающих меня с этим человеком. И если Вы хоть немного ей поверите, надеюсь, с этих пор Вы не будете меня обвинять в жестокости к мистеру Уикхему. Мне неизвестно, с помощью какого обмана он приобрел Ваше расположение, но, быть может, его успеху не следует удивляться. Не имея никаких сведений о каждом из нас, Вы не могли уличить его во лжи, а подозрительность – не в Вашей натуре. Вам, пожалуй, покажется странным, что я не рассказал всего этого вчера вечером. Но в ту минуту я не настолько владел собой, чтобы решить, вправе ли я и должен ли раскрыть перед Вами все здесь изложенное. Достоверность моих слов может Вам подтвердить полковник Фицуильям. И для того, чтобы Вы имели возможность его расспросить, я попытаюсь найти способ передать Вам это письмо в течение сегодняшнего утра.

Я добавляю к этому только: да благословит Вас Господь!

Фицуильям Дарси»

Дело было сделано.

Я взглянул на часы – была половина третьего. Переписал письмо начисто, чтобы она смогла прочитать его. Я был совершенно разбит, и решил хотя бы немного отдохнуть.

Я не спеша разделся и лег спать.

23 апреля, среда

Проснулся я рано, на рассвете. Вновь заснул и проспал до тех пор, пока камердинер не разбудил меня. Быстро встал и ещё раз переписал письмо начисто. После чего отправился к Фицуильяму, которого ещё неодетого брил слуга.

– Мне необходимо поговорить с тобой, – обратился я к нему.

– В такое время? – удивился он.

– Мне нужна твоя помощь.

Он сразу стал серьезным и отослал слугу.

– Я к твоим услугам.

– Мне нужно, чтобы ты сделал кое–что для меня.

– Только скажи.

– Необходимо, чтобы ты засвидетельствовал подлинность событий, описанных в этом письме.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Оно содержит подробности истории, имевшей место между Уикхемом и моей сестрой.

Фицуильям нахмурился: – Я не думаю, что тебе следует рассказывать об этом кому бы то ни было.

– Некие события вынуждают меня сделать это.

Я коротко описал, что произошло вчера вечером. Рассказал, что я сделал предложение Элизабет и что она отказала мне.

– Отказала? – он был ошеломлен. – Господи, что такого ты ей наговорил, что она вынуждена была отказать?

– Ничего, кроме правды. Только то, что сказал бы любой здравомыслящий человек, – ответил я. – Рассказал о внутренней борьбе, которую вынужден был вести, чтобы преодолеть предрассудки и пренебречь неравенством между нашими семьями, забыть о бестактном поведении её родственников и о скудости их состояния…

– Только то, что, по–твоему, сказал бы любой здравомыслящий человек? – изумленно переспросил он. – Дарси, это совершенно не похоже на тебя. Ты не мог сделать такую глупость. Оскорбить леди, а потом ожидать, что она выйдет за тебя замуж?

Меня его реакция озадачила.

– Но все, что я сказал, было правдой.

– Если бы все и всегда говорили правду, мир был бы полон несчастными людьми, особенно в наше время. О некоторых вещах лучше промолчать.

– Я ненавижу обман, – выпалил я.

– А я ненавижу болванов! – отреагировал он, отчасти отшучиваясь, отчасти раздражаясь. Но сразу стал серьезным. – Сделать предложение мисс Беннет… Признаюсь, никак не ожидал от тебя такого. Не мог себе представить, что ты так увлечен ею.

– Я постарался, чтобы ты не заподозрил. Я не хотел, чтобы хоть кто–нибудь об этом догадался. Я надеялся победить эту страсть.

– Но она оказалась сильнее тебя?

Я лишь кивнул в ответ. Но никому, кроме себя, я не признался бы, что ничего не изменилось. Пусть пока я отвергнут, но я должен победить. У меня нет выбора.

– Ты не откажешься засвидетельствовать? Не откажешься встретиться с ней, если она пожелает? – задал я прямые вопросы.

– Ты уверен, что дальше неё это не уйдет?

– Уверен.

– Хорошо. В таком случае я подтвержу все твои слова.

– Спасибо. Теперь я должен покинуть тебя. Надеюсь передать это письмо ей в руки сегодня утром. Обычно она гуляет в парке после завтрака. Надеюсь встретить её там.

Я позволил слуге продолжить его работу, а сам направился в парк. Мне не пришлось долго ждать. Я увидел Элизабет и сразу пошел к ней.

Было видно, что она колеблется и, пожалуй, сдалала бы вид, что не видит меня. Но возможности не было, ибо я решительно приблизился к ней.

– Я давно брожу по парку в надежде встретиться с вами. Не окажете ли вы мне честь прочитать это письмо?

Я передал ей письмо, а потом, прежде чем она смогла вернуть его мне, слегка поклонился и быстро удалился.

Не могу ничего сказать о том, что я чуствовал, возвращаясь в Розингс. Да и чувствовал ли что–нибудь вообще. Я представлял её, читающей моё письмо. Поверит ли она всему, что я написал? Станет ли думать обо мне лучше? Или отбросит все мои рассказы, как выдумку?

Я не мог ответить ни на один из этих вопросов.

Мой визит к тетушке подошел к концу. Завтра вместе с кузеном мы вернемся в Лондон. Я не мог уехать, не попращавшись с обитателями пасторского дома, но побаивался идти туда. Как на меня посмотрит Элизабет? Что скажет мне? Что я смогу ей ответить?

На мою удачу, Элизабет дома не оказалось. Я сказал всё, что положено говорить в таких случаях, мистеру и миссис Коллинз и удалился.

Полковник Фицуильям зашел к ним позже, пробыл там час в надежде увидеть Элизабет и дать ей возможность задать ему вопросы, если она пожелает, но она так и не вернулась с прогулки. Я мог только надеяться, что она поверила моим словам и что её чувства ко мне были теперь не столь враждебными. Но любые другие чувства … надежд не осталось.

24 апреля, четверг

Я снова в Лондоне. После непредсказуемых и бурных событий в Розингсе размеренно текущая здешняя жизнь действовала успокаивающе. Джорджиана закончила разучивать сонату, вышила кошелек, и, кроме этого, ей удалось написать прекрасный портрет миссис Эннесли. Но несмотря на то, что Лондон не изменился, я обнаружил, что изменился сам. Дом мой казался мне безлюдным. Никогда раньше я не находил его таким большим и пустым.

Если бы всё повернулось иначе… но этого не произошло.

К счастью, меня ждет много дел, я буду занят, и мне некогда будет вспоминать недавнее прошлое. Днем меня ждет множество встреч, а по вечерам я намерен посещать все собрания и балы, на которые меня пригласят. Я не допущу, чтобы события последних недель выбили меня из колеи.

Я наделал глупостей, но более не намерен вести себя неразумно. Я полон решимости стереть из моей памяти всё, что касается Элизабет.

25 апреля, пятница

– Мистер Дарси! Как хорошо, что вы нашли возможность посетить наше небольшое собрание! – приветствовала меня леди Сьюзен Вигам, когда я появился в её доме нынешним вечером.

Было приятно вернуться в мир элегантности и высокого вкуса, где некому было оскорблять своей вульгарностью мои чувства.

– Позвольте представить вам мою племянницу Корделию, которая приехала навестить меня из провинции. Она не только очаровательная девушка, но и прекрасно танцует.

И леди Вигам представила мне мисс Фарнхем, ослепительную красавицу–блондинку лет девятнадцати или двадцати.

– Не хотите ли потанцевать, мисс Фарнхем? – обратился я к ней.

Она премило вспыхнула и смущенно выговорила полушепотом: – Спасибо, с удовольствием.

Когда мы вышли в зал для танцев, я обнаружил, что мысли мои заняты больше балом в Незерфилде, но справился с этим наваждением и заставил себя обратить самое благожелательное внимание на мисс Фарнхем.

– Давно ли вы в Лондоне? – завел я беседу.

– Нет, мы прибыли недавно, – ответила она.

Мне показалось, что я правильно понял её ответ. Услышать её было непросто, потому что она все ещё смущалась и говорила шепотом.

– Вам нравится в Лондоне?

– Да, благодарю вас.

Она опять замолчала.

– Что–нибудь понравилось вам особенно? – не отступал я.

– Особенно? Пожалуй, нет.

– Возможно, вы уже побывали в театре?

– Да.

Большего она не сообщила.

– Какой спектакль вы смотрели? – я пытался разговорить её.

– Не могу сказать вам точно.

– Наверное, вы уже посетили какой–нибудь музей? – я надеялся, что смена темы может оживить её.

– Не могу сказать. Музей – это такое большое здание с колоннами? Если это так, то мы были там. Мне не очень понравилось. Там было холодно и повсюду гуляли сквозняки.

– Возможно, вы предпочитаете походам в музеи чтение книг? – не отставал я.

– Не сказала бы, – шепотом призналась она. – Книги очень трудно понимать, не правда ли? В них так много слов.

– Да, это один из их серьезных недостатков.

Элизабет улыбнулась бы на это, но мисс Фарнхем вполне серьезно прошептала:

– Именно так я и думаю.

Мы погрузились в молчание, но заметив, что мои мысли направляются в сторону Элизабет, я решил продолжить свои попытки.

– Может, вы любите рисовать? – зашел я с другой стороны.

– Не особенно, – не поддержала тему она.

– А есть ли чтонибудь, чем вы особенно хотели бы заняться? – меня это начало раздражать.

Она взглянула на меня с неким оживлением.

– Да, конечно, я люблю играть со своими котятами. У меня их три – Капелька, Пятныш и Полосатик. Капелька совершенно белая, но у неё на мордочке черное пятнышко, как капля. Пятныш весь черный с белым пятном на спинке. А Полосатик…

– Позвольте мне угадать. Он полосатый?

– Как вы узнали? Вы видели его? – она была искренне удивлена.

– Нет, не видел.

– Вы шутите надо мной, вы видели его, иначе как вы могли узнать? – глаза её округлились. – Наверное, моя тетя показала его вам, когда меня не было дома.

Она рассказывала мне про своих котят пока не закончился танец.

Я не позволил разочарованию от первой партнерши разрушить мои надежды на приятный вечер и танцевал каждый следующий танец. Вернулся я домой вполне удовлетворенным, поскольку мне удалось вспомнить об Элизабет всего два–три раза.

Вспоминает ли она обо мне хотя бы изредка? Может быть, она обдумывает содержание моего письма? Я доволен, что она поверила моему рассказу про Уикхема – ведь она не обращалась позже за подтверждением к Фицуильяму. Но поняла ли она, почему я произнес именно те слова и с теми чувствами, когда предлагал ей свою руку? Должна бы понять. Ведь совершенно очевидно, что её семья социально ниже моей, и, поразмыслив, она должна не упрекать меня за неблагородное поведение, а понять и оправдать то, как я обратился к ней. Ей следует признать, что я был прав.

А претензии по поводу пренебрежения чувствами её сестры? Надеюсь, теперь–то она понимает, что я действовал очень деликатно. Она не может не понять и не признать, что я сделал всё правильно.

Что касается Джорджа Уикхема, то она знает теперь, какой это мерзавец. Но не испытывает ли она по–прежнему какую–нибудь симпатию к нему?

Предпочитает ли она его общество моему? Может она веселится на пару с ним в доме своей тети? Неужели она думает, что иметь дело со смазливым красавчиком лучше, чем с истинно благородным мужчиной?

Если она решит выйти за него замуж…

Я не стану думать об этом, потому что сама мысль об этом сводит меня с ума.