Дочь звёздного палача

Глава 18

Музыка.

Первое, что я услышала — музыку.

Живую, пульсирующую, наполняющую воздух ритмом, что заставлял сердце биться в такт. Скрипки пели сложные мелодии, виолончели добавляли глубину, а что-то похожее на арфу вплетало серебряные ноты между ударами.

Я открыла глаза и замерла.

Я стояла в… зале? Огромном бальном зале из белого мрамора с прожилками золота. Хрустальные люстры размером с небольшой дом свисали с потолка, отбрасывая радужные блики на стены. Каждая грань кристаллов ловила свет, превращая его в тысячи танцующих искр.

Колонны поднимались к расписанному фресками потолку — сцены из мифов, что я не узнавала. Боги в объятиях смертных. Битвы, где кровь текла реками. Страсть, запечатлённая в каждом мазке.

Зал был полон людей.

Нет, не людей. Существ.

Прекрасных, нечеловечески прекрасных существ в роскошных одеждах. Женщины в платьях из шёлка и бархата, мужчины в расшитых жилетах. Они танцевали, смеялись, пили из хрустальных бокалов вино цвета рубинов и сапфиров.

Музыканты в углу играли на инструментах, которых я никогда не видела — струнные, изгибающиеся как живые существа, духовые, что светились изнутри.

Праздник. Вечный, бесконечный праздник.

Я опустила взгляд на себя и задохнулась.

Моя броня исчезла.

Вместо неё — платье. Если это можно было назвать платьем.

Ткань была почти невесомой, полупрозрачной, цвета лунного света с серебряными нитями, что переливались при каждом движении, словно живые. Лиф облегал грудь, оставляя плечи и ключицы обнажёнными. Юбка струилась до пола лёгкими волнами, но разрезы по бокам открывали ноги до самого бедра при каждом движении.

Волосы, обычно собранные в практичный хвост, были распущены — длинные тёмные волны водопадом падали на спину, доставали почти до талии, несколько прядей скользили по груди.

На шее — тонкое ожерелье из серебра. На запястьях — браслеты, звенящие при движении.

Я чувствовала себя… обнажённой. Уязвимой. Выставленной на показ.

И одновременно — невероятно, пугающе красивой.

Что, чёрт возьми, происходит?

— Когда я успел создать такое прелестное чудо?

Голос позади — бархатный, игривый, с лёгкой хрипотцой, что заставила мурашки пробежать по коже.

Я обернулась резко, платье закрутилось вокруг ног.

Вейлан стоял в нескольких шагах.

Но не тот бледный, изможденный, висящий в цепях Вейлан из камеры заточения.

Этот был… живым. Дышащим. Настоящим.

Цвет вернулся на щёки — лёгкий румянец, что делал его менее призрачным, более осязаемым. Бледно-голубые глаза светились изнутри ярким, почти неземным светом, полные жизни, любопытства и чего-то более тёмного.

Серебристо-белые волосы были распущены, струились по плечам и спине шелковистыми волнами, обрамляя точёное лицо. Несколько прядей падали на лоб, другие цеплялись за скулы.

Он был одет в белую рубашку из тончайшего шёлка, расстёгнутую почти до середины груди, демонстрирующую ключицы и гладкую бледную кожу. Рукава закатаны до локтей, обнажая изящные, но сильные предплечья. Поверх — жилет цвета полуночи, расшитый серебряными узорами, что переливались в свете люстр. Тёмные брюки облегали длинные ноги.

Босой, как и в камере. Но здесь это выглядело не как слабость, а как вызов. Как утверждение.

Он изучал меня откровенно, не скрывая интереса и не стесняясь своего взгляда.

Глаза скользнули по лицу — задержались на губах чуть дольше необходимого. Спустились к шее, проследили линию ключицы. Остановились на декольте, и я увидела, как зрачки расширились. Спустились ниже — по изгибу талии, бёдрам, ногам, что виднелись в разрезах.

Затем медленно, так же медленно поднялись обратно, задерживаясь на каждой детали.

Я почувствовала, как кровь прилила к щекам, шее, груди. Жар разливался по коже под этим взглядом.

— Я… это не… — голос вышел хриплым.

— Тише, — он поднял руку, жест был плавным, почти ленивым. Голова наклонилась чуть вбок, серебряные пряди скользнули по плечу водопадом, открывая линию шеи. — Не порти момент словами, красавица. Позволь мне просто… — пауза, губы изогнулись в улыбке, — насладиться видом.

Он шагнул ближе, и движение было кошачьим, хищно-грациозным. Каждый шаг выверен, каждое движение — произведение искусства.

Ещё шаг. Ближе.

Воздух вокруг него… изменился. Стал холоднее, но не неприятно. Скорее как освежающий ночной бриз, что ласкает разгорячённую кожу.

— Ты великолепна, — продолжал он, и голос стал тише, интимнее, словно он делился секретом только со мной. — Каждая деталь совершенна. Лицо — не классическая красота, но в этом и прелесть. Характер виден в каждой черточке.

Он обошёл меня справа, не касаясь, но так близко, что я чувствовала холод его присутствия на коже.

— Тело… — выдох, почти стон, — богами, я превзошёл себя. Изгибы, пропорции, то, как ткань облегает…

Рука потянулась, пальцы провели по воздуху в миллиметре от моей щеки, прочерчивая линию от виска до подбородка, не касаясь.

— Я обычно не настолько… детален в своих грёзах. Но ты… — он завершил круг, остановился прямо передо мной, — ты словно живая.

Грёзы.

Он думает, что я — часть его сна.

Конечно думает. Мы в его разуме. В его мире.

— Вейлан, — позвала я осторожно, разворачиваясь к нему полностью. — Я не…

— Знаю, знаю, — он отмахнулся легко, улыбка стала шире, между бровей появилась едва заметная складка — то ли от веселья, то ли от чего-то более грустного. — Ты скажешь, что ты реальная. Что пришла спасти меня.

Он обошёл меня слева, завершая ещё один круг, словно хищник, изучающий добычу.

— Они все так говорят в начале. Все мои грёзы пытаются убедить меня в своей реальности. Это часть иллюзии, понимаешь? — Он остановился за моей спиной, и я почувствовала его дыхание — холодное, призрачное — на своём затылке. — Делает всё более… захватывающим.

Пальцы провели по воздуху вдоль моего позвоночника, не касаясь, но я чувствовала холод их близости через тонкую ткань.

Я развернулась резко, отступила на шаг.

— Вейлан, послушай. Я действительно реальная. Меня зовут Астра. Астра Вега.

Он замер.

Совершенно. Абсолютно.

Музыка вокруг продолжала играть, люди танцевали, но для нас время словно остановилось.

Секунда тишины.

Затем медленно, очень медленно, он развернулся лицом ко мне.

Лицо изменилось. Игривость исчезла, словно её смыло волной. Глаза расширились, бледно-голубые радужки засветились ярче, почти неоновым светом. Между бровей залегла глубокая складка — не от веселья, от шока. Губы приоткрылись.

— Вега, — повторил он тихо, и голос был совершенно другим. Резким. Настороженным. Почти испуганным. — Ты сказала… Вега?

Я кивнула медленно, не отрывая взгляда.

— Астра Вега. Последняя из рода.

Он смотрел долго, не мигая, словно пытался прожечь меня взглядом, увидеть правду.

Затем рассмеялся — но смех был другим. Не игривым. Не мелодичным. Истеричным, надломленным, с нотками отчаяния и безумия.

— Ничего себе, — пробормотал он, проводя рукой по лицу. Пальцы задержались на губах, сжали их, затем скользнули вниз, к подбородку, впились в кожу. — Ничего себе. Я создал иллюзию… потомка того, кто меня сюда запер?

Голова откинулась назад, серебряные волосы водопадом упали по спине. Он смотрел в расписанный потолок, смеясь.

— Какая восхитительная, чертовски жестокая ирония! Мой разум издевается надо мной изысканнее, чем я думал!

Он опустил голову резко, посмотрел на меня. Глаза сузились, изучая с новым, более острым интересом.

— Вега. Создал себе Вега. — Шаг ко мне. — Из всех возможных фантазий, всех грёз — я выбираю потомка своего тюремщика.

Ещё шаг.

— Что это говорит обо мне, интересно? Мазохизм? Самонаказание? — Между бровей складка углубилась, почти превратилась в морщину. — Или подсознательная надежда, что только кровь Вега может разрушить то, что кровь Вега создала?

Он остановился в шаге от меня, протянул руку.

Пальцы коснулись моей щеки — на этот раз по-настоящему, не призрачно. Холодные, почти ледяные, но осязаемые.

Провели по скуле, по линии челюсти, остановились под подбородком, приподнимая моё лицо.

— Реалистичная, — прошептал он, изучая каждую деталь. — Слишком реалистичная. Кожа тёплая. Пульс бьётся. — Большой палец переместился к моей шее, прижался к артерии. — Да, определённо бьётся.

Губы изогнулись в улыбке, но она не достигала глаз.

— Впечатляющая работа подсознания.

— Это не ирония, — я шагнула вперёд, не отступая от его прикосновения. — И не иллюзия. Я настоящая. Орион снаружи, в реальности, держит твоё тело. Я вошла в твой разум, чтобы вытащить тебя.

— Орион, — имя сорвалось с губ с горечью, почти со злостью.

Рука отдёрнулась от моего лица резко.

Вейлан отвернулся, прошёл к длинному столу у стены, где выстроились десятки бутылок — высокие, низкие, причудливых форм, наполненные жидкостями всех цветов радуги.

Взял одну наугад, не глядя. Наполнил высокий бокал вином цвета крови. Движения были точными, отработанными до автоматизма, но руки дрожали едва заметно.

— Конечно. Мой благородный, самоотверженный брат. — Он поднял бокал к свету, изучая, как жидкость переливается, создаёт узоры на стекле. — Всегда он в центре. Всегда герой. Даже в моих проклятых снах не могу от него избавиться.

Сделал глоток — большой, жадный, словно пытался залить что-то внутри.

— Но на этот раз, — протянул он, поворачиваясь, поднимая бокал в моём направлении, вино плеснулось, чуть не перелилось через край, — я создал тебя для себя. Не для него. Только для меня.

Ещё глоток. Бокал опустел наполовину.

— Последнюю Вега. Потомка моего тюремщика. Какой изысканный, извращённый выбор подсознания.

Он допил вино одним движением, поставил бокал на стол с лязгом, слишком громким.

Развернулся, и на лице появилась та игривая улыбка снова, но теперь она выглядела натянутой, фальшивой.

— Так что давай насладимся обществом друг друга, пока сон длится. — Протянул руку, приглашая, пальцы поманили. — Потанцуем, Астра Вега? Хочу проверить, насколько реалистичную грёзу я себе создал на этот раз. Насколько хорошо ты сможешь… подыгрывать.

Я стояла, не зная, что делать.

Он не верит. Полностью убеждён, что я иллюзия, порождение его разума.

Как доказать реальность в мире, где реальности не существует?

Музыка стала громче, ритм ускорился. Скрипки взвизгнули, виолончели заревели глубокими, почти первобытными нотами.

Вокруг танцующие пары закружились быстрее, смех стал громче, почти истеричным, граничащим с безумием.

— Не стесняйся, — Вейлан шагнул ближе, не дожидаясь ответа, взял мою руку.

Пальцы обхватили мои — холодные, но удивительно крепкие, почти болезненно сжимающие.

— Ты же создана для того, чтобы развлекать меня. Так развлекай.

Он притянул меня к себе резко, без предупреждения — одна рука легла на талию, пальцы впились в ткань платья, сминая её, другая держала мою ладонь крепко, не давая вырваться.

Слишком близко. Я чувствовала каждую линию его тела — твёрдость мышц под шёлком рубашки, холод кожи, исходящий от него волнами, запах… чего-то похожего на ночные цветы и озон перед грозой.

И мы начали двигаться.

Вейлан вёл уверенно, властно, не оставляя выбора. Каждое движение было плавным, грациозным, но с едва сдерживаемой силой. Он вёл меня через толпу танцующих, крутил, прижимал к себе, отпускал, снова притягивал ещё ближе.

Я не могла сопротивляться — тело двигалось само, подчиняясь его воле, ритму музыки, словно я действительно была марионеткой.

— Видишь? — прошептал он, притягивая ещё ближе.

Грудь прижалась к моей, и я почувствовала, что он не дышит. Совсем. Грудная клетка неподвижна, нет движения воздуха.

— Как естественно. Как правильно. Мы созданы для этого танца.

Его рука скользнула ниже по спине, пальцы провели по позвоночнику через тонкую ткань медленно, оставляя холодный, жгучий след. Дошли почти до изгиба поясницы, задержались там.

Другая рука отпустила мою ладонь, поднялась, пальцы запутались в моих волосах у затылка, сжали, лёгкое потягивание, заставляющее запрокинуть голову.

— Такие мягкие, — пробормотал он, и губы оказались в опасной близости от моего уха. — Даже тактильные ощущения настолько реальны на этот раз. Тепло. Текстура. Вес.

Дыхание — холодное, призрачное, но ощутимое — коснулось кожи шеи, и я невольно вздрогнула.

— И реакции, — добавил он с усмешкой, губы почти коснулись кожи за ухом. — Совершенные реакции.

Мир вокруг начал кружиться быстрее. Лица, огни, музыка — всё сливалось в единый вихрь цвета и звука.

Я чувствовала, как начинаю терять себя. Погружаться в транс. В его сон. Границы размывались.

Нет. Нельзя. Я здесь, чтобы вытащить его, а не застрять вместе. Не потеряться в его иллюзиях.

Но танец продолжался, и с каждой секундой реальность казалась всё более далёкой, размытой, несущественной.

Вейлан развернул меня резко, прижал спиной к своей груди. Руки обхватили талию крепко, одна скользнула выше, пальцы провели под грудью, почти касаясь через тонкую ткань. Губы оказались у моей шеи, не касаясь, но так близко, что холод его присутствия обжигал кожу.

— Останься, — прошептал он прямо в ухо, и в голосе прорвалась мольба под маской игривости. Отчаяние, сырое и болезненное. — Останься здесь. В снах. Со мной.

Пауза, руки сжали крепче.

— Так одиноко. Столько столетий. Так чертовски пусто.

Музыка взорвалась крещендо, ноты стали дикими, первобытными, почти неистовыми.

И вдруг мир вокруг… изменился.

Танцующие пары, что кружились рядом, начали двигаться по-другому.

Ближе. Интимнее. Неприлично.

Руки скользили не только по спинам, но ниже, сжимая, лаская без стыда.

Губы находили губы, шеи, оголённые плечи, спускались ниже.

Одна пара остановилась прямо рядом с нами — мужчина прижал женщину к колонне грубо, губы впились в её шею, руки задрали юбку её платья, оголяя бедро, ягодицы. Она застонала — громко, непристойно, без капли смущения.

Другая пара опустилась на пол, прямо посреди танцующих. Тела сплелись в объятии, что было слишком откровенным для любого бала, для любого места. Одежда начала исчезать, сползать.

Вокруг десятки, сотни пар начали делать то же самое.

Танец превращался в…

Нет.

О боги, нет.

Музыка стала ещё громче, ритм — более первобытным, похожим на удары сердца во время близости, на стук крови в венах от возбуждения.

Стоны. Смех, граничащий с безумием. Звуки плоти о плоть. Звуки, которые не должны звучать публично.

Зал превращался в оргию на моих глазах.

Повсюду. Куда ни глянь.

Я замерла в объятиях Вейлана, не в силах оторвать взгляд от хаоса вокруг, от этого безумия.

Страх пробежал холодной волной по венам, сжал горло.

Это неправильно. Это слишком. Это извращённо и…

— Не нравится? — голос Вейлана прямо у уха, игривый, но с нотками чего-то более тёмного, почти хищного.

Руки на моей талии сжались, потянули ближе к его телу.

— Это же просто сон, милая. Здесь нет правил. Нет морали. Нет стыда. — Губы коснулись кожи за ухом — холодные, почти обжигающие контрастом с моей разгорячённой кожей. — Только желания. Чистые, неприкрытые, первобытные желания.

Язык провёл по коже от уха к плечу, медленно, оставляя ледяной след.

— И я могу делать всё, что хочу. С тобой. С ними. Со всем этим миром. — Зубы прикусили мочку уха легко, игриво. — Потому что это МОЙ мир. МОИ правила. МОЙ сон.

Одна рука скользнула выше, провела по рёбрам. Пальцы сжали грудь, не больно, но собственнически.

— И ты моя. Моя грёза. Созданная удовлетворять…

Я вырвалась из его объятий резко, с силой, отшатнулась, чуть не упав.

— НЕТ! — крикнула я, и голос прозвучал слишком громко в этом хаосе, эхом разнёсся по залу. — ПРЕКРАТИ! Это… это неправильно! Это больно!

Вейлан застыл, глядя на меня.

Руки, только что державшие меня, повисли в воздухе. Глаза расширились. Между бровей залегла глубокая складка. Губы приоткрылись в немом удивлении.

— Неправильно? — повторил он тихо, и голос дрогнул. — Больно?

Он сделал шаг ко мне, голова наклонилась, серебряные волосы скользнули вперёд, закрыли половину лица.

— Мои грёзы никогда не протестуют. Никогда. Они подчиняются. Молча. Покорно. Всегда.

Ещё шаг.

Глаза сузились, изучая меня с новым, острым вниманием.

— Они не кричат. Не вырываются. Не говорят, что им больно или неправильно.

Я отступила, оглядываясь на творящийся вокруг разврат.

Страх. Чистый, неприкрытый страх затопил. Не физический — он не причинит вреда, это же сон. Но страх потеряться здесь. Застрять в этом безумии.

Это не моя реальность. Я не должна здесь быть. Не должна видеть это. Не должна участвовать…

Мир дрогнул.

Резко. Сильно.

Стоны оборвались разом, словно кто-то отключил звук.

Танцующие, целующиеся, сплетённые в непристойных позах пары замерли.

Затем начали рассеиваться — буквально превращаться в дым, серый и прозрачный, исчезая в воздухе.

За секунды весь зал опустел.

Музыка стихла, последняя нота повисла в воздухе и растаяла.

Остались только мы вдвоём в абсолютной, звенящей тишине.

Вейлан стоял, глядя на меня широко раскрытыми глазами, почти испуганными.

— Ты… — прошептал он, и голос сорвался. — Ты изменила мой сон. Своим страхом. Своей волей. Своими эмоциями.

Он сделал шаг ближе, движение было неуверенным, в отличие от прежней грации.

Рука поднялась, потянулась ко мне, но остановилась на полпути, не касаясь.

— Грёзы не могут этого делать. Они не имеют собственной воли. Они просто… существуют. Отражают мои желания.

Пауза.

Реализация медленно окрасила лицо.

Между бровей складка стала глубже. Губы дрогнули.

— Но ты… ты влияешь на мир. На МОЙ мир.

Рука опустилась, повисла вдоль тела.

— Ты действительно реальная.

Не вопрос. Констатация. Шёпот потрясения.

И в ту же секунду мир задрожал снова.

Сильнее. Агрессивнее.

Зал начал рушиться.

Стены трескались с громким хрустом, осыпались огромными кусками мрамора. Потолок проваливался, фрески разрывались на части. Пол под ногами разламывался, плиты поднимались, переворачивались.

Люстры падали, разбивались с оглушительным звоном, хрустальные осколки разлетались во все стороны.

— Нет, — выдохнул Вейлан, хватаясь за голову обеими руками, пальцы впились в серебряные волосы, сжали до боли. — Нет, не сейчас. Не снова! Пожалуйста, не снова!

За секунды роскошный, величественный зал превратился в руины.

Груды обломков. Разбитое стекло. Пыль, висящая в воздухе.

И мы остались вдвоём в пустоте разрушенного мира.

Только я и Вейлан среди обломков его собственной иллюзии.

Он стоял посреди развалин, и вся игривость, всё веселье, вся маска соблазнителя исчезла с лица.

Смыта. Уничтожена.

Плечи поникли, округлились. Голова склонилась вперёд, серебряные волосы водопадом упали, скрывая лицо полностью. Руки безвольно повисли вдоль тела, пальцы разжались.

Вся поза кричала о поражении. О сломленности.

Осталась только боль.

Чистая, первобытная, невыносимая боль одиночества.

— Вот она, — прошептал он, глядя на руины, не поднимая головы. Голос был мёртвым, пустым. — Правда. Настоящая правда. Когда веселье заканчивается. Когда маска падает. Когда иллюзия рушится. Остаётся только… это.

Он медленно опустился на колени прямо на обломки мрамора. Обхватил голову руками, пальцы впились в серебряные пряди так сильно, что побелели костяшки.

— Пустота. Тишина. Бесконечное, всепоглощающее одиночество.

Плечи задрожали, начали трястись.

— Тысячу лет, — продолжал он, и я слышала, как каждое слово даётся с трудом, вырывается из горла. — Цикл повторяется снова и снова. Праздник, веселье, разврат, хаос — создаю иллюзию жизни, иллюзию счастья, иллюзию того, что я не один, что есть кто-то ещё, что я имею значение…

Голос сорвался на всхлипе.

— А потом… крах. Всегда крах. Неизбежный. Мир рушится, они исчезают, и я снова один. Всегда. Чертовски. Один.

Всхлип стал громче, превратился в рыдание.

— И каждый раз думаю — может, на этот раз будет по-другому. Может, они останутся. Может, я смогу удержать иллюзию.

Тело согнулось, лоб почти коснулся обломков.

— Но нет. Никогда. Всегда одно и то же. Бесконечный цикл счастья и разрушения. Снова и снова. Пока не сойдёшь с ума.

Он замолчал, только плечи продолжали трястись от беззвучных рыданий.

Я подошла медленно, осторожно, словно к раненому, опасному зверю.

Опустилась рядом на колени, не обращая внимания на острые края мрамора, впивающиеся в кожу сквозь тонкое платье.

Протянула руку, коснулась его плеча мягко.

Он вздрогнул от прикосновения, но не отстранился.

— Не один, — сказала я тихо, сжимая плечо. — Вейлан, ты не один. Не сейчас.

Он поднял голову медленно, с трудом.

Лицо было мокрым от слёз — прозрачных, как вода, стекающих по бледным щекам, капающих с подбородка. Глаза красные, опухшие, но светящиеся изнутри ещё ярче, почти болезненно.

Бледно-голубые радужки смотрели на меня, и в них читалась такая глубокая, всепоглощающая боль, что сердце сжалось физически.

— Как ты докажешь, что ты реальная? — прошептал он, и губы дрожали, еле формировали слова. — Как мне поверить? Сколько раз я создавал иллюзии, которые обещали спасение, обещали, что всё изменится. Сколько раз верил, надеялся, открывался…

Голос сорвался на всхлипе.

— Только чтобы снова проснуться в этом кошмаре. Снова и снова. Цикл не прекращается. Никогда.

Слёзы текли сильнее.

— Как мне поверить, что это не очередная грёза, которую я создал, чтобы не сойти с ума окончательно? Что ты не исчезнешь, как только я открою глаза?

Он поднялся медленно, встал, покачиваясь.

Протянул руку, помогая мне подняться.

Когда я встала, он не отпустил мою руку сразу. Держал крепко, холодные пальцы сжимали мои, дрожали.

— Хорошо, — прошептал он, и в голосе прозвучало решение, хрупкое, как стекло. — Докажи мне. Последний раз. Окончательно.

— Как?

Он шагнул ближе, сократив расстояние.

Свободная рука поднялась, пальцы легли на мою щеку — холодные, но удивительно нежные, осторожные.

— Поцелуй меня.

Я замерла.

— Что?

— Поцелуй, — повторил он, и голова наклонилась чуть вбок, волосы скользнули по плечу водопадом.

Глаза смотрели прямо в мои — близко, так близко.

— Мои грёзы никогда не целуют меня первыми. Никогда. Они ждут, пока я начну. Они пассивны, покорны. Они существуют, чтобы удовлетворять мои желания, а не свои собственные.

Он наклонился ближе, губы оказались в миллиметре от моих.

Я чувствовала холод его дыхания — призрачный, но ощутимый — на своих губах.

— Но если ты реальная… у тебя есть воля. Выбор. Собственные желания, не продиктованные мной

Между бровей залегла складка, глаза стали умоляющими.

— Так докажи. Поцелуй меня. Сделай выбор по своей воле. Вытащи меня из этого кошмара.

Я смотрела в эти бледно-голубые глаза, такие близкие, такие полные боли, надежды и отчаяния.

Секунда тишины.

Две.

И вдруг его выражение изменилось.

Боль отступила. Отчаяние исчезло.

Губы изогнулись в той игривой, циничной улыбке, что была в начале.

Маска вернулась.

— Ну же, — протянул он, и голос стал легче, насмешливее. — Не стесняйся. Это же просто сон. Один маленький поцелуй, чтобы разбудить бедного, несчастного бога.

Он вытянул губы, наклонился ещё ближе — движение было гротескным, почти комичным, издевательским над собственной просьбой.

— Я жду, красавица. Спаси меня своими губами, как в сказке. Разве не об этом мечтают все…

Я закатила глаза.

— Знаешь что? — протянула я с максимальным сарказмом. — Я придумала кое-что получше.

ШЛЕП!

Звук пощёчины разнёсся по руинам оглушительным эхом, многократно отразился, вернулся волнами.

Ладонь встретилась с щекой Вейлана с такой силой, что рука онемела до плеча, а сама я отшатнулась от отдачи.

Смачная. Резонирующая. Настоящая.

Его голова дёрнулась в сторону от удара. Серебряные волосы взметнулись, закрутились в воздухе.

Секунда абсолютной тишины.

Вейлан застыл, лицо повёрнуто в сторону, щека уже краснела — яркое пятно на бледной коже.

Медленно, очень медленно, он повернул голову обратно.

Посмотрел на меня.

Глаза расширились до предела. Губы приоткрылись в немом потрясении.

Рука поднялась медленно, коснулась щеки осторожно, словно не веря в то, что только что произошло.

— Ты… — прошептал он хрипло, голос надломлен. — Ты ударила меня.

Не вопрос. Констатация. Ошеломлённая, почти благоговейная.

— Грёзы никогда… они никогда не бьют меня. Никогда не причиняют боль физическую. Они не могут. Они не…

И мир взорвался.

Буквально.

Руины разорвались на клочья вокруг нас.

Обломки взлетели в воздух, превратились в светящуюся пыль.

Земля под ногами провалилась в небытие.

Небо — серое, давящее — треснуло. Огромная трещина пересекла его от горизонта до горизонта, и из неё хлынул ослепительно белый свет, нестерпимый, всепоглощающий, обжигающий.

Воздух наполнился оглушительным рёвом — как будто саму ткань реальности, ткань сна, рвали на части гигантскими руками.

Вейлан схватился за голову обеими руками, упал на колени, запрокинул голову и закричал — пронзительно, болезненно, отчаянно.

— ЧТО ТЫ СДЕЛАЛА?! ЧТО ТЫ, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, СДЕЛАЛА?!

Мир вокруг рушился стремительно, хаотично, безжалостно.

Всё превращалось в свет — слепящий, всепоглощающий, уничтожающий последние остатки иллюзии.

Я почувствовала, как меня засасывает, вытягивает, выдёргивает из этого места с нечеловеческой силой.

Протянула руку, схватила Вейлана за плечо крепко, пальцы впились.

— ДЕРЖИСЬ! ВОЗВРАЩАЕМСЯ!

— Я НЕ ХОЧУ! — он кричал, пытался вырваться. — Я НЕ ГОТОВ! Я НЕ МОГУ! Я…

Свет поглотил всё.

Ощущение падения. Бесконечного, головокружительного, тошнотворного падения в пустоту, в небытие.

Крик Вейлана эхом разносился вокруг, становился тише, дальше, превращался в шёпот, в ничто.

А затем…

Темнота.

Абсолютная. Полная. Удушающая.

И я резко, болезненно, с ощущением разрываемой ткани, вернулась в своё тело.