Доверься мне

ГЛАВА 29

НЕ ПРОВОЦИРУЙ СУМАСШЕДШУЮ ЛЕДИ

Я сижу на одном месте последние тридцать семь минут. Не то чтобы я считал или что-то в этом роде. Я не должен удивляться. Это норма в нашей семье, и так было всю мою жизнь.

Но все равно я постанываю, проводя двумя руками по волосам, прежде чем медленно провести ими по лицу.

— Мам, ну давай же, — умоляю я, развалившись на диване. — Давай уже пойдем.

— Я еще не закончила краситься, Картер! — кричит она в ответ.

— Тебе это не нужно. Твое лицо идеально, — я бы сказал ей, что она Бейонсе, если бы это ускорило процесс. Только я уже пробовал, это не сработало.

Опустившись на пол, я закидываю одну ногу на спинку дивана, а другой упираюсь в пол.

— Я не понимаю, почему ты не можешь быть готова, когда говоришь мне, что будешь готова.

Мама, как известно, всегда опаздывает. У Дженни тоже есть этот грешок, но мама достигла совершенно другого уровня. Папа обычно перекидывал ее через плечо и выносил из дома, именно поэтому я сказал ей, что концерт Дженни начинается на полчаса раньше реального времени. Маленькая ложь во спасение сильно помогает нам успевать повсюду, ради чего надо выходить из дома.

— А я не понимаю, почему ты все еще ждешь, что я буду готова, когда я говорю тебе, что буду готова! Ты уже должен знать меня достаточно хорошо.

Она просовывает голову в гостиную. Тушью накрашен только левый глаз, отчего он кажется в десять раз больше правого. Я корчу рожицу и прячу лицо. Она закатывает глаза и угрожает мне кулаком, но при этом роняет кисточку туши.

— Карма, — бормочу я, получая щелчок по лбу и подергивание за ухо. Я отмахиваюсь, но она, гогоча, бежит по коридору.

— Еще минута, — пропевает она.

Я вздыхаю, потому что не верю ей. Вытащив телефон, я делаю то, чего избегал последний час: открываю переписку с Оливией.

Я не получал от нее сообщений с обеда. А тогда в ее сообщении была огромная благодарность, тонна сердечек и счастливых эмодзи, фотография пустого контейнера из-под пасты, и фото, где она облизывает «Орео». Последнее теперь стоит на ее контакте.

Но ее рабочий день закончился в три, а я до сих пор не получил от нее никаких новостей. Мне безумно хочется узнать, нашла ли она подарки, которые я ей оставил.

Я кладу телефон на грудь и складываю руки за головой, скрещивая ноги в лодыжках. Если я должен проводить дни в ожидании женщин, можно устроиться и поудобнее.

Я распахиваю глаза, когда телефон начинает вибрировать. На экране светится фотография Оливии, облизывающей печенье, и я вскарабкиваюсь на диван.

— Привет, Олли, — я одариваю ее своей лучшей улыбкой, но она быстро превращается в хмурый взгляд когда я замечаю ее грустное выражение лица. — Что случилось? Дети тебя достали?

Где-то позади меня раздается грохот, и через три секунды в гостиную вбегает моя мама. Она запыхается, глаза выпучены. Она указывает на мой телефон и говорит: «Оливия? Это Оливия?» — затем она подпрыгивает, закрывая рот обеими руками.

Ей пятьдесят два, если кому-то интересно.

Я прижимаю телефон к груди.

— Серьезно? Лишь это вытащило твою задницу?

Она только улыбается, садится на пол, скрестив ноги, и смотрит на меня широкими, невинными глазами. Она невероятная и такая, такая любопытная.

— Нет, — говорит Оливия мне в грудь. Я отодвигаю телефон и вижу, что она потирает один глаз. — Ну, не совсем. Твои типичные анекдоты и все такое, — она взмахивает рукой, словно это не так важно, а затем вздыхает, зажав нижнюю губу между зубами, и смотрит на свои колени. — Картер. Нам нужно поговорить.

— Оу, — усмехаюсь я. — У кого-то неприятности, — я останавливаюсь, увидев ее невпечатленное выражение лица. — Это было глупо. Не знаю, почему я это сказал. Это я. Я в беде.

Мне повезло, что Оливия находит мою глупость привлекательной, так я хотя бы вижу, как подергивается ее рот, когда она пытается не улыбаться. Я считаю это победой, как и каждый раз, когда ей не удается разозлиться на меня. Но я хочу видеть полноценную улыбку, чувствовать, как она освещает меня, словно солнечный свет.

Поэтому я перестаю улыбаться и пытаюсь снова.

— Ты выглядишь великолепно. Так великолепно. Безупречно, правда, но ты всегда такая, — я приглаживаю волосы, а затем упираюсь подбородком в костяшки пальцев. — Ты сделала что-то новое с волосами? Тебе идет. Ты лучшая девушка из всех девушек, которые у меня когда-либо были. Моя любимая.

Эти карие глаза опасно сужаются, прежде чем Оливия громко начинает смеяться. Мама от неожиданности подпрыгивает и радостно похлопывает в ладоши. Я тянусь к ней ногой, пытаясь оттолкнуть ее. Не получается, она слишком любопытна.

— Я единственная девушка, которая у тебя когда-либо была, — сквозь смех бормочет Оливия.

— Точно. — Очаровательная улыбка? Есть. — Потому что ты моя любимая.

Одна из моих любимых ее черт — это ее закатывание глаз, потому что я люблю ее нахальство, ее напористость. Оливия прилагает чертовски много усилий, чтобы держать сверхчувствительную часть себя спрятанной от мира, но я ее вижу.

— Почему в моем доме так тепло? — наконец спрашивает она, покусывая пухлую нижнюю губу.

Я провожу ладонью по своей гордой, надутой груди.

— Понятия не имею, о чем ты.

Она моргает.

— Картер, ты купил мне печь.

Моя мама превращается в кошку, царапающую мои ноги, впиваясь ногтями достаточно сильно, чтобы вызвать у меня беззвучный крик, когда я прячу телефон и кидаюсь на нее, отталкивая ее от себя.

— Печь? — шепотом кричит мама. — Ты купил ей печь? — она хлопает в ладоши десять тысяч раз. — Я знала, что ты будешь самым большим подлизой!

— Заткнись, — шиплю я, швыряя подушку ей в лицо. Она уклоняется, подбирает ее и прижимает к груди, улыбаясь как дурочка. Она слишком заинтересована в моей личной жизни.

Я снова поворачиваюсь к Оливии. Это ошибка. Или, может быть, печь была ошибкой.

— Вот дерьмо, — ее карие глаза приобретают самый необычный оттенок лесного ореха, одновременно переливаясь нотками золота и мха, когда они расширяются и наполняются слезами. — Детка, нет. Пожалуйста, не плачь. Почему ты плачешь? — я ничем не могу помочь Оливии, когда она в моем телефоне, а моя мама явно смеется над ситуацией. — Я не знаю, что делать. Ты в порядке? Тебе нужно, чтобы я пришел? Помоги мне, — умоляю я мою прекрасную, чувствительную девушку.

— Я не могу расплатиться с тобой прямо сейчас, — плачет Оливия, размазывая слезы по щекам. Она прячет лицо за диванной подушкой, когда слезы не останавливаются. — Я разработаю план платежей, — кажется, бормочет она. Трудно сказать, когда она так закрывает лицо.

Мама раскачивается взад-вперед на полу, шлепая меня по коленям. Я люблю ее, — говорит она. Я отталкиваю ее, упираясь рукой в ее лицо.

— Я не хочу и не нуждаюсь в том, чтобы ты вернула деньги. Это подарок. И убери эту подушку с лица.

Оливия срывает ее.

— Подарок в честь чего? Сейчас не Рождество! И ты подарил мне подарок на Рождество, а я тебе ничего! Я сбежала от тебя!

— День рождения? — пытаюсь я. Еще рановато претендовать на День святого Валентина, но лишь открытка на день рождения — это слабовато. Я отчетливо помню, как Оливия говорила мне, что в октябре ей исполнилось двадцать пять лет.

— Мой день рождения в октябре! — теперь она плачет сильнее.

Определенно, лучше было сказать, что это подарок на День Святого Валентина.

— Я хотел сделать для тебя что-то приятное. Я хотел дать тебе то, что ты не можешь дать себе сейчас самостоятельно. Я не мог смириться с мыслью, что тебе так холодно.

Она вытирает глаза тыльной стороной ладони и икает.

— Если бы твои милые маленькие пальчики окоченели, я не знаю, что бы я с собой сделал.

— Я не хочу, чтобы ты думал, что я использую тебя ради твоих денег.

— Я так не думаю. Это подарок. Просто прими его.

— Никто никогда раньше не делал для меня ничего подобного.

Наверное, ей стоит привыкнуть к этому, потому что я думаю, что забалую ее до чертиков.

— Я не хотел, чтобы тебе было так холодно, тыковка.

Она тает от этого прозвища, ее щеки становятся пунцовыми, и наконец-то она дарит мне улыбку, которую я так долго ждал.

— Спасибо тебе большое, Картер. Я… ты… я хочу тебя обнять, — наконец произносит она.

— О Боже! — восклицает мама, драматично падая на спину. Она вскакивает с пола и набрасывается на меня. — Я ничего не могу с собой поделать! Она очаровательна!

— Мама!

Она пытается вырвать мой телефон. Ее локоть взлетает в воздух и бьет меня по носу, когда она перекидывается через мои колени и хватает мой телефон.

— Я просто… хочу… сказать… привет! Дай мне телефон, Картер!

— Убери свои цепкие руки!

Мне удается схватить одну из ее рук и завести ее ей за спину. Она тяжело вздыхает, сдувая челку со лба со своим знаменитым оскалом мамы. Мы слышим нервное хихикание, доносящегося из моего телефона, и оба поворачиваем головы. Оливия с любопытством наблюдает за нами.

— Я надеялся повременить со знакомством с сумасшедшим поездом, — говорю я ей, морщась, когда мама щелкает меня по виску. — Ты уже встретила Хэнка, это лишь вопрос времени, когда кто-то из них спугнет тебя.

Мама обиженно вздыхает, высвобождая свою руку, чтобы драматично прижать ее к груди.

— Ты познакомил ее с Хэнком до меня? — она выхватывает телефон из моей руки и мягко улыбается. — Привет, Оливия. Я так рада познакомиться с тобой, даже если это только по телефону.

— Здравствуйте, миссис Беккет, — говорит Оливия с неловкой, неуверенной улыбкой. — Мне очень жаль. Какое ужасное первое впечатление. Обычно я не такая эмоциональная.

Мое случайное фырканье вызывает еще один осуждающий взгляд, на этот раз от моей девушки.

— Не волнуйся, милая, — мама показывает на меня большим пальцем. — Этот человек плачет на каждом диснеевском мультике. Он всегда был большим чувствительным пупсиком.

— Любой, кто не плакал, когда та старушка отвезла Тода в лес и оставила его там — монстр.

Не знаю, как это происходит, но меньше чем через минуту мама уже интересуется у Оливии, какие у нее планы на Пасху, и присоединится ли она к нашей семейной поездке в Грецию этим летом.

— Хорошо, мам, скажи «пока», — я не даю ей сделать это, выхватываю телефон из ее рук и запираюсь в ванной. Сев на край ванны, я провожу рукой по лицу. — Итак, это произошло.

Оливия хмыкает.

— Если бы у вашей семьи было телешоу, я бы его смотрела.

— Мы стали бы следующими Кардашьянами, а я бы, очевидно, стал Ким, — я улыбаюсь, глядя на то, как она смеется. — Ты расстроена из-за меня? Из-за печи? Может быть, я погорячился.

Когда я проснулся в одиночестве сегодня утром, моими сосками можно было резать лед, а яйца пытались заползти внутрь меня. Через шесть минут я позвонил в компанию по установке печей, и заплатил неприлично большую сумму, чтобы они приехали сегодня же. Я ничего не мог с собой поделать: мысль о том, что Оливия так сильно замерзает у себя дома, не давала мне покоя. Я хочу заботиться о ней, как могу, и мне повезло, что у меня есть ресурсы, чтобы это сделать.

— Я не расстраиваюсь из-за тебя, Картер. Я просто в шоке. Сначала обед, потом цветы и записка, а теперь это. Это такой большой подарок. Ты уверен, что не хочешь, чтобы я вернула тебе деньги? Я могу откладывать понемногу с каждой зарплаты и…

— Ни за что. Тебе от меня. Это подарок.

Она фыркает, и я боюсь, что она снова заплачет. Я плохо переношу слезы. Они заставляют меня чувствовать себя беспомощным и подавленным.

— Спасибо тебе большое, Картер. Мне жаль, что я списала тебя со счетов, когда мы впервые встретились.

— Не стоит, — я солгу, если скажу, что хотел бы, чтобы она делала это. Мы могли бы трахаться как кролики и любить друг друга все это время. — Все происходит так, как должно быть, по какой-то определенной причине. Если бы ты меня не отшила, этого могло бы и не быть. Я мог бы завоевать тебя на один раз и отпустить, — хотя я очень сомневаюсь в этом. — Я уже не представляю свою жизнь без тебя.

Ее нижняя губа почти незаметно дрожит.

— Прекрати это.

— Что прекратить?

— Быть таким… — она проводит рукой в воздухе, словно подыскивая подходящее слово. — Идеальным.

Оу, привет. Моя грудь надувается от гордости.

— Вот почему они зовут меня Мистер Совершенство.

Мои любимые глаза шоколадного цвета драматично закатываются.

— Тебе повезло, что твоя милота сильнее твоего самолюбия.

— Из-за твоих слов я настолько самодоволен, — мой телефон гудит от сообщения о том, что я должен отвезти маму. — Прости, Олли. Мне нужно идти. Позвоню тебе вечером?

Она кивает.

— Я собираюсь прибраться в своем шкафу и выбросить все свои дырявые треники и термобелье, раз уж я не живу в тундре.

Я направляюсь к входной двери, где, слава богам, мама надевает туфли.

— Классно. Они тебе все равно больше не понадобятся. Мы будем спать голыми, чтобы я мог трогать тебя всю ночь напролет.

— О, Картер, ради всего святого, — хмурится мама, поставив руки на бедра. — Ты не можешь оставаться милым больше двух минут?

— Ты сказал это при маме? — Оливия прячет лицо за одной рукой. — Картер!

Я подмигиваю.

— Пока, тыквенный пирожочек. Ты мне очень нравишься.

Ее румянец усиливается до максимума, прежде чем она бормочет свой ответ, и когда я блокирую телефон и убираю его в карман, мама с укором смотрит на меня.

Я сую ноги в ботинки.

— Чем я могу помочь?

— Тыквенный пирожочек?

— Да, неважно.

— У тебя есть прозвище для твоей девушки.

Я вздыхаю в ответ.

Мама тыкает меня в грудь.

— Не вздыхай на меня.

Я снова вздыхаю, просто чтобы позлить ее, но это имеет обратный эффект, и теперь на ее лице маленькая ухмылка, чертовски похожая на мою.

— Картер любит свою девушку, Картер любит свою девушку, — напевает она.

Наклонив голову назад, я делаю выдох, который длится целых десять секунд.

— Ладно. Ты нарвалась. Я изображаю папу.

— Картер, не на…аа! — ее вопль переходит в приступ хихиканья, когда я поднимаю ее и перекидываю через плечо, словно мешок с картошкой, как это всегда делал мой отец, ее смех такой же как тогда. — Я люблю тебя, милый.

— Я тоже тебя люблю, сумасшедшая дама.

— Он меня бесит.

— Картер, — мое имя — это мигающий знак предостережения на языке моей мамы. — Следи за выражениями.

Я вскидываю одну руку вверх, указывая на то, как этот придурок обращается с моей младшей сестрой.

— Меня бесит, как он к ней прикасается. Как будто она, блять, принадлежит ему, или что-то типа этого.

Мама бьет меня по торсу.

— Они танцуют.

— Уже нет! Шоу закончилось тридцать минут назад! — я натягиваю фальшивую улыбку, когда Дженни и ее танцевальный партнер пробираются к нам сквозь толпу. Как только она оказывается достаточно близко, я вырываю ее из его рук и заключаю в свои объятия. — Ты была великолепна, Дженни.

Мама качает ее взад-вперед в удушающих объятиях, и в секунду, как она отпускает ее, партнер Дженни притягивает ее обратно к себе, обхватывая ее талию своей дурацкой рукой. Дженни смотрит, как мой взгляд фокусируется на его руке на ее талии, и хмыкает, прежде чем прочистить горло и отойти от Мистера Мерцающие пальчики на ногах.

— Разве она не была прекрасна сегодня вечером, Картер? — говорит мне придурок Саймон.

— Она всегда прекрасна, — встав между ними, я отталкиваю его от нее. — Тебе пора выступать сольно.

— У меня было сольное выступление в первой половине, — Дженни предупреждающе сжимает мою руку. — Помнишь?

— Да, но пора всегда выступать сольно. Тебе следует отказаться от парных танцев, — я наклоняюсь к ней и шепчу: — Придурок подводит тебя.

Она делает вид, что обнимает меня.

— Ты просто ненавидишь его.

— Ты чертовски права, — случайно говорю я слишком громко. Я поворачиваюсь обратно к Саймону. — С кем спишь сегодня, Стив? — Оливия думает, что я милый, но иногда я немного придурок. Если кто-то мне не нравится. А Саймон мне не нравится, поэтому иногда я, время от времени, называю его не тем именем. Он трахает каждую девушку, с которой танцует, и он уже четыре года планирует сделать то же самое с моей сестрой.

— Могу спросить тебя о том же, — отвечает он с такой самоуверенной улыбкой, что мне хочется сбить ее с его лица.

— У меня есть девушка.

— Ага. Слышал об этом, — он проверяет свои ногти. — Не может быть все настолько серьезно, зная твою историю.

Моя челюсть сжимается, когда я сквозь зубы говорю.

— Это серьезно.

— Хорошо, — Дженни хлопает в ладоши. — Я умираю с голоду. Поужинаем?

— Не хочешь присоединиться к нам, Саймон? — спрашивает мама, отказываясь встретиться с моим хмурым взглядом.

— О, я бы с удовольствием…

— Нет! — Дженни прерывает его. Я люблю Дженни. Она мило улыбается ему. — Не сегодня, Саймон. Я хочу побыть наедине со своей семьей.

Ухмылка, которой я его поразил, самодовольнее, чем когда-либо, и я протягиваю руку сестре и оттаскиваю ее, оставляя Саймона как идиота стоять с отвисшей челюстью.

— Как бы мне ни нравилось это дерьмо с брата-мачо, чрезмерно защищающего меня от всех, — начинает Дженни, — я бы предпочла, чтобы ты не убивал моего партнера по танцам до того нашего выпуска из института.

— А после выпуска можно? — полусерьезно спрашиваю я, ведя маму и сестру через парковку.

— Меня не волнует, что ты сделаешь с Саймоном Сифилисом, когда я получу диплом.

— О, ради всего с… — мама качает головой. — Вы двое просто нелепы.

Я-то уж точно, потому что, когда спустя два часа я высаживаю их и остаюсь в своей машине один, я ощущаю тоже, что и вчера, когда выходил из самолета. Барабаня пальцами по рулю с подогревом, я думаю ровно одну секунду, прежде чем включить передачу и направиться в противоположном направлении от того, куда я должен был ехать.

Через десять минут я стою перед темным, тихим домом Оливии. Наверное, мне стоит позвонить ей, но вместо этого я подношу ключ, который она оставила мне утром, к двери и вставляю его в замок. Дверь скрипит, когда открывается, и я делаю шаг внутрь, быстро закрывая ее. В спальне, расположенной дальше по коридору, горит тусклый свет.

— Эй? — раздается нерешительный голос Оливии. За этим следует какая-то суета, громкий удар, а затем тихое «да блять». Пять секунд спустя она высовывает голову из дверного проема, она на полу. Ее ярчайшая улыбка расцветает, когда она видит меня. — Картер.

— Что ты делаешь на полу, сумасшедшая девушка? — я помогаю ей подняться на ноги, улыбаясь, когда вижу одеяло, запутавшееся между ее ног. Не знаю, что, черт возьми, она делает, чтобы продолжать укутываться в эту штуку, которая отказывается отпускать ее. Отличное сравнение с тем, что я чувствую, когда держусь за нее.

Она обхватывает меня и утыкается лицом в мою грудь.

— Я не знала, что ты снова приедешь.

— Я тоже, — признаюсь я, поглаживая рукой ее кудри. Она упирается подбородком в мою грудь, и я опускаю губы к ее носу. — Просто так получилось. Опять.

— Ты уверен, что не пришел вернуть мой ключ?

— Нет, — я поднимаю ее на руки. — Решил проверить новую печь. И твой новый наряд для сна, видимо, — опуская ее на кровать, я провожу пальцем по ее бедру, останавливаясь на лодыжке. На ней только короткие фиолетовые шорты и свободная футболка, оголяющее ее плечо. — Мне он очень нравится.

Я стягиваю с себя одежду и забираюсь на кровать рядом с ней. Просунув руку под ее футболку, я обнимаю ее теплый живот и вдыхаю ее аромат. Мой любимый запах, напоминает воскресное утро, когда мама пекла кексы для наших школьных завтраков. Ее аромат опьяняет, как самый настоящий запах дома, я пристрастился к нему.

— Ты должна знать, что никогда не получишь этот ключ обратно. Теперь он мой. Уже на моей ключнице.

— Ты можешь забрать его, — шепчет она, когда я стягиваю ее футболку.

— Хорошо, потому что я не спрашивал.

Мои пальцы проникают в ее трусики, от чего она стонет, а ее волосы щекочут мою кожу.

— Ты никогда ни о чем не просишь, — хрипит Оливия, выгибаясь навстречу моей руке, когда я ввожу в нее два пальца.

— Не-а, только чтобы ты была моей.

Ее рука обвивает мой затылок, и она притягивает мое лицо, умоляя о поцелуе. И я целую ее, потому что всегда буду поддаваться ее провокациям.

— Я твоя.

Уголки моего рта приподнимаются, когда я смотрю на мою потрясающую девушку. Ее глаза со стоном закрываются, когда я погружаюсь в нее. Взяв ее подбородок пальцами, я безмолвно умоляю ее снова посмотреть на меня. У меня словно кружится голова от чувства, которое наполняет мою грудь и переполняет все мое тело, когда она это делает.

Мягкие губы Оливии встречают мой подбородок, следуют вверх по моей челюсти, пока не находят уголок моего рта.

— Мое сердце никогда не было таким счастливым, как сейчас.

Нежно срываются с языка ее слова, и я отдаю все, что у меня есть женщине, для которой бьется мое сердце.