Единственное желание. Книга 3 (СИ)

22 За Гранью

Дэини не знала, куда бежать и что делать.

Она не знала этого и прежде. Но вдвоём всё казалось не таким безнадёжным. А теперь…

Проклятая минутная слабость! Он ведь просил — не отпускай руку!

«Не отпускай!»

Будто чувствовал, чем это обернётся.

Она снова его предала… На один короткий миг! Но этого оказалось достаточно.

Убийца…

Да! А ты будто не знала этого? Ты уже видела, как он умеет отнимать жизни, не раздумывая, не дрогнув.

И что тебе за дело до всех них, Рыжая? До чужих, мёртвых, и, вероятно, таких же подлых и гнусных, как мерзкий Лахти… Тебе не дано этого знать, но, может статься, они заслуживали смерти.

Не тебе судить Эливерта!

Но тебе его искать…

— Эл! — снова громко позвала она.

Голос прозвенел хрусталём по ледяному залу. Белоснежные кристаллы сияли на стенах и потолке. И так светло, как в лунную ночь зимой…

Куда исчезло мрачное подземелье?

«Будто я оказалась в Замке Серебряных Льдов… Эй, где же ты, Аделина, Королевна-Зима? Вдруг здесь пробуждается не только то, чего мы боимся? А всё, что засело в нашей памяти? Даже детская сказка, рассказанная у костра».

Настя сделала пару шагов по скользким плитам.

И тут пол у ног её разверзся. Кривые ломаные линии разрушили идеальную картинку, расчертили узорами застывшее стекло. Романова отпрыгнула назад, чтобы не провалиться в трещину, под лёд. Земля закачалась, и она упала на колени.

Из искривлённой щели поднялся гигантский пласт льда, сверкающий бриллиантовым блеском огромный щит. Он преградил Насте путь. Через секунду за спиной её поднялась ещё одна прозрачная стена. И ещё, и ещё.

Настя перепрыгивала с льдины на льдину, убегая от вырывающихся из трещин лезвий.

Прозрачные пластины заполнили весь зал. И сумерки накрыли это зимнее царство. Не абсолютная тьма пещер, но искрящееся сияние уступило место таинственному полумраку.

Настя шагнула вперёд, наткнулась на прозрачную стену, метнулась назад, снова налетела на преграду.

Со всех сторон сверкали, отражаясь друг в друге, серебристые грани. Очередной лабиринт. Изломанное пространство. Зазеркалье. Сотня повторяющих друг друга линий.

У Рыжей в голове помутилось от этих странных искривлений и обманчивых переходов там, где их не было и в помине.

Настя зажмурилась. Сознание прояснилось немного.

Она открыла глаза, шагнула вперёд, выставив перед собой руку, пальцы тотчас наткнулись на гладкую холодную преграду.

Кто-то шагнул к ней навстречу из пустоты, лишь затем, чтобы испуганно отпрянуть назад, как и сама Настя.

Несколько секунд Романова пристально рассматривала незнакомку. Бледное напряжённое лицо, спутанные волосы. Потом она невесело рассмеялась.

— Докатилась, Настёнок! Не узнала собственное отражение!

Чему тут удивляться? Зеркала и в Кирлии — роскошь, а уж здесь, в дремучих лесах Чужих Земель, где ей на себя любоваться? Немудрено отвыкнуть от собственного облика.

Дэини снова взглянула в зеркало.

А она изменилась…

Наверное, повзрослела. И лицо осунулось.

Ой, и пятен крови нет! Романова бросила взгляд уже на себя настоящую. Действительно, вся одежда чистая и сухая, будто и не было купания в кровавой реке.

А что если всё здесь мороки? И ничего этого нет? Может, это всё игры разума, галлюцинации? Бред? Какой дрянью напоила их с атаманом Сатифа?

Отражение в зеркале лукаво улыбнулось Романовой. И по спине пробежал холодок…

Самой Насте было не до веселья.

Улыбчивая девица преображалась. Стала чуть ниже, и шире в бёдрах.

Круглое лицо. Вздёрнутый носик. Светлые кудряшки рассыпались по плечам. Огромные серо-голубые глаза смотрела насмешливо, будто поддразнивая. А пухлые красивые губы улыбались так соблазнительно.

У Насти возникло странное ощущение, что она смотрит на эту девицу чужими глазами.

Иногда ей снились сны, в которых Настя Романова была вовсе не Настей Романовой, а кем-то ещё. То, что сейчас происходило, напоминало такой сон.

Она смотрела на девушку в зеркале и чувствовала, что это не она, а кто-то другой разглядывает незнакомую красавицу.

Блондинка протянула ухоженную белую ручку, словно желая обнять кого-то невидимого. И Дэини ощутила, как тёплые ладошки скользят по её телу. Она испуганно покосилась на собственную талию и не увидела ничьей руки, но ощущение не проходило.

— Тосковал по мне, ненаглядный мой? — мурлыкнула незнакомка в зеркале.

И Настя ощутила влажный жаркий шёпот, коснувшийся её виска.

Безумие какое-то! Раздвоение личности? Очередной кошмар?

Настя была одновременно и здесь, и по ту сторону зеркала. Она видела и чувствовала всё, что происходило за прозрачной гранью. Смотрела как кино, на огромном ледяном экране, но и сама была одновременно действующим лицом.

Словно очутившись в чужом теле… Или в чужой голове.

— Убери от меня руки! — брезгливо процедила Настя сквозь зубы, ощущая, как на смену минутному пылкому вожделению приходит глубокое отвращение.

— О! Даже так? — скривила красивые губы девица, напирая пышной грудью, едва умещавшейся в декольте. — Ты до сих пор злишься на меня? Или я тебе больше не по нраву? А обещал любить вечно… Так люби! Не робей! Теперь я твоя, до конца времён…

Прелестница снова протянула холёные ручки, но тот, в кого вселилась Настя, грубо стряхнул цеплявшиеся за него пальцы.

— В Бездну тебя, и твою любовь! — услышала Настя собственные слова, и вдруг всё поняла — узнала этот голос. — Никогда я больше на тебя даже не взгляну.

— Ах так!

Лицо блондинки перекосило от злости, и Рыжая с удивлением рассудила, что ничего нет в ней красивого. Вульгарная, кичливая девка. Неприятная, с какой стороны ни посмотри. И что только Эливерт в ней нашёл?

Последняя ревнивая мыслишка уж точно принадлежала разуму самой Романовой.

— В Бездну? Так запел, да? — шипела белокурая мегера. — Мы и так в Бездне, милый мой! И ведь я тут из-за тебя. Я, выходит, дрянь? Я тебя сгубила. А ты — само благородство, да? Ты этого не заслужил? Ты все эти годы жил и солнцу радовался, сволочь! А я тут… Как червь… Во тьме, в грязи, в этой мерзости! Что ты знаешь о Бездне, а?

Она иступлено кричала и кричала, и облик её менялся стремительно. Гладкая, как белый шёлк, кожа синела и покрывалась трупными пятнами. Скривилось и стало каким-то рыхлым всё тело. Запали и потемнели ясные небесные очи. А льняные локоны повисли, как облезлая старая тряпка.

— Ты прости меня, Аллонда! — вдруг сорвалось с Настиных уст, и покойная замерла, перестала блажить. — За всё прости! Я тебе такой участи не желал. И я… тебя прощаю. Прощаю сейчас за всё, что ты сделала, вольно или невольно. И благодарю за тот урок. А теперь исчезни! Исчезни из моей памяти навсегда!

Жуткое полуистлевшее существо, в которое обратилась пригожая купчиха, хрюкнуло что-то удивлённо, недоверчиво, покосилось, робко шагнуло бочком ближе и спросило шёпотом:

— Так… я… теперь… свободна?

— Свободна, — спокойно и безразлично кивнул Эливерт, а вместе с ним и Рыжая. — Больше нет между нами ни любви, ни ненависти. Пусто. Я тебя не держу.

— Свободна… — выдохнула Аллонда и рассыпалась на стайку легкокрылых мотыльков.

Они порхнули в разные стороны, растворившись в сумраке лабиринта.

Настю снова окружали лишь прозрачные льдистые грани зеркал, за которыми — пустота.

А потом она услышала крик. Полный боли. Призыв о помощи.

И Рыжая побежала на звук, то замиравший, то вновь оглашавший стеклянные переходы. Вытянув руки, как слепая, она нырнула в ледяную арку.

Внезапно зеркала исчезли, а она шагнула в тёмную душную комнатёнку. Поперхнулась дымом и копотью факела. И прежде чем успела разобраться, где очутилась, услышала тонкий пронзительный свист и ощутила, как ожгло всю спину нестерпимой болью.

Она закричала звонко, пронзительно, по-детски тонко. И новая мучительная вспышка пронзила тотчас. И снова, снова.

Настя пыталась закрыться руками, оглушённая этими ударами, не понимая, за что её бьют, желая лишь одного — прекратить пытку.

Когда пронзительный свист смолк, Дэини поняла, что не в состоянии даже шевельнуться. Тело не слушалось, её трясло.

— Вставай, щенок! Я лечь не позволял тебе!

Рука грубо вцепилась в плечо. Показалось, что пальцы впились прямо в сердце. Её рванули вверх, поставили на подкашивающиеся ноги.

В лицо заглянул чернобородый потный громила.

— Ну, теперь-то сделаешь, что велено? Бери кнут! Бери, тебе говорят!

Жуткий бородач сунул в руку Рыжей окровавленную плеть. Та покорно взяла. И даже когда её потащили куда-то, не сопротивлялась. Всё тело ещё пребывало в стонущем оцепенении, жутко саднило спину.

Избивавший Рыжую палач ткнул пальцем в заплаканную немолодую женщину, сидевшую на каменном полу. Та жалась к стене, глаза затопил беспредельный страх.

— Бей! Бей, сопляк! Или я тебе снова всыплю!

Настя упрямо затрясла головой.

— Ты совсем дурак, что ль? Высеки её! Или я тебя, говнюка, до смерти забью!

— Я не стану! Не стану! Убивайте! Всё равно — не стану! — надсадно выкрикнула Настя.

Голос дрожал, срывался. Чужой — не её, но и не атамана…

Мальчишеский?

Удар по лицу отбросил к стене. С трудом поднимаясь, Рыжая видела грязные пятки женщины перед своим лицом.

— А ты, старая кляча, такая же упрямая? Или сговорчивее будешь? — насмешливо спросил чернобородый, перекидывая плеть из руки в руку. — Я умею убеждать, поверь!

Визгливый свист разрезал душный воздух подземелья. Романова вздрогнула, но в этот раз удар предназначался не ей.

— Ой, пощадите, ой-ой! — запричитала несчастная женщина. — Не надо! Я всё сделаю, всё сделаю!

— Так вставай!

Настя отрешённо смотрела, как тётка спешно подскочила на ноги. Как чёрный, безжалостный, как гильотина, вложил оплетённую кожей рукоять в её сухие узловатые пальцы, подтолкнул вперёд.

Бледное лицо женщины исказилось и сморщилось, губы дрожали.

— Прости меня! Прости!

Она замахнулась широко, с отчаянной решимостью…

Пронзительно взвизгнула плеть, и острая боль снова вгрызлась в содрогнувшуюся детскую спину.

Эливерт почувствовал, как рука коснулась его волос. Он лежал ничком, уткнувшись лицом в прелую солому. От этого свербело в носу, но сил на то, чтобы сесть, не осталось. Шершавые грубые пальцы осторожно скользнули с затылка на оголённую спину.

Он непроизвольно застонал, дёрнулся. И рука снова вернулась к волосам, неуклюже погладила по голове.

— Ты не серчай на меня, слышишь? — хриплый тихий голос, забытый тысячу лет назад, разорвал тишину. — У меня выбора не было. Если бы они меня так отделали, я бы сейчас уже… Прости меня, сынок!

— Не называй меня так! Ты мне не мать! — Эл пытался отодвинуться подальше от скользящей по его волосам руки.

— Да, так и есть, — тихо вздохнула женщина. — Только у тебя нынче больше никого не осталось, кроме меня. Пойми, глупый, я ради нас обоих стараюсь! Разве я тебя так била как этот упырь ненасытный? Нет. Он бы забил тебя. А так, считай, я тебя спасла. И себя спасла. И, если послушаешь мудрую Илангу, так мы с тобой, сынок, ещё свободу увидим, обещаю.

Эливерт собрал в кулак всю силу воли, приподнялся на руках и с трудом сел, уставившись на женщину. В глазах, прозрачных, как льдинки, светилась надежда.

— Ты их не зли понапрасну, мальчик! Делай, что велено! Слушай во всем!

— Я не стану бить других, как они велят. Я никому больно делать не стану!

— Да пойми же ты, упрямец, так надо! Это на время. Притворись! Перетерпи день-другой! Обмани их!

— Отец меня учил, что врать нельзя, — поджал губы мальчуган. — Надо смело правду говорить. По чести поступать. Не хочу я притворяться…

— Отец его учил! — хмыкнула сердито женщина. — И где он, отец твой? Бросил нас, едва жареным запахло. Сбежал трусливо. А про честь и не вспомнил!

— Неправда… Он Лану хотел отбить…

— Правда, сынок, правда! Лану… Шкуру он свою спасал, а не Лану! Ты ведь тоже видел, как он к лесу драпал? Забудь про честь и про совесть! В этом мире или ты всех сожрёшь, или тебя… Выживет тот, у кого зубы есть, кто жалости не ведает! Запомни мои слова!

Иланга склонилась ближе, зашептала, словно её кто-то мог услышать в этом каменном мешке.

— Будешь тётку слушать — далеко пойдёшь! Я тебя жизни научу. Настоящей. Не сказкам пустым, что мать тебе рассказывала… Надо только отсюда выбраться. Они нас тут усмиряют, в скот хотят обратить, понимаешь? Будут бить да истязать, пока ничего, кроме страха, в нас не останется. Чтобы любое приказание, не спрашивая, исполняли. Так пусть поверят, что ты им покорился! Не противься, Эливерт, голову склони! Это ведь не на самом деле — притворство, игра. Ну, дашь пару плетей кому-то, зато нас выпустят отсюда. Нам бы только из каменоломней выбраться, а когда нас купят — мы сбежим. Как — я придумаю. Уж тут не сомневайся, мальчик! Не сомневайся!

Настя, прильнув к прозрачной зеркальной глади, смотрела на светловолосого мальчика с истерзанной спиной, внимавшего оборванной грязной женщине. Они сидели рядом на тонкой подстилке из соломы, и та всё говорила, и говорила, точно плела сеть, как старая паучиха.

И мальчик всё чаще кивал в ответ на её слова, и доводы тётки уже не казались такими ложными и низменными, и взрослый мир, в котором он так внезапно очутился один, начинал обретать совсем иные краски…

«Не верь ей, не слушай! — всхлипнула мысленно Настя. — Добро есть! И оно всё равно сильнее! Даже когда мы забываем об этом. Вернись к свету, Эл! Вернись к свету!»

Вспыхнули в глазах огоньки и обратились в мерцающие алые угли. Настя даже ощутила жар, хоть огонь в камине давно угас. По золе разбегались огненные прожилки, словно лава на склонах вулкана.

— Потому что ты — мой свет! Без тебя… ничего, кроме тьмы, во мне не останется…

Утренняя свежесть холодила обнажённое тело. Настя села, кутаясь в плащ.

Заглянула в его глаза, шепнула задумчиво:

— Ты ошибаешься…

И вдруг рухнула снова в темноту.

Упала на спину, больно ударившись о каменный пол.

Вновь огонь. Яростный, рвущийся из жерла огромной печи.

И кто-то ещё более неистовый. Свирепый, громадный, жуткий, стремительно надвигается, словно взбесившийся бык. Вот-вот затопчет.

Перекошенное от гнева кривое лицо. В огромном, словно слоновья нога, кулаке зажата кочерга. И сейчас она опускалась прямо на голову Насти.

Рыжая испуганно метнулась в сторону. Железный прут лязгнул о камни, зацепил самым краем, по руке и плечу.

Хрустнуло страшно. Рыжая заблажила от боли и от ужаса.

— Вшивые недоноски! — ревело откуда-то сверху зычно. — Убью, сопляков! От Горбача ещё никто не сбегал! Я тя-я-я научу! Раз и навсегда запомнишь!

Кочерга снова взлетела над головой Рыжей.

— Нивирт! — отчаянный возглас где-то совсем рядом.

Стремительная тень метнулась к уродливому силуэту Горбача. Тот отмахнулся от худощавого светлого парнишки, как от назойливой мухи, отшвырнул к горну.

Кузнец снова развернулся, двинулся на неуклюже пытавшуюся подняться с пола Настю. Взмахнул своей железякой...

И вдруг замер, широко распахнув глаза. Постоял секунду и рухнул лицом вниз.

В спине — всаженная на треть заготовка клинка. Над бездыханным телом растерянно застыл щуплый невысокий паренёк с глазами светлыми и прозрачными, как воды горного озера.

— Ты его убил? — прошептала Дэини чужим осипшим голосом и уже громче, с недоверчивым восхищением и ужасом одновременно: — Эл, ты грохнул его, грохнул эту тварь!

Откуда-то, из дальних уголков, из-под лестницы и перевёрнутых лавок, медленно выползли другие мальчишки, такие же худые, замызганные и перепуганные до смерти.

А паренёк с прозрачными глазами всё стоял, с ужасом глядя на свою перепачканную кровью ладонь, не замечая, как расползается зловещая бордовая лужа, всё ближе подступая к его босым ступням.

Эливерт недоверчиво смотрел на свою руку, на окровавленные пальцы, и всё силился понять — как это вышло?

Нет, он не жалел. Горбача жалеть — последнее дело!

Да и выбора не было — или проклятый упырь, или лучший друг… Какой уж тут выбор?

И всё равно не мог понять, как же это случилось. Он человека убил? Пусть тот таким дерьмом был, что не выразить, но человеком всё-таки.

Эл снова посмотрел на раскрытую ладонь, сжал кулак…

И вдруг кулак взлетел над головой и проворно устремился вперёд. Костяшки пальцев врезались в чью-то скулу. Удар, ещё удар. Оседлав распростёртого на земле противника, Эливерт безжалостно колошматил того по голове. Разбитое в кровь лицо, худое и смуглое, моталось, как у тряпичной куклы.

— Бей! Бей! Вмажь ему!

Дикие остервенелые крики мешали, не давали осмыслить, не давали понять.

«Кто это? Зачем эта бойня?»

Черноволосый парнишка уже почти не сопротивлялся. В изуродованных чертах его лица слабо угадывалось нечто знакомое. Но вспомнить не давали.

— Давай! Урой его, Ворон! Бей гада! Бей! — оголтелая толпа подростков захлёбывалась от восторга, не прекращая бесчеловечной травли даже на миг. — Врежь ему ещё! Ещё!

Рыжая стояла в толпе оборванцев — пацаны, подростки, самому старшему лет пятнадцать, не больше.

Беспризорники? Пожалуй, что так. Чумазые, в рваной одежде, которая у многих явно с чужого плеча.

Стая. Серая стая озлобленных диких волчат. И сейчас эта стая рычала, подвывала, улюлюкала, чуя кровь, кровь слабого. Стая жаждала растерзать жертву. Стая выбирала вожака…

— Кончай его, Ворон! — сплюнув сквозь зубы, презрительно бросил высокий плечистый паренёк, с безобразным пятном ожога на лице.

И кулак, занесённый для нового удара, вдруг замер.

Эл поднялся, тяжело переводя дух, глянул свысока на размазанного по земле мальчугана.

— Не добиваю убогих! — холодно бросил он, перешагнув через корчившегося в грязи чернявого, двинулся к ликующей толпе.

— Сосунок ты ещё, Ворон! — хмыкнул ему в спину тот, старшой, из его рукава в ладонь скользнул длинный трёхгранный стилет. — Крысу пожалел… Хрен тебе когда атаманом стать!

Эливерт обернулся на приглушённый хрип. Обозвавший его сосунком невозмутимо вытирал окровавленный кинжал об одежду затихшего мальчонки.

Беснующаяся стая испуганно затихла.

По переулку внезапно прокатился удалой разбойничий свист.

— Облава! Смывайся!

Босяки прыснули в разные стороны, как стайка мальков, испуганных щукой.

Настю увлекло этой резвой людской волной. И она тоже побежала со всех ног, стараясь не терять из вида своих сотоварищей. В этом хаотичном бегстве по городским подворотням она тотчас снова упустила Эливерта…

Рыжая поскользнулась на узкой, залитой помоями лестнице, кубарем скатилась вниз, а когда подняла голову, увидела, что её снова окружают ледяные зеркальные грани.