Это несерьёзно

Глава 47

От наркоза я отхожу медленно. Сны тяжелые, мрачные. Что именно снится — не помню, но каждый раз, погружаясь в забытье, я чего-то пугаюсь и норовлю очнуться. Пробуждаюсь неизменно в слезах. Помню только детский плач, который продирает до костей, преследует и в ушах звенит старой травмой. Кажется, будто это мой ребенок надрывается, хотя у меня никогда не было беременностей. Хочу его найти, прижать к себе и вдохнуть запах. Я лежу одна в палате и ощущаю какое-то нескончаемое бессилие и одиночество.

Персонал в этой больнице слишком приветливый. Бегают вокруг, стараются угодить. Немало в душе напрягаюсь из-за этого: складывается ощущение, что я умру скоро и все эти люди из жалости сговорились хоть как-то подсластить бедняжке последние часы.

Врач уверяет, что операция прошла по плану и для паники поводов нет, но все же первые сутки после лапароскопии провожу в подозрениях и смятении.

На второй день я вырываюсь из медикаментозного сна рано утром и вижу, как медсестра Амрит поправляет букет белых гортензий. Яркий свет проникает сквозь жалюзи и чертит на ее алой форме белесые полосы.

— Красивые, — говорю на английском. — От кого принесли?

— Нет карточки. Вот и завтрак, смотрите какой! М-м-м! А аромат! Аромат, мисс! — Она активно, чуть комично жестикулирует, и я улыбаюсь.

А потом и вовсе хихикаю. Пытаюсь дать понять милой медсестре, что голода не чувствую совсем. Но Амрит тоже не промах — усаживается рядом, зачерпывает ложкой какое-то жидкое пюре.

— Скажите «а-а-а», и Амрит все сделает за вас, мисс.

— Окей-окей! Благодарю, я сама справлюсь. — Забираю у нее ложку.

— Сколько вам лет, столько и ложечек, — хитро улыбается она.

Двадцати бы вполне хватило, но Амрит считает вслух. Она ведет себя как мама маленькой девочки, и в другой ситуации это бы раздражало, но здесь, в чужой стране, со швами на пузе, я ощущаю себя одинокой и уязвимой, поэтому радуюсь навязчивой заботе. Подчиняюсь и съедаю все, что требуется.

Оставшись одна, долго смотрю на букет. Красивые цветы, утонченные, запредельно нежные. Будто специально выращенные, чтобы радовать глаз отошедшей от наркоза дурехи, которая в Индии умудрилась получить разрыв кисты и потерять при этом почти две трети яичника.

Вытираю слезы. Жалкая неудачница, теперь еще и наполовину бесплодная.

Меня везли на вертолете, он как-то умудрился сесть прямо на дорожке перед виллой. Тогда было уже настолько все равно, что я ничему не удивилась. А сейчас обдумываю, и прямо вау! Вертолет у виллы — окей, что дальше? Моя брюшина была наполнена кровью, меня трясло от ее потери. В больнице медики бегали, суетились. Навела я шороху! В меня влили пару литров плазмы, прооперировали.

Сейчас тепло, спокойно. Амрит открыла окно, впустив в палату свежий воздух и задорное щебетание птичек.

Прошлым вечером, выйдя из наркоза, я позвонила своим, дабы успокоить, и это, наверное, морально был самый тяжелый момент суток — я не чувствовала себя в порядке, но притворялась. Родители так распереживались, что с полуслова принялись бомбить обвинениями в случившемся. Зачем поехала на какую-то виллу у черта на куличках, зачем занималась спортом, ведь мне нельзя? Зачем. Зачем. Зачем.

Они звонили и писали всю ночь, пока мобильник не сел. Я честно старалась отвечать, но с каждым разом было все тяжелее. Каждое слово градом прибивало к земле. Мне припомнили и неудачный брак, и прочие промахи. Обещали, что больше я и шагу без родительского разрешения не ступлю, потому что ни на что не способна.

Где же Демьян? Сама я ему из принципа не пишу, да и что он сделает? Но отчего-то хочется, чтобы был в курсе и… не знаю, написал пару слов. Каких-нибудь.

В следующий раз, когда открываю глаза, в палате нас двое, и второй человек не Амрит — как-то сразу прихожу к этому пониманию. Солнечный свет из яркого стал приглушенным — вечереет, наверное. Не без труда я фокусируюсь на посетителе в белом халате за столиком. Пульс слегка ускоряется, пока происходит узнавание.

Когда наши с Демьяном глаза встречаются, мои губы трогает легкая улыбка — посмотрите только, кто пожаловал! А ведь знала, что бросит все и сорвется. Удивления нет, лишь тупая, как боль, радость. Баженов до бессилия предсказуемый.

— Привет, — говорит он негромко, а кажется, что в набат бьет.

Хочу, чтобы на колени встал и умолял к нему вернуться. Говорил, что не может без меня, помирает и все такое.

— Здравствуй. Как твои дела?

— Намного важнее, как твои, — отвечает Демьян в обычной манере.

Хмыкаю.

— Да вот, разрыв кисты. Бесплодие под вопросом. У мамы так же было, но она к тому времени уже успела родить меня. Я — никого не успела. А так отлично дела, откачали, как видишь. Похудела, наверное, все же минус орган. Хотя он мало весит, так что на весах разница будет незаметной.

— Я говорил с врачом, ты еще некоторое время побудешь под наблюдением. Как медики дадут отмашку, организую тебе комфортный перелет домой.

— Спасибо. Поезжай в отель, я хочу поспать.

Слезы снова жгут глаза. Я крепко зажмуриваюсь, стараясь погасить порыв. Хочу быть сильной и при Баженове тоже. Просто не могу потерять все то, чего добилась.

Демьян же поднимается и медленно подходит. Край матраса проминается под его весом. Я отворачиваюсь и быстро моргаю.

— Кристин, ты поправишься. Эй, все будет хорошо.

Здесь уж сдержаться немыслимо. Ложусь на бок, спиной к нему, подтягиваю колени повыше, всхлипываю несколько раз, а потом, перестав стесняться, горько рыдаю.

Демьян укладывается рядом и осторожно, словно я фарфоровая, обнимает. Его близость и молчаливая поддержка оказывают сокрушительно влияние: я окончательно отпускаю себя и реву навзрыд. Он прижимает сильнее. Господи. Накрываю его руку своей и шепчу беззвучно: «Как хорошо, что ты приехал. Как же хорошо!»

— Я такая дура, — бормочу себе под нос. — Ведь знала, что у меня эти кисты бывают и что нельзя перенапрягаться. Несколько раз гормоны пила, чтобы они уходили. Мама с детства талдычила: никакого спорта. Я все это прекрасно знала, ну как же так! Вдруг у меня теперь не будет детей? А я хочу. Очень хочу ребеночка. Хочу стать мамой. Во мне так много любви, Демьян, я так хочу согреть своего малыша. Взять на руки, прижать к груди. Все время казалось, что потом, успеется. И вот мне двадцать семь, у меня только один более-менее здоровый яичник и дикий страх, что с ним тоже что-нибудь случится. Демьян, как херово на душе. Как херово, Дёма. Просто не описать словами.

Закрываю лицо и плачу, не могу, да и не хочу останавливаться. И мне совершенно все равно, что Баженов подумает. Слабая, глупая, раненая, бесполезная.

Его объятия становятся крепче. Я чувствую легкий поцелуй в макушку и осознаю, что ничего плохого он не подумал и… никогда не подумает. Демьян как был, так и остается моим лучшим другом, который рядом и в радости, и в горести. Всегда.

Качаю головой и, чуть успокоившись, произношу:

— Долго летел?

Молчит. Убирает волосы с моей щеки. Быстро касается губами, от чего я едва не вздрагиваю.

— Просто хочу знать, сколько у тебя ума, — усмехаюсь. — Помочь ты все равно ничем не можешь. Ты не врач же.

— Пятнадцать часов. — Голос звучит немного хрипло, и это рождает новый поток мурашек по телу.

Как хорошо, что Баженов тут.

— Зачем прилетел? Я не просила.

— Подумал, вдруг тебе захочется кого-нибудь обнять, — отвечает с легкой улыбкой.

Киваю и позволяю себе расслабиться. С каждой секундой легче становится. Огромный айти-подорожник.

— И столько же обратно? Сумасшедший.

— Эй, — говорит Демьян вполголоса. — Сумасшедшая здесь ты, птенец. Какого, блядь, хрена?

В его тоне нет раздражения, скорее растерянность и укор, и я смеюсь.

— Испугался? — подкалываю. — Чуть не закопали меня.

Он хмыкает, и я поворачиваюсь. Устраиваюсь на его груди, касаюсь носом шеи и глубоко вздыхаю.

— Я сама очень сильно перепугалась. Думала, всё. Прости, что заставила понервничать. Повезло, что у них был вертолет, что так быстро доставили и в клинике уже операционную подготовили. Хирурга вызвали. Четко все было, как в кино.

Обнимаю Демьяна крепче, а он обнимает меня.

— Поправляйся, Кристин. Ни о чем другом не думай. Будут у тебя дети, все будет. Сейчас главное — восстановиться.

— Родители там в панике, опять выясняют, кто виноват. Это просто немыслимо, названивали всю ночь.

Выспрашивали подробности, накидывали, что нужно спросить у врача и так далее. Мне же хотелось, чтобы меня просто обняли и сказали, что все будет хорошо, несмотря ни на что.

— Все будет хорошо, — читает Баженов мысли. — Всякое бывает. Но от цивилизации так далеко больше не уезжай.

Прыскаю.

— М-м-м, я что-то смешное сказал?

— Да так, ничего. Не уеду больше, обещаю.

Демьян кивает и неспешно поглаживает по плечам.

Поплакав вдоволь, я медленно засыпаю в его руках, и на этот раз сон крепкий, пустой, но живительный. Интересное дело — Баженов не высыпается рядом со мной, а я, наоборот, лишь на его груди могу полностью расслабиться.