Температура понижается

Мне много чем приходилось заниматься в жизни, иногда я попадал в довольно опасные переделки. Но вот в чем не был специалистом — так это во вскрытии замков. Да и вообще, уголовные преступления мне совершать не доводилось. Впервые я столкнулся с тем, что называется корпоративным шпионажем. Мне и в голову не приходило, что посреди лазурного моря на роскошной яхте можно заниматься киберпиратством. Меня мучили самые разнообразные страхи, в том числе мысли о том, что мое дело может попасть в руки Интерпола и моя жизнь будет навеки испорчена или даже загублена. Кроме того, смущало, что так или иначе, но мне предстоит грубо попрать все законы гостеприимства. Я вспомнил, что в некоторых культурах воровство в доме хозяина со стороны гостя считалось одним из самых тяжких злодеяний. И еще я никак не мог изгнать из своего сознания тот факт, что у Казановы имеется на яхте пистолет.

Я стоял на палубе с бокалом коктейля в руке, стараясь вздохнуть поглубже и успокоиться. Мне пришло на ум воспоминание о том, что Арчи Редбэнк, один из гостей Данте, был пойман на вечеринке в доме Казановы, когда подглядывал в туалете за хозяином. Обнаружив его, охрана вышвырнула хулигана через стеклянную дверь, не открывая ее. Я знал Арчи очень хорошо. Его еле-еле смогли избавить от тюремного заключения адвокаты. Но самое нелепое в этой истории то, что Арчи подглядывал за Данте только потому, что хотел узнать, трусы какого брэнда тот носит. И он довольно жестоко поплатился за свое любопытство. А что ожидает меня, если застукают за скачиванием информации из компьютера?

И вообще, с какой стати я должен так рисковать? Почему должен поступиться принципами и подвергнуть себя немыслимой опасности ради прихоти Роттвейлер? Но тут я снова задавался вопросом: а в чем именно заключались мои принципы? И чем больше рассуждал об этом, тем сильнее сомневался и мучился дурными предчувствиями.

Алкоголь совершенно не помогал мне прийти в себя и успокоиться. Я был трезв как стеклышко, а вечеринка между тем продолжалась. Девушки танцевали стриптиз, некоторые гости прыгали за борт, кто в одежде, кто голый. Киттен где-то нашла русалочий хвост и, прицепив его, позировала топлес эксцентричному итальянскому фотографу Джонни Порчини.

Заметив, что я наблюдаю за ними, Киттен взмахнула хвостом и, подмигнув мне, весело захохотала.

— О, Киттен, ты настоящая морская богиня! — восклицал Джонни, продолжая щелкать камерой, а Киттен все заливалась и заливалась радостным смехом.

Пока Казанова водил нас по комнатам, я заметил, что рядом с его каютой находилась библиотека, битком набитая изданиями классиков в дорогих кожаных переплетах, к которым явно никто никогда не притрагивался. И именно там я видел ноутбук. Но я почти не помнил, как пройти к библиотеке. Запасшись бутылкой гаитянского рома, я направился вниз по лестнице, и оказалось, я не один удалился с палубы — еще несколько пар искали уединения в каютах.

Распахнув по ошибке не ту дверь, я увидел Зули, одетую в вызывающее розовое бикини, в обществе трех джентльменов в костюмах. Наконец я отыскал дверь с надписью «Библиотека». Но вряд ли молодой американец смог бы прочесть это слово, ибо написано оно было по-итальянски[25].

Дверь оказалась заперта. Я подергал соседнюю, за которой находилась каюта Казановы, и она открылась. В комнате было темно. Возможно, виной тому скудное освещение, но Легер, которого я, наконец, смог разглядеть, показался мне уж больно тусклым, чтобы быть подлинником, ведь этот мастер славился своими яркими, насыщенными красками. Да, Казанова, скорее всего слишком много переплатил за подделку.

Из каюты следующая дверь вела в студию, и она тоже была открыта. Объект моих поисков находился на письменном столе, и я тут же влез в систему, оставив дверь открытой, чтобы услышать вовремя, если кто-нибудь появится в комнате, успеть отослать всю информацию по электронной почте и сделать вид, будь я всего лишь пью ром. Но никаких финансовых данных в компьютере не обнаружилось. Имелись материалы по дизайну нового веб-сайта, тупые игрушки, и ничего существенного, кроме списка приглашенных на вечеринку. Удивительный список… Сильвестр Сталлоне, Арман Ассанте, Денис Родман, сенатор Д'Амато…

После четверти часа, проведенной в апартаментах Данте за противозаконным занятием, я почувствовал странное беспокойство. Оттого, что сознавал преступность своих действий?.. Примерно такое же ощущение охватило меня, когда я впервые участвовал в соревнованиях. Эффект борьбы, выброс адреналина… Но в спорте по-другому, там волнение — это внезапный взрыв энергии, а здесь я переживал мучительный, постепенно нарастающий болезненный страх. Чем дольше я копался в компьютере Казановы, тем неприятнее становилась для меня эта процедура.

Наконец я наткнулся на папку с наименованием «HR». Ротти была права. В ней находилась информация о наших контрактах и оплате наших моделей. Я поразился. Вообще-то я полагал, что Мисс просто впала в паранойю. Возможно, что паранойей она все-таки страдала, но на сей раз ее подозрения оправдались. Я глотнул рома и принялся скачивать данные. Я тут же скопировал все, что обнаружил, и на всякий случай файлы агентства Казановы тоже.

Я, к сожалению, лишен способностей Джеймса Бонда и не только не умею лихо водить машину или стрелять не оборачиваясь, но и не могу уничтожить следы своего присутствия в чужом компьютере. Порывшись в столе Данте, я нашел диск для записи, но попутно заметил там и кое-что еще — пистолет и баночку с белым порошком.

Пистолет я не тронул, но баночка меня заинтересовала. Я пробовал кокаин только один раз, на вечеринке одного богатого приятеля после того, как мы пьянствовали целую ночь. Что удивительно — наркотик способствовал мгновенному протрезвлению. Я ожидал совершенно другого эффекта, не рассчитывая на внезапно нахлынувшую ясность сознания.

Возможно, мне следует повторить опыт, рассуждал я. Если открою баночку и вдохну немного порошка, одну чайную ложку, гораздо меньше, чем обычно потребляла Зули, стану соображать лучше. Наркотик немного обжег ноздри, но меня это не беспокоило. Потом показалось, что я принял недостаточно, но я решил подождать и понаблюдать за собой, пока файлы копировались на диск. Внезапно мой взгляд скользнул по папке, названной «X». Я открыл ее и обнаружил жесткое порно с участием Юшки. Находка поразила меня до глубины души. Все было как в обычных порносъемках, но немного лучшего качества. Вероятно, до того, как Юшка попала в модельный бизнес, она зарабатывала в Москве проституцией. Но в той же папке я обнаружил фотографии Зули, и тоже порнографические — Зули с парнями, Зули с девушками, Зули сама с собой. Были там и фотографии еще многих моделей.

Внезапно в комнате послышался шум. Я вскочил с кресла и, спрятавшись за дверью, заглянул в каюту. Казанова собственной персоной в белом банном халате, с ним Киттен в том виде, в каком была на палубе, с русалочьим хвостом и с мокрыми волосами. Меня охватила паника.

Но тут произошло неожиданное. Возможно, я принял не кокаин. Я вдруг почувствовал себя хорошо. Слишком хорошо. Безо всяких причин и оснований ощутил прилив сил, но не тот, что позволяет танцевать ночь напролет. Возможно, мои ощущения были иллюзией, навеянной порошком, и возможно, это был не кокаин, а героин… Опьянение прошло, но на меня навалилась коматозная заторможенность. Мне необходимо было заставить свой мозг включиться в работу, но я никак не мог уцепиться за реальный стимул, чтобы принудить его к этому. Черт, вот дерьмо! Сколько же я вдохнул? А что, если я вообще загнусь от передозировки?

Но если Казанова найдет меня, не станет ли он стрелять? Кстати, я бы понял, прикажи он швырнуть меня за борт. Мне все больше казалось, что я принимаю участие в какой-то ирреальной сцене, будто происходящее — спектакль. Все вдруг перевернулось с ног на голову. Я напрасно стремился пробудиться, все вещи расплывались перед глазами. Имеется ли на островах клиника, куда можно обратиться с наркотическим отравлением? Если там нет тюрьмы, то и больницы, наверное, тоже.

Нужно было что-то сделать на случай, если Казанова войдет в студию. Я не мог застрелить его, но это отнюдь не означало, что и он не мог застрелить меня. Некоторое время я прислушивался к тому, как Киттен флиртует с Казановой, а сам обдумывал, как действовать в ближайшие десять минут. И вот я решился.

Я вышел.

Казанова был потрясен моим появлением, а Киттен расхохоталась.

— Он в оцепенении. Остолбенел, что ли! — констатировал Казанова.

Киттен в ужасе отшатнулась и истерически зажала руками рот, но, заметив пустую бутылку, выхватила ее у меня и потрясла перед носом Данте:

— Думаю, он просто пьян. Бог мой! Наверное, дрочил на фотки Зули!

Именно на такую реакцию я и рассчитывал, заранее расстегнув брюки и оставив на экране открытые порнофотографии с Зули.

— Потрясающая верность! — воскликнула Киттен.

Казанова посмотрел на мой член.

— Он выглядит так, словно ее измены его доконали.

— Она довела Чарли до помешательства! — прошептала Киттен. — Какой ужас!

— О Господи! — воскликнул я. — Киттен! О Боже! Извините. Данте… черт!.. Я так пьян. Искал, где бы посидеть отдохнуть, прийти в себя… мне было так плохо, я хотел в ванную… но тут увидел компьютер, решил отправить письмо…

Киттен безудержно смеялась, а Казанова вторил диким хохотом. Чтобы не вызвать подозрений, я тоже стал им подхихикивать.

— Принеси этому несчастному халат, Киттен, — велел Казанова.

Но девушка была так шокирована происходящим, что не могла пошевелиться. Кажется, он поверил, что перед ним нажравшийся до идиотизма придурок, доведенный до невменяемого состояния неверной подружкой. Возможно, только страстью к Зули он и объяснял мое поведение. Даже не заинтересовался, что я делал у него в кабинете, за его компьютером. Меня спасли ужасные вульгарные порнофотографии Зули!

— Зули… я не могу… я просто ее раб, — хныкал я.

— Можешь мне это не объяснять, — отозвался Данте, — она умеет окрутить мужика. — Он скорчил комичную гримасу, пародируя голос Зули: — «О, папочка, я так хочу, так хочу…»

Я едва удержался от смеха, который мог выдать мою излишнюю трезвость.

— Да! Точно так она и делает! — подтвердил я.

Думаю, он остался доволен, что застал меня в таком положении, когда я должен был почувствовать себя полным дерьмом. Ведь мое безобразное поведение бросало тень и на Роттвейлер, а возможно, он просто радовался тому, что, как он полагал, мне не попались на глаза файлы, украденные им у нашего агентства. В некотором смысле мы оба были преступниками, и оба боялись, что наши грязные дела вскроются.

Киттен накинула мне на плечи халат. Но я успел заметить, что Данте перепрятал пистолет из одного ящика стола в другой, а банку с порошком забрал с собой.

— Ладно, давай оставим его, пусть оденется, — сказал он Киттен.

— О, я быстро, — заверил я их, делая вид, будто с трудом подбираю с пола свои вещи.

Нелегко прикидываться дураком, да еще и пьяным, но другого выхода у меня не было.

— Погодите, — продолжал я, — сейчас уйду…

Казанова и Киттен вышли, оставив меня в кабинете, и я тут же спрятал диск в карман. Так что когда вышел к ним, мне уже нечего было опасаться.

— Вот и я, — сообщил я, — уже в полном порядке.

Киттен нежно обняла меня и погладила по щеке:

— Чарли, ты такой милый! Ты должен найти себе хорошую девушку.

— О да…

Она взяла меня за руку, и я посмотрел в ее яркие, как южное море, глаза. Они словно напитались синевой карибских вод. Мне Киттен казалась божественно невинной, только-только спустившимся с небес ангелом, маленькой русалкой, вышедшей из пенных волн океана… богиней радуги Иридой…

Я посмотрел на себя в зеркало, и мои фантазии тут же испарились как дым. Я вспомнил, что нюхнул какую-то дрянь, но наркотик избавил меня от наихудшей развязки — от скандала. Меня это устраивало. Сейчас я полностью пришел в себя и четко понимал, что операция прошла успешно, заветный диск в кармане. Но неприятный осадок, нечто от пережитого панического ужаса все еще бродило у меня в крови, и при каждом шаге я пошатывался. Впрочем, возможно, это происходило из-за сильной качки яхты — море слегка штормило.

Я снова подумал о Зули и вспомнил, что богиня Ирида была сестрицей гарпий. И если Киттен радужно-мила и невинна, то Зули — явное чудовище с крыльями и когтями, готовое разорвать всякого, кто имел неосторожность не угодить ей.

Покинув яхту и добравшись до дома, я заснул мертвым сном.

Я словно окаменел, проснувшись, — не мог пошевелиться. Возможно, еще не отошел от недавнего кайфа. Меня мучили странные видения. Я видел совсем крошечную Зули в бикини и такую же крошечную Киттен, танцующую стриптиз вокруг мини-шеста. Крошечные Кара и Сьюзан играли в кегли. Я понимал, что переживаю нечто похожее на галлюцинации, но они были удивительно правдоподобны.

Мне мерещились и другие девушки, тоже размером с Барби. Они прыгали по мне, как лилипуты по телу Гулливера. Я пытался сбросить их с себя, но ничего не получалось. Пробовал кричать, но язык точно присох к небу. Наконец я все-таки забылся глубоким сном.

Когда я проснулся, в открытое окно виллы дул прохладный ветерок. Крошечные супермодели исчезли. Я мог свободно двигаться, и, к счастью, я был один. Зули все еще плавала на яхте Данте, и я, не теряя ни минуты, собрал свои вещи и отправился в аэропорт.

Зули и я так никогда и не разорвали наших отношений официально. Мы расстались полюбовно.

Спустя десять дней после приключений на Карибах мы с ней спокойно вместе обедали в большом итальянском ресторане в центре города, причем Зули привела с собой женатого парня-афроамериканца да еще и его приятелей. С парнем у Зули случилась коротенькая интрижка, но, видимо, они тоже смогли остаться друзьями, во всяком случае, он был весьма вежлив и даже смутился, когда она поцеловала его в губы.

Она не представила нас друг другу, но это не помешало нам мило проболтать часа два. Я даже почувствовал к нему искреннюю симпатию. У нас не было причин и поводов для ревности, мы оба были случайными любовниками супермодели Зули, и все. Так что нам не составляло труда добродушно улыбаться друг другу.

Когда он ушел, Зули принялась рассказывать историю их взаимоотношений. Она уверяла меня, что этот молодой человек долгое время домогался ее и даже обещал оставить жену ради того, чтобы они могли официально зарегистрировать брак. Странная разговорчивость обычно находила на Зули после обеда. Потом мы сняли номер в отеле, но никакого секса не было. Я просто слушал и слушал ее болтовню, пока не заснул. Проснувшись на следующее утро, я услышал голос Зули. Она беседовала по телефону. Я понял, что девушка добивается разговора с редактором «Нью-Йорк пост», но время было слишком раннее. Так и не добившись своего, она начала отсылать голосовой почтой сообщение. Я лежал и прислушивался к ее необычно звучащему английскому. Ее акцент временами становился слишком явным, и мне даже слышались в нем французские носовые согласные.

— Ричард, это Мариетта из «Мейджор моделз». Я подумала, тебя может заинтересовать, что суперзвезда Зули Стюарт провела горячую ночь с Да Сальвано…

Меня изумляло, с какой уверенностью она полагала, что ее никто не выдаст, ведь по ее произношению кто угодно мог определить, что она сама сообщала о себе эту выдуманную сплетню. Но два дня спустя за утренним кофе я читал в газете новость о том, что супермодель Зули проводит ночи с любовником… Довольно смешно на этом фоне выглядел ее возмущенный крик по телефону:

— Эти негодяи постоянно лезут в мою частную жизнь!

О бесподобная ложь! О искусство притворства! Она готова была делать что угодно, лишь бы продолжать зарабатывать миллионы. Зули умела гениально разыгрывать возмущение. Тем более что газеты не упоминали имени ее мифического любовника, а всего лишь писали «с легендарным актером, снимавшимся…» «Новость» была шита белыми нитками, но поклонники модного стиля жизни этого не замечали или делали вид, что не замечают.

Убедившись, что я все еще не повесил трубку, она заговорила снова:

— Чарли, ты меня слушаешь?

— Да.

— Ты не ревнуешь?

— Нет.

— Это совершенно несерьезно.

— Конечно.

— Нет, правда, несерьезно, ты не должен ревновать!

— Я не ревную.

Я должен был говорить убедительно. Иначе она ни за что бы от меня не отстала.

— Ты серьезно, папуля?

Я ненавидел, когда она меня так называла. И по большому счету я ненавидел ее капризный манерный голос.

— Да, Зули, я никогда не был так серьезен.

Все мои мысли были заняты исключительно секретными данными, которые я должен был передать Роттвейлер. И при встрече с ней я еще раз ощутил себя Бондом. Взяв у меня диск, она коротко заметила:

— Хорошо.

Хорошо. Я надеялся услышать нечто большее, чем сухую похвалу за то, что рисковал своей жизнью. Возможно, это слово могло удовлетворить Бонда, но он не занимался кражей данных у одного модельного агентства ради другого.

Я целый день ожидал, что Ротти заговорит о результатах моей миссии после того, как просмотрит диск, но она молчала.

Я не выдержал и задал вопрос первым:

— Так что с диском?

— С каким диском?

— Который я привез с яхты.

Она продолжала притворяться и посмотрела на меня расширившимися от удивления глазами, несмотря на то что мы были с ней одни.

— Очень любопытно, но ничего особенного. — Она оглянулась, словно ожидая разглядеть где-нибудь в углу вражеский телескоп, и добавила уже шепотом: — Шпионят!

Больше мы с ней никогда об этом происшествии не говорили.

Одним из наиболее странных моих поручений был поиск сведений о всемирно известных торговцах предметами искусства.

Попадая в сферу модельного бизнеса, вы волей-неволей начинаете общаться с огромным количеством людей. Харо Баллкиан, или Гарри, как его звали и друзья, и враги, в этом смысле очень примечательная фигура. Он представитель целого племени носферату — я полагаю, его стоило относить именно к ним. Его взгляд способен заморозить. Такие глаза, как у него, могли быть у Дракулы. В его взгляде прочитывалась полная информация о пищевой цепочке, и он свидетельствовал об абсолютной холодности натуры.

Конечно, Гарри — вампир, он король торговцев в мире искусства. Одно его движение могло потрясти основы этого бизнеса и изменить тенденции его развития.

Гарри начинал как продавец ковров и всяких ориенталистских безделушек в Чикаго. И очень преуспел на этом поприще. Однажды приятель предложил деньги за то, чтобы выставить свои картины в его помещении на Мичиган-авеню. Это было впервые в жизни Гарри — ему предложили деньги. Но идея пришлась по вкусу, он счел, что картины выгодно оттенят его ковры, а выставочная вечеринка будет прекрасной рекламой его торговли. Картины находились у него месяц, но, когда друг приехал за ними, он сообщил, что картины проданы.

Гарри понял, что торговать картинами выгоднее, чем коврами. Он выписал другу чек на приличную сумму, чтобы тот не слишком на него сердился, но при этом добавил, что и так переборщил с компенсацией, ибо продавцы картин обычно забирают себе половину прибыли.

«Я не такой, как они…» — напомнил он другу, а тот и так был счастлив, что получил столько денег. На самом деле он взял себе лишь двадцать процентов. Но этот опыт многому научил его — самый лучший ковер не может быть продан за столь же высокую цену, как самая плохая картина. Цены не ограничены ничем, можно завышать их как угодно, ведь это произведение искусства. К тому времени, когда мы познакомились с Гарри, он уже достиг своего звездного неба.

Мисс Роттвейлер всегда занимала самые лучшие позиции в списках его покупателей. Она знала, чего он хочет. Он нуждался в том, чтобы его окружали красивые девушки, то есть не просто красивые, но еще и знаменитые, прославленные за свою красоту, ибо это способствовало успешности его бизнеса. И Ротти поставляла ему красоток в неограниченных количествах. Надо заметить, что модельный бизнес был для нее лишь средством заработка, но по-настоящему она интересовалась именно искусством. С удовольствием общалась и с художниками, и с коллекционерами.

У девушек проблем с Гарри не было. Он был богат, известен и хорошо выглядел. Носил дорогие элегантные костюмы, ездил на шестисотом «мерседесе» с пуленепробиваемыми стеклами, который некогда принадлежал папе римскому. Гарри владел особняком, набитым таким количеством предметов искусства, что стал объектом зависти аукционов «Кристи» и «Сотбис». В особняке, построенном и спланированном знаменитым архитектором, окна тоже были пуленепробиваемые, хотя, пожалуй, никто и не осмелился бы на него покуситься. Ему также принадлежал знаменитый дом Филиппа Джонсона в Коннектикуте, коттедж с тридцатью комнатами на Джин-лейн, в Саутгемптоне, и в Лос-Анджелесе он владел домом, где его часто просили дать разрешение провести съемки какого-нибудь фильма. Его отличал безупречный вкус во всем, кроме отношений с людьми.

Гарри знал, что должно быть признано настоящим искусством, но не открывал секрета своих оценок. Он пользовался безоговорочным авторитетом у художников, и никто из них не спорил с назначаемой им ценой. Он создал саму историю торговли предметами искусства, однако не позволял художникам навязывать ему свои капризы.

Думаю, Гарри прекрасно знал, что они мало чем отличаются от женщин, а он весьма хорошо изучил женскую психологию, общаясь с супермоделями. Достаточно только пойти на поводу у женщины, и становишься игрушкой в ее руках. Думаю, по-настоящему своим он чувствовал себя не с художниками, а с брокерами, но о Роттвейлер всегда говорил, что с этой женщиной можно всерьез иметь дело.

Однажды прибыл деревянный ящик, и Мисс велела мне открыть его в офисе. Она не хотела показывать своего волнения, но, когда я стал сбивать крышку молотком, от переживаний выкурила две сигареты.

— Что там такое? — спросил я.

— Увидишь.

— Вы волнуетесь?

— Да, как в рождественскую ночь.

Неужели Ротти так сильно волновалась, когда открывала коробку суши, заказанную для рождественского стола?

Я осторожно оторвал липкую ленту, которая держала крышку, но в полутьме ее кабинета не слишком-то можно было разглядеть, что находится внутри.

— Ах! Это потрясающе! — восклицала она. — Потрясающе! Правда?

Честно говоря, я не мог сказать, потрясающе или нет, — просто не видел, что там. Я взял коробку и поднес ее к окну, отдернув шторы, чтобы в комнату попало хоть немного солнечного света, — это было черное на черном в чистом виде, изобилие всех оттенков черного: угольно-черный, японский черный, черный, как копоть, синевато-черный.

— Ну, что скажешь? — поинтересовалась Ротти.

— Джаспер Джонс[26], — констатировал я.

— Правильно.

— Господи, и сколько же он стоит?

— Фантастическая сделка.

— Bay!

— Нравится?

— Очень.

— Это номер один, мне кажется, он как раз в стиле нашего офиса.

Мне показалось странным, что это сокровище она хотела оставить в офисе.

— Он может стоить миллионы, — ответил я.

— Между прочим, — возразила Ротти, — Гарри скоро позвонит, чтобы получить свое вознаграждение. Позаботься об этом.

— Вознаграждение?

— Да, свидание с какой-нибудь из девушек. Ты же знаешь, какие самые лучшие.

— Не понимаю, почему нужно награждать его…

— Он, бедный, так трудился.

— У него сплошные приемы, неужели он не может сам найти себе девушек?

— Наверное, нет, — отрезала Роттвейлер, указывая, где повесить картину. — Вот там, рядом с Хокни[27].

Я повесил картину, и Ротти присвистнула от восторга. Никогда прежде я не замечал за ней таких вульгарных проявлений чувств.

— Может, он гей?

— Он не гей, — возразила Мисс, — просто при его состоянии трудно найти девушку. Он слишком богат. А женщины алчны. Если бы он был геем, просил бы парня, а не девушку.

— Но раньше вы не слишком стремились его вознаградить.

— Что ж, раньше он не оказывал мне таких услуг и не был так любезен. Кроме того, почему бы не сделать ему приятное? И для девушек тоже большая удача, я всегда забочусь об их благополучии. У них должно быть достаточно денег. Я не хочу, чтобы они хватались за дешевые контракты, чтобы подработать. И хорошо, если кому-нибудь из них посчастливится выйти замуж за богатого порядочного человека.

— Вы много встречали порядочных богатых людей?

— Ты знаешь, о чем я! Как бы то ни было, он хочет, чтобы его тоже любили. Представь себе, даже Уорхол этого хотел. Но быть верным кому-то одному такие люди не могут. Им нужно много связей. Им нужна новизна.

— Разумно.

— Так вот, когда Гарри позвонит, помоги ему.

— Мне кажется, будет лучше, если вы уладите этот вопрос сами. — Я пытался избавиться от неприятной миссии изо всех сил.

— Ты ведь художник, да? — Она прищурилась. — Ты просто обязан взять на себя заботу о том, чтобы удовлетворить его вкусы. Обязан!

— Видите ли, я ему не обязан. Он мне не устраивал персональные выставки.

— Если подберем ему подходящую жену, он устроит тебе все, что захочешь.

Меня шокировала уверенность Роттвейлер в том, что я готов выполнять обязанности сводника при условии, что со мной хорошо расплатятся.

— Не думаю, что я его заинтересую. Он не работает с начинающими.

— Не бери в голову, у Гарри есть тысяча способов заставить остальных принять то, что он считает нужным им навязать.

На следующий день Гарри позвонил Роттвейлер.

— Гарри Баллкиан звонит, — сообщил я.

— Возьми трубку.

Я взял трубку, но говорить он пожелал только с ней. Так продолжалось неделю. Он звонил, Роттвейлер велела мне отвечать, он был недоволен и не хотел говорить со мной. Казалось, эта комедия никогда не закончится.

— Он позвонит тебе, — раздраженно сообщила Роттвейлер, — сделай все, что нужно.

За день до открытия выставки-вечеринки Веблена Гарри все же решил со мной поговорить. Он молчал минут десять, пока я терпеливо ждал, и затем вдруг возмущенно воскликнул:

— Что происходит?

— Мистер Баллкиан?

— Да, так что происходит?

— Вы мне звоните?

— О да. Я звонил Хелен, она хотела кое-что сделать для меня.

— Она в Цюрихе, — соврал я. — Мисс Роттвейлер говорила мне о том, что вы готовите вечеринку, и хотела, чтобы я привел туда некоторых наших девушек.

— Вы? А Хелен не придет?

— Она вернется только через несколько дней.

— Дайте мне ее номер телефона, — настаивал он.

— Это невозможно. Она вне досягаемости, ее доктор… Мисс Роттвейлер желает, чтобы это осталось в тайне, но поскольку она говорила, что вы ее лучший друг, я должен обязательно присутствовать вместе с нашими девушками…

Я лепетал всякий вздор, когда мне сообщили, что есть еще один звонок, требующий немедленного ответа. Я отложил трубку и крикнул во все горло:

— Скажите мистеру Леттерману, что я перезвоню ему! Я разговариваю с мистером Баллкианом и не могу прерваться. Простите, мистер Баллкиан, в отсутствие Мисс Роттвейлер в офисе сплошная неразбериха. Видите ли, она просила меня как президента «Мейджор» привести с собой девушек на вашу вечеринку…

— Вы не сказали, что вы президент… — удивился он. — Можешь называть меня на ты или просто Гарри.

— Чарли.

Вот так я и дождался своего признания в роли президента агентства — сразу заслужил право быть на короткой дружеской ноге с самим Баллкианом.

— Хм… послушай…

— Чарли, — представился я повторно.

— Чарли… ты мог бы привести Кару Мерксон? Надеюсь, она не откажется пообедать…

— Спрошу у нее, — пообещал я прежде, чем мы распрощались.

Я позвонил Каре и рассказал о нашем разговоре. Она спросила:

— Он извращенец? — а затем, засмеявшись, добавила, что готовит клубничный пай и должна немедленно достать его из духовки.

Один раз в три года в Нью-Йорке устраивалась эта выставка, больше всего напоминавшая шоу, на которое обычно приглашались художники, писатели, режиссеры, саксофонисты, спортсмены, бонвиваны и повесы богемного мира.

На мероприятии представлялись картины Фаркара Веблена, художника, стремящегося смешать все традиции. Он заслужил признание, прежде всего благодаря размерам своих холстов и почти эпическому размаху своих амбиций, подогреваемых титанической энергией.

Поскольку Роттвейлер возложила на меня почетную обязанность поставлять Гарри девиц для свиданий, мне следовало быть ей признательным за то, что я теперь мог побывать в столь блестящем обществе и свести знакомство с элитой художественного мира, с представителями творческой богемы и любимцами публики.

Веблен был полностью удовлетворен сотрудничеством с Роттвейлер и заказчиками, которых она ему рекомендовала. Его супруга Олимпия сама была моделью, которую Роттвейлер открыла и пестовала в течение многих лет — она очень преуспела в рекламе белья и марок спортивной одежды. Таким образом, Олимпия довольно долго являлась моделью Роттвейлер и музой Веблена. Звали ее тогда не Олимпия, а Блинка. Как всегда в случае с моделями Мисс, у нее было смешанное происхождение — полуиспанское-полуафриканское. Один молодой фотограф, сделавший целый ряд ее снимков в голом виде, завоевал такую популярность благодаря этому, что стал звездой первой величины. Но к тому моменту, когда я познакомился с Гарри, Олимпия уже была слишком далека от времени своего расцвета, и я подозревал, что именно тоскливый взгляд на фотографии ее юности заставлял Веблена присматриваться к девушкам, которых я привел с собой, — он выбирал среди них следующую кандидатку на роль миссис Веблен.

Роттвейлер сама указала тех моделей, кто должен составить мой эскорт, и надо заметить, что отобрала самых экзотических красавиц — Тельму, высокую, немного пышноватую блондинку, которая пользовалась огромным успехом в немецком «Вог», Инее, темноволосую барышню из Барселоны, Мин, китаянку со множеством косичек и восхитительно гладкой кожей, Клариссу Кокс, чернокожую модель из Канзас-Сити, стремящуюся активно продвинуться по карьерной лестнице.

Кларисса, очень хорошенькая, в начале своего пути в модельном бизнесе была и вовсе прелестнейшим созданием, яркой, выразительной личностью, то, что Роттвейлер называла «девушкой с изюминкой». Кроме того, она не была абсолютной рабой своего способа зарабатывать деньги и занималась еще журналистикой. Она написала книгу, которую, как мне доподлинно известно, не хотели печатать исключительно потому, что в ней высказана не совсем приемлемая для современного европейского мира точка зрения о том, что экспансия его цивилизации, и модный бизнес в частности, разрушительно воздействует на многие страны третьего мира.

Клариссе удавалось виртуозно совмещать в своих сочинениях жаргон фэшн-индустрии и интеллигентность. Среди моделей она славилась умом, критичностью и умением ясно и грамотно выражать свои мысли в устном и письменном виде. Даже если ей доводилось писать статью в какой-нибудь второсортный журнал, она делала это профессионально и старалась поднять уровень своей рубрики с самых нижних пределов жалких сплетен до правильно построенных и логически обоснованных сообщений дикторов Си-эн-эн.

Тем не менее она была успешной моделью. Но не супермоделью. Себя все же, не смущаясь, представляла как супермодель и в интервью на телевидении, и в рекламных статьях, но объективно финансовый уровень ее контрактов свидетельствовал о том, что она не дотягивает до этого звания. Иногда из-за ее невинного тщеславия случались недоразумения. Однажды в ночном ток-шоу известный своей язвительностью ведущий и писатель Клемент Эгберт спросил ее: «Правда? Вы супермодель? У нас с вами, видимо, разные точки отсчета «супер»».

Но, к сожалению, это немного негалантное заявление отражало истинное положение дел — Кларисса находилась на пике успеха, но, по меркам супермоделей, он был слишком уж скромен. Она мечтала сняться в кино, но роли ей предлагали второго плана и в самых дешевых и низкобюджетных сериалах.

К сожалению, и большинство ее контрактов составляло не высокооплачиваемое рекламирование белья и парфюма, а реклама средств для чистки ковров, удаления жирных пятен с мебели и стекол и прочей малопочитаемой мишуры. Она страдала от того, что приходилось произносить заученные фразы, которые казались ей нелепыми или содержащими стилистические погрешности. Бойфренд Денни Спинке, в конце концов, оставил ее, но Кларисса не могла примириться с таким провалом и всем и всюду говорила, что они разорвали свои отношения, потому что устали и не хотели мешать профессиональному успеху друг друга. Но где-то в глубине души она все равно чувствовала себя несчастной.

Роттвейлер собственноручно подыскала Клариссе партию и фактически выдала ее замуж. Мисс очень гордилась этим, она вообще всячески поощряла личную жизнь своих девушек. Помогала своим моделям не только в замужестве, но и в карьере. Несколько ее протеже смогли добиться успеха, снимаясь в кино, благодаря посредничеству Ротти нескольким девушкам удалось выйти замуж за весьма высокопоставленных лиц. Но бывали и неудачные примеры сотрудничества, заканчивающиеся трагедиями. Впрочем, Ротти всегда стремилась избавиться от неподходящих девиц раньше, чем случалось что-нибудь плохое.

Но Кларисса была хорошей девушкой, без тяги к саморазрушению, и если бы не попала в модельный бизнес, то, скорее всего, стала бы вести самый обыденный образ жизни.

Ее брак был вполне закономерен. Я полностью разделял мнение Роттвейлер насчет Клариссы — она могла стать идеальной женой богатого человека и никогда не сожалеть о том, что не достигла вершин славы, — именно поэтому Кларисса и не сделала карьеру супермодели, ведь в глубине ее души скрывалась самая обычная лишенная амбиций домохозяйка.

Я подъехал к студии Веблена на старом «крайслере» в компании Тельмы, Инее, Мин и Клариссы. Студия была освещена со всех сторон. Девушки привыкли к такому ослепительному сиянию, но я поначалу ощущал себя не в своей тарелке. Не знал, куда идти и к кому обратиться, пока одна из моих спутниц не стала нашим проводником, а я взял Клариссу под руку, инстинктивно пытаясь найти у нее моральную поддержку.

Я относился к ней как к другу. Мы могли часами беседовать об искусстве, книгах, семейном прошлом, которое нас сильно сближало. Я не раз давал ей советы, как лучше вести себя с Ротти, предостерегал ее от ошибок. Возможно, я проявлял излишнюю заботливость, казавшуюся ей назойливостью…

Заметив впоследствии, что Кларисса одиноко сидит под огромным полотном Веблена — примитивным изображением пирамиды, увенчанной открытым глазом, с надписью «Зигмунд»[28], — я подошел к ней с парой бокалов шампанского и предложил выпить. Но она сделала отрицательный жест рукой.

— Как ты можешь?!

— Хм… — Я не понимал, о чем она.

Кларисса покраснела. Уверен, что ее возмутило то, что я предложил ей шампанское.

— Извини, ты что, собираешься выступать здесь?

— Ты знаешь, о чем я…

Но я даже не догадывался.

— Взял меня под руку, когда мы входили в студию, чтобы все думали, будто ты мой бойфренд. Это низко, Чарли, как ты использовал меня.

Воистину мне такое и в голову не пришло бы. Я изумился, что она могла додуматься до столь странного обвинения. Никогда еще я не делал столь необычных выводов.

— Послушай, я абсолютно ни о чем не думал, схватился за твою руку просто в спонтанном порыве.

— Да, конечно! Теперь ты извиняешься, черт тебя побери! — воскликнула она гневно.

Я был изумлен и расстроен и, не говоря больше ни слова, повернулся и пошел прочь, отдав бокал шампанского первому встреченному официанту.

Веблен считался легендой. Он добился известности не только картинами, но и экстравагантными выходками. Плавал на плоту в Китай и путешествовал по заброшенным городам майя и ацтеков, любил распускать слухи о том, что над некоторыми полотнами работал двадцать лет. Безусловный талант к самопиару! Возможно, кто-то мог рисовать лучше, чем он, но никто не рисовал картины таких размеров. И уж точно никому не удавалось так эффектно разыгрывать рыцаря от искусства.

Он носил, берет и блузку, но не в качестве маскарада, а всерьез. Его студия поражала огромными размерами. Большинство художников предпочитают работать в одиночестве, но у Веблена в студии всегда толпились помощники, ученики, натурщики, рабочие, химики, смешивающие краски, и просто непонятно откуда берущиеся гости, внимающие его бесконечным разглагольствованиям. Он любил принимать посетителей в студии даже в период активной работы, причем не отказывал ни друзьям, ни газетным репортерам, ни просто любопытствующим, искренне полагая, что гению нечего скрывать. Фотографироваться тоже обожал, и если в студии появлялись фотографы, специально стремился встать таким образом, чтобы вместе с ним в кадр попали развешанные на стенах фотографии Пикассо, Поллока и других мастеров современного искусства. Беседуя с очередным гостем, он обычно торжественно окунал гигантскую кисть в краски и смешивал их на палитре с таким видом, что ему мог бы позавидовать Господь в то время, когда создавал своих динозавров и птеродактилей, настолько все позы и выражение лица Веблена дышали гордостью и творческим пафосом.

Создавая свои мегаполотна, он мало что принимал в расчет из теории ремесла, которому обучают в художественных колледжах. Если приходило в голову зарисовать что-либо с натуры, его по-прежнему заботили не достоверность деталей и не перспектива, а размеры. Всегда только размеры — главное, чтобы изображение не получилось маленьким! Веблен ощущал себя титаном в мире искусства, и размеры его полотен были всегда больше, чем самое большое знамя международных соревнований по реслингу. Он фактически и стал чем-то вроде представителя реслинга в живописи. Массивный и грузный, Веблен носил волосы до плеч, а сигары предпочитал курить размером с пенис. В его манере одеваться была даже не театральность, а вызывающая вычурность. Кроме беретов и блузок он надевал периодически одежду из шелка, расписанного им самим, несколько раз даже появлялся на публике в килте.

Но при всем этом воспринимать Веблена как великого художника было нереально. Именно так обычно и бывает с человеком, который не подвергает сомнению собственную гениальность. Он мог изумлять, смешить, шокировать, но никто не верил в него так же свято, как он сам верил в себя. Обаяние Веблена заключалось в его легенде, в том, что он единственный живой носитель и наследник духа Пикассо и сюрреалистов. И что примечательно, ему еще и сорока не исполнилось, когда он взялся за мемуары. Он сумел уговорить друзей из Голливуда найти продюсера и снять фильм о его героическом плавании на плоту в Китай, после чего он также нашел продюсеров для записи альбома своих песен и своих джаз-импровизаций. И то и другое было подделкой под стиль великих исполнителей и саксофонистов, но Веблена это не беспокоило. Картины, которые могли бы разместиться на стенах в домах и помещениях средних размеров, Веблен почти не писал, зато для его гигантомании не было помех с тех пор, как он выстроил себе новую студию и музей, занявшие всю земельную площадь бывшего картофельного поля. Пожалуй, сама потребность писать была у него не творческим порывом, а результатом веры в то, что все музеи мира жаждут заполучить его шедевры.

И если вы склонны высоко ценить Веблена как художника, вам следовало еще больше ценить его как дизайнера интерьеров. И здесь я уже говорю без всякой иронии — он сумел сделать огромную комнату уютной, как будуар, завалив ее множеством гобеленов, ковров, драпировок и заставив кушетками. Веблен разбирался в мебели, мог удачно комбинировать предметы различных стилей и эпох. Индийскую бронзу он смешивал с масками Океании, комодами Людовика XVI. Позолота, медь, бархат, нефрит — все это дополнялось его собственной росписью на стенах. В итоге создавалось странное подобие гармонии, которую можно в двух словах окрестить как «Али-Баба в Версале».

Хоть Веблен и был очень высокого мнения о себе и мастерски занимался саморекламой, назвать его снобом язык не поворачивался.

После инцидента с Клариссой я некоторое время держался в стороне от гостей, рассматривая одно из полотен Веблена, полыхающее немыслимо яркими красками — фуксия, пурпур, мраморно-белые, лимонно-желтые мазки. Нечто вроде абстрактного анархизма, в котором смелость граничила с нелепостью, выходящей за пределы моего понимания. По сути, это был портрет, и над всем этим буйством цвета на вишневом фоне выделялась надпись белой краской, явно выдавленной прямо из тюбика: «Месье Даннинг забрался на крышу и отказывается спускаться».

Я как раз размышлял над смыслом этой фразы, когда почувствовал тяжелую руку на плече.

— Фаркар Веблен. Добро пожаловать.

Я повернулся и увидел автора картины собственной персоной, улыбающегося мне из-под своей бороды. Он был одет в арабский кафтан и выглядел как Стивен Сигал в роли Иисуса.

Я представился и протянул ему руку, но Веблен не пожал ее, а сунул мне бокал с кусочками льдами и каким-то коктейлем.

— Абсентовый коктейль. Меня научили его готовить друзья. Как-то раз один русский князь в Париже рассказал мне рецепт. Я держу его в секрете.

— Благодарю. — Я улыбнулся в ответ и попробовал напиток. Он был странный, словно в бокал добавили пару яиц.

— Нравится? — спросил Веблен.

— Дело в том, что я не пробовал абсент и не могу знать, настоящий он или нет.

— Разумеется, настоящий. Я сам все делаю. Я имею в виду картину.

Я рассмеялся его шутке.

— О, я как раз размышлял над содержанием… — Я так и не успел закончить.

— Это из «Фиесты».

— Ах, вот оно что! — Я кивнул так, словно его ответ разъяснял все мои недоумения.

Но на самом деле я не знал, что сказать о его картине, не имел понятия, что писал Хемингуэй в «Фиесте», — последнюю я даже не открывал никогда. Несколько мгновений длилось тягостное молчание, но Веблен вдруг улыбнулся:

— Посвящается потерянному поколению Парижа.

— Картина?

Веблен прищелкнул языком, и я усомнился в правильности своего вопроса.

— Или книга? — Я снова засмеялся, чтобы скрыть неловкость.

— Нет, коктейль, — ответил Веблен, похлопав меня по спине, и разразился хохотом.

На вечеринке Веблена, как и в его картинах, было намешано все, что можно. Гости были приглашены из самых разных сфер и сообществ, но все находили общий язык друг с другом. Особняком держались только художники старшего поколения. Я бы даже сказал, что они выражали всем своим поведением бойкот. Веблен не пытался примирить их с остальными, он вообще не стремился насильственными мерами восстановить взаимопонимание, его все устраивало. Зато персоны из Голливуда чувствовали себя весьма раскованно — папарацци, какие-то полуженственные второстепенные актеры, звезды-однодневки, были и два директора студий. Веблен охотился за директорами, поскольку планировал снять фильм по своему сценарию, с которым носился уже несколько лет.

Конечно же, к нему пришли коллекционеры, множество журналистов, представители модных изданий, критики искусства. Судя по тому, как много было гостей из «Вог» и «Взнити фэйр» и как мало из «Арт ньюс» и «Арт форум», становилось понятно, кто больше интересовался Вебленом — фэшн-индустрия или высокое искусство. Были и скандальные личности, представители прессы, занимающиеся громкими расследованиями типа убийства Кеннеди или смерти Мэрилин Монро. Была там и Рут Берковитц, известная своей скаредностью и саркастическими замечаниями неприятного вида дама в затасканном костюме с яркими потрескавшимися губами. Она ни с кем особо не разговаривала, но за всеми наблюдала. Поговаривали, один раз в год она выпускала книжку и обещала Веблену, что сделает его героем своего будущего романа под названием «Объективное основание».

Илона Воргис из журнала «Вопрос — ответ», старая приятельница Веблена еще со времен, когда она работала редактором «Арт Агора», воспевающая его в своих статьях как лидера экспансионизма, тоже пришла. Любимым словом Воргис было «гений», и она беззастенчиво называла им Веблена. Вместе они являлись довольно странной парой. Веблен строил из себя мачо, а Воргис — убежденную феминистку. Непонятно, как им удавалось находить точки соприкосновения. Тем не менее я находил этому простейшее объяснение: и он, и она отъявленные социопаты. Мисс Роттвейлер считала Воргис настоящей змеей, и змеей ядовитой. Когда она встречала ее при входе на какую-нибудь презентацию, то здоровалась со своей обычной любезной улыбкой, но, по сути, журнал Воргис и журналы мод абсолютно несовместимы.

Глядя на ее весьма невинное лицо, трудно было поверить, что она так уж опасна и зла, но прежде чем принять точку зрения Мисс, я изучил все прецеденты, которые случались с ее участием, и понял, почему Ротти ее не любила. Что же касается социопатии, то чем дольше я вращался в мире моды, тем больше начинал подозревать, что этим недугом там страдали очень многие.

Осмотревшись, в углу комнаты я заметил Клариссу, беседующую с Вебленом и Воргис. Веблен, как всегда, улыбался, а Воргис смотрела на Клариссу пристально и с обожанием. Легко догадаться, почему Ротти избегала Воргис, — эта женщина обладала не меньшей гипнотической силой, чем моя хозяйка. Но Роттвейлер все же чаще использовала свои сверхъестественные способности в добрых целях, а Воргис употребляла их во зло.

Странно, но при всем своем уме Кларисса была на редкость слепа — ей не приходило в голову обвинить этих двоих: Веблена — гениального художника и Воргис — блистательного редактора в сексуальных домогательствах, когда они держали ее за руку. А между тем в их жестах наблюдалась та самая двусмысленность, какой не было в моем опрометчивом стремлении просто найти в руке Клариссы минутную опору в незнакомой ситуации.

Пока я глазел на толпу гостей, чья-то рука скользнула в карман моих брюк. Я инстинктивно схватил ее за запястье, как сделал бы, чтобы остановить карманника. Это оказалась Мин. Ее жест был в высшей степени сексуальным, но я успел оттолкнуть ее руку, прежде чем ее прикосновение к интимной части моего тела вызвало эрекцию.

— Что ты делаешь?

— Мне нужна зажигалка.

— Я не курю.

— Вот как, жаль. — Она захихикала и обняла меня за талию. — А почему бы тебе не поискать для меня зажигалку?

Прежде чем я успел ответить, Гарри протянул свой золотой «Данхилл» к ее сигарете.

— Привет, я Гарри, — сообщил он, не обращая на меня внимания.

— О, вы опасны! — Она тихонько хихикнула.

— Нет, я Гарри, но я не опасен, — парировал он.

— Значит, это только здесь обитает особый вид неопасных Гарри, — продолжала Мин, пожимая мою руку. Только тогда Гарри посмотрел на меня.

— Я слышал, вы художник, — заметил он.

— Пожалуй, — кивнул я, — но вообще-то у меня другая работа.

— Может, мне стоит взглянуть на ваши картины? — добавил он, снова глядя на Мин.

— Это было бы замечательно.

— Простите, Гарри, но можно нам на секунду уединиться? — прервала его Мин. — Мы с Чарли как раз говорили об одном деле…

— О да. — Он улыбнулся уголками губ.

У него был странно блуждающий взгляд, отвлеченный, но замечающий все до мельчайших подробностей. Он тут же отошел в сторону.

— Что случилось? — спросил я девушку.

— Он просто ужасен!

— Да тут половина гостей таких.

— Нет, он абсолютно ужасен! Может, убил кого-нибудь?

— Не думаю. Он торгует предметами искусства и только.

Она рассмеялась:

— Ты такой забавный, Чарли. Ты когда-нибудь встречался с такой же высокой девушкой, как я?

— Ну, может, с такой же высокой и встречался, — ответил я, — но с такой шикарной — нет.

Она сунула руку в мой карман.

— Ну а теперь что там ищешь?

— Доказательство, что ты не врешь.

Вечеринка у Веблена становилась все более шумной и многолюдной. Прибыл оперный певец, исполнивший странную арию, потрясшую стены студии до основания. Затем приехал Игорь Ренуик, немного сумасшедший поэт в бурнусе и одеянии из лоскутков кожи. Взобравшись на стол, он начал свою поэтическую импровизацию, воспевающую его покровителя Веблена.

Веблен смотрел на него с гордостью — вероятно, грезил о восхищенном обращении Гертруды Стайн к Пикассо.

— О, Дрелла, ты бы дала какой-нибудь Мэрилин сосать мой член, но я бы не допустил этого. Поверит ли этому история? Доказательству моего безумия или моей скромности? Нищета может ли удовлетворить полноту моего пениса? Я просил Джеки, но ты не позволила…

Все собравшиеся слушали этот шедевр затаив дыхание.

— Я есть тот, кто есть, мадам, осколок песни, безумное око, следящее за вами. Я целое небо и просто жалкий клочок. Возьмите меня и играйте мной или выбросите в мусорную корзину…

Пока он самозабвенно вещал, простирая руки к слушателям, я наблюдал за окружающими. Илона Воргис взирала на него с восхищением, как на истинного пророка, Веблен был весь поглощен сознанием своей гордости за столь грандиозный талант, выпестованный им лично, Кларисса тоже внимала открыв рот. Я даже заметил, что она беззвучно повторяет за ним его фразы…

Тельма и Инес попали под чары Ренуика, который, казалось, направлял поток своих откровений именно в их сторону. Только пробирающийся сквозь толпу прямо к ним Гарри Баллкиан не был сражен стрелой поэзии. Я говорил девушкам перед поездкой на вечеринку, с кем им предстоит познакомиться, но они тогда не слушали меня вовсе. Вообще-то меня охватил неожиданный порыв защитить их от Гарри. Я оставил Мин и тоже стал пробираться сквозь сбившийся в плотное кольцо вокруг ораторского пьедестала народ. Я пытался угадать, какая именно из двух девушек привлекла внимание Гарри.

Гарри находился уже в нескольких шагах от своей цели, когда модели, видимо, устав от выступления Ренуика, отошли в другой конец зала и уселись там на диван, придвинутый к стене, увешанной африканскими масками. Когда они достали зеркальца, я понял, что удалились девушки ради того, чтобы подправить макияж. По пути к ним Гарри предусмотрительно прихватил бокалы с вином.

— Выпьем, барышни? — предложил он, наконец-то подобравшись к ним.

— Нет, спасибо, — ответила Тельма.

— Еще чего! — добавила Инее, жуя жвачку.

Гарри смутился от такого отпора.

— Меня зовут Гарри.

— Угу, — отозвалась Тельма.

— И что? — продолжила Инее.

— Вообще-то я не официант. Я хозяин вечеринки. Гарри Баллкиан.

— Очень приятно, — заявила Тельма.

— Понятно, — констатировала Инее.

Я остановился поодаль и молча следил за происходящим. Гарри поставил бокалы на столик, оставив себе один.

— Вы здесь уже бывали?

— Нет, — бросила Инее.

— Где? — уточнила Тельма.

— В студии Веблена, — пояснил Гарри.

— А кто этот Февлен? — с трудом выговорила неизвестное ей имя Инее.

— Фаркар Веблен, художник…

Гарри выглядел растерянным.

Тельма захихикала.

— Это смешно? — удивился Гарри.

— Мне послышалось: фарт кар[29], — ответила она.

Инее тоже расхохоталась. Гарри был окончательно сбит с толку.

Я подошел к ним и взял один из отставленных Баллкианом бокалов вина.

— Привет, — обратился я к девушкам, — выпить не хотите?

— Спасибо, Чарли, — ответила Тельма, на сей раз взяв бокал.

Они обе взяли по бокалу без особых возражений.

— Тельма, Инее, вы уже знакомы… с Гарри?

— Да, уже знакомы, — отозвалась Инее.

— Подправишь мне контур помады? — спросила Тельма подругу.

— Ага, давай.

Инее принялась обводить губы Тельмы карандашом, Гарри повернулся и пошел прочь. Тогда я последовал за ним и схватил за рукав пиджака.

— Они еще слишком молоденькие, — пояснил я.

— Да, и очень глупые. Даже не знают, кто я.

— О нет. Они знают. Они были бы рады познакомиться. Выглядят как взрослые, а на самом деле девчонки. Просто дети с внешностью взрослых женщин. Они меня спрашивали, не играете ли вы в компьютерные игры…

— Что, правда? — Он повернулся и, улыбнувшись, пристально посмотрел на меня.

— Да. А вы ожидали другого? Они судят о вас по тем парням, с которыми встречались, а все молодые люди играют в компьютерные игры. Но и девушки тоже, бывает… Знаете, они очень стойкие, если смогли выжить в этом бизнесе и подняться на такую ступень…

Гарри Баллкиан рассматривал меня все с большим любопытством.

— Я играю в компьютерные игры.

— Думаю, вам лучше поговорить с Клариссой Кокс, супермоделью, — посоветовал я. — Она потрясающая женщина, писательница, актриса…

— Правда? Это интересно. Помню, где-то ее видел. Действительно потрясающая… Но это было лет десять назад!

— Да, она тогда была еще подростком. Но Кларисса и сейчас очень хороша.

— Красавица, — согласился Гарри, — но тогда она мне больше нравилась. У нее были выщипанные брови.

— Да, мне тоже нравится, когда они выщипаны, но, к сожалению, волоски быстро отрастают. Вы могли бы с ней поговорить…

Я ощутил внезапный прилив сил и принялся убеждать его подойти к Клариссе. Хотел ли я действительно свести их? Не знаю.

Когда мы вернулись в студию, Веблен достал аккордеон и принялся с огромным воодушевлением наигрывать народную мелодию. Он сменил Ренуика, и круг его восхищенных поклонников стал еще теснее, чем был при выступлении не слишком закомплексованного поэта.

Наконец он остановился на минуту и гаркнул:

— Танцуют все!

Несколько человек принялись комически вертеть бедрами, но в целом никто не мог понять, как следует танцевать под эту музыку. Большинство продолжали стоять как вкопанные.

Я заметил, что Кларисса Кокс беседует с поэтом, Ренуиком, который, похоже, продолжал так же настойчиво декламировать свои сочинения, как и раньше, но только теперь адресовал свое выступление ей одной. Она явно была очарована, но не столько его витиеватой манерой декламации, сколько одержимой погруженностью в себя. Несчастный поэт страдал крайней формой нарциссизма, но — что парадоксально — он действительно страдал, а не наслаждался, чем и подкупал всех, кто был склонен излишне сочувствовать и сопереживать.

Через несколько минут Ренуик достал распечатку своих стихов и, развернув ее, стал читать с листа. Ужас в том, что свою невообразимую галиматью он даже сам не мог выучить наизусть, и Кларисса это прекрасно понимала. Такое позорное поведение не простили бы ни одной актрисе, даже самой молодой и неопытной. Но поэзия — иная форма самовыражения, вероятно, окруженная в глазах Клариссы ореолом романтики. Мне вспомнилось, что она рассказывала мне о любви ее матери к молодому афроамериканскому поэту Никки Джованни, некогда потрясшему Америку своим талантом. Должно быть, она поддалась наследственному стереотипу и увидела в Ренуике еще одного, но непризнанного гения.

Впрочем, вмешаться в их разговор было нетрудно. Как только поэт увидел Гарри, его внимание тут же переключилось на торговца.

— О, Гарри, это фантастика!

Он обменялся с Баллкианом демонстративным поцелуем, на который Гарри отреагировал с ироничной улыбкой. Кларисса же рассмеялась и приветливо поздоровалась с Гарри после того, как я представил их друг другу, следуя правилам формальной вежливости:

— Кларисса Кокс, разрешите вам представить Гарри Баллкиана, хозяина нынешнего вечера. Хотя эта студия принадлежит мистеру Веблену, настоящим организатором торжества является Гарри. Это он подарил нам море незабываемых впечатлений.

Игорь засмеялся, вероятно, догадываясь, к чему клонится это столь прилично начинающееся знакомство. Моментально осознав, что ему самому уже не на что рассчитывать при появлении Гарри, он отошел от нас и завел разговор с дамой, стоящей рядом с большим апельсиновым деревом.

— Кларисса приехала со мной и с другими нашими девушками, Гарри, — пояснил я ему на всякий случай. — Но напрасно некоторые решили, будто мы… будто между нами что-то есть… Простите, но мне надо отыскать Мин. Вот с ней у меня и правда кое-что может быть…

Кларисса бросила на меня негодующий взгляд. Она прекрасно понимала, что знакомство с Гарри — большая удача, но мои слова о наших отношениях показались ей слишком уж вызывающими. Но с другой стороны, для меня это был единственный способ дать ей убедиться, что в моем стремлении взять ее под руку не было злого умысла. Они довольно легко нашли общий язык с Гарри. Кларисса, хорошо осведомленная о том, кто является одним из наиболее влиятельных лиц в области торговли предметами искусства, оценила свои грядущие перспективы и повела себя более чем разумно, принимая ухаживания Баллкиана.

Зная, что дело устроено, я мог спокойно удалиться, оставив их в обществе друг друга. Кларисса — успешная модель и, кроме того, умная и расчетливая женщина, именно такая и могла бы удовлетворить капризный вкус Гарри. В ней было нечто ангельское. Но за прелестной внешностью скрывался трезвый ум и твердый характер.

Осмотревшись вокруг, я почувствовал, что пространство и его содержимое в моих глазах распадаются на многоцветные, хаотично перемешанные фрагменты, точно как на картинах кубистов. Как ни прискорбно признавать, но я, президент «Мейджор моделз», был непоправимо пьян.

Я попал, наконец, в самый центр, в самое сердце мира искусства, в место, о котором мог только грезить в недалеком прошлом, но я не был художником среди художников. Я был здесь всего лишь высокопоставленной марионеткой. И я переживал разочарование и злость одновременно, сожалея, что слишком злоупотребил водкой, и размышляя о том, что следовало бы пойти на улицу проветриться.

Никто не заметил моего отсутствия, и это хорошо. Стояла прекрасная тихая летняя погода, и звезды на ночном синем небе светили особенно ярко. Я подумал тогда, что, должно быть, это и есть мой истинный звездный час.

Загрузка...