Пудра в Париже

К тому времени, когда мы прибыли в Париж, я уже привык и к новому поясному времени и к своим обязанностям, в которые входила необходимость разрешать множество нелепых проблем, успокаивать истерические выпады девушек, ограждать их от всех сортов маньяков, торговцев наркотиками, сводников и сутенеров, а также от чрезмерного злоупотребления ночными развлечениями, пагубно сказывающимися на их дневной работоспособности. Во многих отношениях я бы гораздо лучше чувствовал себя, если бы смог потратить большую часть времени не на эти бдения, а на тренажерный зал и здоровый сон, но Роттвейлер требовала выполнения ее поручений очень жестко и не соглашалась уступить даже толику из моего рабочего времени. «Не своди с них глаз, Чарли, в этом городе все становятся немного помешанными!»

Вообще-то она говорила правду. Даже те из супер-моделей, что отличались наиболее трезвым умом и прагматическими устремлениями, впадали в коллективную эйфорию. Сьюзан умудрилась пропустить двенадцать часов, положенных ей для работы. Оказывается, она все это время ходила по магазинам. Киттен регулярно опаздывала на все мероприятия, и заказчики жаловались, что «она ходит как сонная муха». Но иного и быть не могло, вот она не спала все ночи напролет, порхая по вечеринкам. Зули время от времени устраивала мне беспочвенные истерики. То ей хотелось «кадиллак» вместо «мерседеса», то она требовала другой номер в отеле, то другую косметику. А как только ее Принц прибыл в Париж, разыскать Зули в нужное время стало просто невозможно. Только Кара по-прежнему придерживалась железной дисциплины, но однажды и она позвонила мне в полночь и сообщила, что не будет принимать участие в шоу Миллинера.

— Но ты должна! — возразил я.

— Я не пойду.

— Почему?

— Потому что эта коллекция не в моем стиле.

Кара повесила трубку, не считая нужным вдаваться в объяснения.

Мне пришлось немедленно оповестить о неприятности ее величество Мисс Роттвейлер, и она тут же велела явиться к ней в номер в «Хилтоне» вместе с завтраком на подносе.

— У нее контракт. В чем проблема?

— Не знаю. Она сказала, что коллекция не в ее стиле.

— Миллинер готов сделать ее миллионершей!

Она начала длинную речь о черной неблагодарности супермоделей, о том, что Жан Ив Миллинер не только величайший из современных дизайнеров, но и необычайно щедрый по отношению к моделям и готов заплатить Каре миллион за то, чтобы она представляла его коллекцию джинсов, белья и духов. Не забыла упомянуть, что Каре не стоит забывать, что это она, Роттвейлер, сделала ее звездой.

— Все ею восторгаются как вежливой и воспитанной девушкой! Ах, милая Кара!

Роттвейлер мерила шагами номер. Она останавливалась в этом отеле уже в течение многих лет. Наверное, пышный персидский ковер на полу хранил отпечатки ее ступней, оставленные в былые приезды.

— Ты знаешь, она курит. Скрывает это от публики. Курит тайно. Это она прикидывается пай-девочкой, примерной и безупречной… — Ее гнев достиг апогея. — И не сомневаюсь, что она носит мех дома! Уверяет, будто вегетарианка, а сама заказывает обеды в «Макдоналдсе»!

Роттвейлер внезапно умолкла и остановилась посреди комнаты, красная как рак.

Меня порой пугал резко вспыхивающий румянец на ее щеках, поскольку он свидетельствовал о сильном нарушении давления в периоды вспышек ее негативных эмоций, но страшнее всего то, что лицо ее сохраняло при этом бесстрастное, даже холодное и презрительное выражение.

— Открой окно! — приказала она мне, ткнув пальцем в сторону занавесок.

Я, как всегда, немедленно кинулся выполнять распоряжение и, распахнув окно, отошел, уступая ей место на свежем воздухе. Роттвейлер постояла, тяжело дыша, и наконец, постепенно стала приходить в себя, становясь из пунцовой, сначала, розовой, а затем нормальной.

Подойдя к столику эпохи Людовика XVI, она выдвинула кресло и, опустившись в него, закурила сигарету.

— Знаешь, Чарли… — она обращалась ко мне по имени чаще всего в те минуты, когда ей хотелось пофилософствовать, — я ее понимаю. Она все время работала на Жана Ива. Сделала карьеру благодаря ему. Теперь она решила взбунтоваться против отца. Хочет чего-то нового.

— Что вы имеете в виду? — Я немало удивился ее выводам.

— Видишь ли, работа на показах вгоняет девушек в депрессию, когда они чувствуют, что начинают стареть. Я знаю, это трудно понять, потому что им платят большие деньги. Но возможно, они не хотят выходить на подиум вместе с теми… с зомби… в них есть оскорбительная механистичность…

— Может, ее не устраивает музыкальное сопровождение…

— Не знаю, — покачала она головой, — не знаю. Что ты сказал им?

— Ничего. Я с ними не связывался. Они сказали, что Кара до сих пор не позвонила уточнить насчет своего выхода…

— О'кей, — откликнулась Роттвейлер, я протянул зажигалку ко второй ее сигарете. — Пошли Каре большой букет белых лилий и открытку «Я обожаю тебя» с подписью «Жан Ив». Пошли Жану Иву букет орхидей и открытку «Я обожаю тебя. Кара». Позвони Миллинеру и скажи, что Кара больна, но надеется, завтра с ней все будет в порядке. Завтра позвони ему и скажи, что она чувствует себя лучше и надеется принять участие в шоу.

— Вы думаете, она все же приедет?

— Конечно, — процедила она сквозь зубы, — дай мне выпить.

Я кинулся готовить ей коктейль.

Как ни странно, тактика Роттвейлер себя оправдала. Все сработало. Кара, похоже, устроила историю с отказом от шоу лишь ради того, чтобы набить себе цену. Роттвейлер ненавидела посещать показы, но на шоу Миллинера явилась. Я сидел рядом с ней в первом ряду. Когда в финале Кара и дизайнер появились вместе на подиуме, я помог Ротти подняться, и она аплодировала им, улыбаясь. Но когда я посмотрел на нее, то услышал:

— Чертова сучка!

Она все еще пребывала в крайнем раздражении из-за выходки Кары.

«Мейджор» могло сделать какое-нибудь шоу по случаю. Ему вполне по силам организовать такое событие. Но агентство было настолько известным и влиятельным в мире моды и занимало настолько прочное положение, что могло позволить себе не вкладывать средства в подобные рекламные ходы. К тому же у Роттвейлер и без того уходило много времени и энергии на то, чтобы заставить девушек работать без сбоев и не нарушать условия контрактов.

Она делала все возможное для того, чтобы ни одно шоу с участием наших моделей не было сорвано, поскольку такая дисциплинированность гораздо больше способствовала хорошей репутации агентства, чем устроение собственных сценических демонстраций. Мисс Ротти умела убедить девушек работать, она мастерски улаживала конфликты между ними и дизайнерами. Но если нужно, не гнушалась и крепких выражений. Браниться и манипулировать самолюбием других она умела.

— Спрячь в задницу свое самодовольство, Зули. Ты что о себе возомнила?

Роттвейлер не прибегала к эвфемизмам, когда надо было поставить одну из ее любимиц на место. А уж произносила она ругательства так, что это внушало трепет.

— Все думают, ты растолстела, Сьюзан. Выйди и докажи им, что это не так.

— Ты супермодель, Киттен, а не хочешь показаться перед публикой. Ты знаешь, чем это может кончиться?

Киттен трясла головой.

— Тем, что о тебе забудут навсегда!

Она могла, когда нужно, запугать девушек до полусмерти. Для Ротти такая тактика была оправданной и не заслуживающей того, чтобы именоваться шантажом. Однако всю техническую сторону неполадок, возникающих в результате капризов моделей, решать приходилось мне.

Я должен был связываться с заказчиками и уверять их, что Зули сейчас работает больше, чем какая-либо другая чернокожая топ-модель, и поэтому очень сильно устала, что Сьюзан немного приболела, но быстро выздоровеет, если прислать ей подарок подороже, например какой-нибудь аксессуар или туфли из крокодиловой кожи.

— Эти туфли созданы специально для долгих прогулок, — пропела она однажды, уходя после шоу с парой очень дорогой обуви.

Однако с провозом через таможню возникла большая проблема. Роттвейлер предупредила ее о том, что могут быть неприятности, но девушка не стала слушать. Так и произошло — на контроле ее остановили. Но когда попытались забрать туфли, Сьюзан яростно крикнула:

— Если вы прикоснетесь хоть к одной вещи от Гарри Уинстона, я сама вызову полицию!

Кроме обуви, дизайнеры преподносили ей в подарок эксклюзивные платья, уповая на то, что их щедрость заставит красавицу и в следующий раз приехать на их показ.

Но говоря о самих шоу, я могу смело утверждать, что после просмотра нескольких из них вы, как посторонний зритель, перестаете замечать, чем один показ отличается от другого, и видите только безумную суету и суматоху — мелькание нарядов и смену освещения. А уж у того, кто стоит за кулисами, как я, и вовсе не остается иллюзий. Я не раз впоследствии сталкивался с проявлением зависти ко мне со стороны многих мужчин из-за того, что я имел возможность видеть в силу специфики своей работы многих моделей обнаженными, и абсолютно никто из парней не верил, когда я пытался объяснить, что не замечаю ни наготы, ни даже самих моделей. За все время дежурств я только один раз обратил внимание на татуировку на теле Карлы Бруни, да и то смотрел на нее не более минуты. Подготовка к показам и истерия, их сопровождающая, отбивала у меня всякий интерес к участницам шоу.

Меня настолько угнетала напряженная атмосфера этих мероприятий, что в памяти остались только напутствия дизайнеров моделям. Вот кто тайные властители действа. Это они дергали «марионеток» за веревочки, и часто они стояли в темноте в углу сцены, показывая моделям, что делать, куда идти, как повернуться и как встать. Они велели моделям: «Не улыбайся, будь серьезной», — или наоборот: «Улыбнись».

Иногда эту функцию выполнял шоу-продюсер или хореограф, который отвечал за координацию движений моделей на подиуме и являлся фактическим драматургом и руководителем показа.

С одним из таких шоу-хореографов, Ортоном Мистлето, мне довелось познакомиться. Никто даже не помнил, когда и как он пришел в модельный бизнес, казалось, он был там всегда. Говорили, будто он ровесник Шанель и Живанши или, возможно, даже Лестата. Ортон провел столько лет на сцене, что привык неотрывно следить за представлением от начала до финального аккорда. У него были тонкие, выщипанные в форме «галочки» брови, блаженно-счастливое выражение лица, контрастирующее с агрессивно-истерическими манерами. Он производил впечатление слабоумного чревовещателя. Его почти бесстрастный голос, казалось, шел откуда-то издалека, из самых глубин, и никак не вязался с его гримасами.

Я нередко встречал Мистлето на съемках клипов и рекламных роликов, где он руководил процессом сценической постановки. В отличие от дизайнеров или других постановщиков, изматывающих девушек бессмысленными попытками воплотить в реальности их туманные фантазии или заставить правильно двигаться, Мистлето никогда не бросал бесполезные фразы типа «медленнее, медленнее» или «высоко и гордо», он изъяснялся намного конкретнее и экспрессивнее, почти гипнотизируя моделей своими образными конструкциями: «Внутреннее озарение», «Двигайся как расплавленный мрамор», «Легче воздуха, ты — гелий, солнечный свет!»… Некоторые так и не могли понять, чего он от них хочет, но от большинства Ортон все же умел добиться нужного эффекта.

У меня была возможность наблюдать за работой Мистлето в конце парижской недели моды. День выдался тяжелый. Я только-только решил передохнуть и посидеть в зале, когда ко мне подошла ассистентка и тут же потащила за кулисы.

— Проблемы с Зули.

— С ней всегда проблемы, — ответил я улыбаясь, но девушка была настолько взволнована, что не оценила шутку. — Она что, опоздала?

— Нет, хуже.

— У нее приступ ярости? — снова предположил я.

— Еще хуже.

— Что может быть хуже, чем ярость Зули?

— Она одевается, но она не была заказана.

— Но я думал, она и Сулейман — близкие друзья…

Девушка посмотрела на меня с удивлением:

— Они были друзьями раньше!

Я разглядел Зули в забитой шумящим народом комнате. У нее в руках было два платья, а третье она пыталась вырвать из рук модели, которую звали Инес. Я решил сначала поговорить с Сулейманом. Так случилось, что совсем недавно я обедал с ним и с Ротти в Нью-Йорке, и он мне понравился. Сулейман не только дизайнер, но и коллекционер, а я неплохо ориентируюсь в работах тех художников, которыми он интересовался. Я дал ему пару советов, и он решил, что я гений. У этого афроамериканца неопределенного возраста было отменное чувство юмора. Он очень хорошо умел поддерживать легкую беседу, но, кажется, не рассчитывал увидеть Зули среди будущих участниц своего шоу.

— Я не заказывал ее, она не должна появляться на показе. Вообще. Может быть, в агентстве кто-то ошибся? Как такое могло случиться?

Пока Сулейман прикуривал одну сигарету от другой, я успел позвонить в наш парижский офис. Но мне подтвердили, что Зули не была заказана.

— Но что мне делать? Она приехала сюда с намерением участвовать в шоу и не собирается уходить!

Девушки, собравшиеся вокруг и слышавшие наш разговор, находили ситуацию очень забавной.

— Вы хотите, чтобы я ее силой увел? — спросил я Сулеймана.

Он посмотрел на меня в замешательстве и чуть не опустился мимо кресла. К счастью, ассистентка успела пододвинуть ему стул вовремя.

— О Господи! Это как-то неприлично! Разрешите ей выйти. Я просто не знаю, что еще предложить.

Сулейман, конечно, джентльмен до мозга костей, и я понимал, он не мог поступить иначе, но то, что он сдался перед наглостью Зули, меня взбесило, особенно когда я вспомнил, как она третировала меня своими капризами. Я прошел через всю комнату. Зули услышала и, обернувшись, увидела меня и просияла.

— Чарли! Дорогой!

— Я пришел посмотреть шоу Сулеймана. Тебя в нем быть не должно!

— Не говори чепуху, — возразила она, — я всегда выступаю на его показах.

— Думаю, ты ведешь себя ужасно.

— О, перестань! Он мой лучший друг. Кто сказал, будто я что-то не то делаю?

— Вы с ним в ссоре.

— Кто тебе сказал?

Мне оставалось только соврать на ходу:

— Кара, Сьюзан…

И моя выдумка сработала. Я попал в точку.

— Почему он не заказал тебя, ты не задумывалась?

— Это просто ошибка! Он любит меня. Мы с ним самые лучшие друзья. Я участвую в каждом его показе. Я зову его папулей!

— У тебя слишком скверный характер, чтобы вообще иметь друзей, — заметил я и пошел прочь.

Шоу получилось очень экстравагантным. Удлиненные силуэты, яркие цвета, экзотические ткани, необычные аксессуары. Коллекция была действительно оригинальной на фоне вечно повторяющихся модных мотивов остальных дизайнеров. Завершился показ выходом Зули в белом свадебном платье с фатой, напоминающей монашескую накидку. Зал разразился овациями. После того как Зули ушла со сцены, Сулейман тоже принялся аплодировать. Выглядел он растерянным, но счастливым. Но Зули внезапно опять выбежала на сцену с огромным букетом белых роз и, подойдя к Сулейману, вложила цветы ему в руки и поцеловала его. Он был на полголовы ниже, и хотя было темно, я почему-то почувствовал себя неловко, глядя на них.

Часом позже я пришел за кулисы; оставалось пятнадцать минут до начала показа другого дизайнера, коллекция которого была сделана в китайском стиле. Сьюзан стояла полуобнаженная, пока две женщины одевали ее, и просматривала договор, принесенный мною. Зули в десяти шагах от нас громко возмущалась тем, что ее шофер забывает обращаться к ней мисс Стюарт, а зовет по имени.

— Ненавижу, когда ниггеры пытаются со мной фамильярничать!

В этот момент кто-то подкрался ко мне сзади и обнял за плечи. И как только я повернулся, меня встретил поцелуй. Какая-то прекрасная незнакомка стояла передо мной и улыбалась. Дженни, блондинка-англичанка с ярким макияжем.

— Не скучал по мне, — рассмеялась она.

— Я бы тебя не узнал, если бы не твоя улыбка.

Дженни опять рассмеялась. Она умела это делать так, что ее смех, веселый, открытый и сексуальный, трудно было позабыть. Обычно умные люди отличаются от дураков именно манерой смеяться.

Облако сигаретного дыма ударило ей в лицо.

— Не видишь, мы заняты, — раздался голос Сьюзан.

— Очень приятно, я Дженни, — представилась девушка.

— Тут каждую вторую зовут Дженни, — отрезала Сьюзан довольно враждебно.

Дженни насмешливо взглянула на меня и, повернувшись, пошла прочь.

Я собирался спросить у Сьюзан, чем вызвано ее столь негативное отношение к девушке, но ко мне подошел Мистлето. Лицо у него было настолько густо покрыто макияжем, что краска начала течь от пота.

— Идем со мной!

— Минутку!

— Немедленно, сейчас же!

— Что за срочность, Ортон?

— Киттен! — прошептал он. — Она немного не в себе.

Сьюзан все еще разговаривала с кем-то о пользе молока, а сумасшедший хореограф уже тащил меня к выходу из комнаты.

— Она заперлась в туалете и не выходит!

— Почему?

— Не знаю. Кричала всем: «Пошли вон!» — а теперь вообще молчит. У нас еще такого не случалось. Никогда!

Он указал на дверь в конце зала, в которую барабанила топ-модель из другого агентства.

— Ступайте, займитесь делом, — велел я Мистлето, — я ее вытащу.

Я подошел к двери, но девушка продолжала стучать по ней как одержимая.

— Не отвечает?

— Кто? — Девушка посмотрела на меня в недоумении.

— Киттен. Это она заперлась там.

— Ну, так вытащите ее оттуда, я хочу писать.

Я постучал в дверь.

— Киттен! Это Чарли!

Зная Киттен, я полагал, что она забилась в сортир, чтобы, сидя на унитазе, беседовать по телефону со своим бойфрендом. Я постучал еще раз, но ответа не последовало.

— Киттен, это Чарли, с тобой все в порядке?

И снова молчание.

Модель, стоящая рядом, была уже на грани нервного срыва.

— Что она там себе воображает! Пусть хоть дверь откроет, мне нужно в туалет перед шоу!

Я не знал, что предпринять, но прибежал Мистлето. В своей обычной истерической манере он начал жаловаться:

— Нам надо ее вытащить. У нее же первый выход!

Потоптавшись немного, он снова умчался куда-то. Я уже присмотрелся к замку и пришел к выводу, что открыть его нетрудно — довольно примитивный замок, из тех, что обычно ставят на двери ванных. Я достал нож и открыл его. Киттен сидела на унитазе, одетая, с сигаретой в руке. Я вытолкнул возмущенную модель вон и захлопнул дверь. Надо было привести Киттен в чувство.

— Очнись. — Я потряс ее за плечо.

Кое-как я заставил Киттен подняться. Она едва держалась на высоких каблуках. Медленно открыла глаза и посмотрела на меня в полубреду. Но затем произошло то же, что и всегда, когда она видела меня, — Киттен улыбнулась.

— Чарли! Привет, Чарли! А что ты делаешь в туалете?

— Я взломал замок. Хотел убедиться, что ты еще жива.

— О да. Вполне. — Она говорила как во сне, но это было даже забавно.

— Пойдем, тебе пора, шоу скоро начнется.

— Не хочу, мне оно не нравится.

— Надо идти, иначе будет скандал. Я хорошо знаю Мистлето, не дай Бог сорвать его планы. Соберись с силами, и пойдем.

— Мне нужно кое-что… порошок… он у меня в сумке, можешь найти ее…

Разумеется, меня привела «в восторг» просьба принести ей порцию наркотика, но выхода не было. Судя по всему, она слишком плохо себя чувствовала и без дозы работать была не в состоянии. Я вышел за дверь и разыскал ее сумку, перетряхнув все, что в ней лежало. Под руку попалась страница из какого-то журнала, свернутая самым подозрительным образом.

— Это он?

— Нет, это плохой порошок.

— А хороший где?

— В маленькой баночке.

Я нашел баночку и подал Киттен.

— О да! — Она глубоко вздохнула. — Это он.

Киттен сняла крышку и вдохнула порошок сначала одной ноздрей, затем другой по несколько раз. И ожила немедленно.

— Хочешь немножко?

Она протянула мне баночку, но я отказался.

— Мне не нравится твое состояние, — заметил я.

— Не беспокойся, все это ерунда. — Она разглядывала себя в зеркало и как-то неуверенно проводила пальцами по лицу.

Кто-то постучался в дверь.

— Киттен! Киттен! Отвечай сейчас же! — завопил Мистлето.

— Извини, дорогой. — Она открыла дверь и высунулась наружу: — Ортон, милый, мне немного нехорошо. Надо было немного отдохнуть. Я через минуту приду.

— Шоу начинается!

— Без меня не начнут, — рассмеялась она в ответ и, обняв меня, крепко поцеловала в губы. — Ты самый лучший, Чарли, лучше всех!

— Можно поговорить с тобой чуть позже? — спросил я.

— Давай выпьем вместе. Приходи за мной и поедем в отель.

— Ты в «Ритце»?

— Нет, в «Рафаэле». Приходи в семь.

Обычно я стоял за сценой во время показа, но на этот раз мне хотелось посмотреть на шоу из зала. Я нашел место у самого края подиума, где всегда толпились оголтелые фанаты, жаждущие наблюдать поближе. Киттен вышла третьей — безупречная, блистательная, уверенная в себе, словно королева. Молли Уитни встала и аплодировала в течение всего представления. Киттен была просто уникальна, она приковывала к себе всеобщее внимание.

Девушки принимали восторги как должное, расхаживая по подиуму, но никто не был настолько сексуален и привлекателен, как Зули и Сьюзан. Сьюзан вышла последней в шелковой черной рубашке и бархатных брюках. Подняв руки над головой, она повела бедрами, и зрители взвыли от восхищения. Молли Уитни крикнула: «Браво!»

Сьюзан не знала, что я нахожусь совсем рядом, но у края подиума повернулась и на минуту задержала свой взгляд именно на том месте, где я стоял в темноте. На смену ей уже шла Дженни в солнечных очках и пластиковом дождевике, в туфлях на очень высоких каблуках. Но дойдя до центра подиума, Сьюзан на обратном пути снова покачала бедрами и исчезла за сценой под гул аплодисментов и криков поклонников.

Неизвестно, отчего мне пришла в голову мысль, что столь необычное поведение Сьюзан на сцене обусловлено ревностью к Дженни. Ей не хотелось, чтобы публика принимала соперницу с таким же восторгом, как ее. Но тут случилось самое неприятное и неожиданное — во втором заходе Сьюзан толкнула Дженни так, что та упала бы, если бы стоящий у края подиума Хал Рубенштейн, редактор модного журнала для мужчин, красавец атлетического сложения с крепкими руками, не подхватил ее и не поддержал. Дженни запечатлела поцелуй у него на щеке и вернулась в строй. Публика восприняла инцидент как уловку постановщика, но я знал, что это не так. Дженни улыбалась бесчисленным вспышкам фотокамер, и всем было ясно, что родилась новая звезда, но я по-прежнему был озадачен выходкой Сьюзан.

Я так и не пошел за кулисы, но позвонил Сьюзан на мобильный.

— Привет, Чак, — прочирикала она. Когда она хотела меня позлить, то называла Чак, зная, что я ненавижу это имя.

— Как ты могла такое сделать?

— Сделать что?

— Толкнуть девушку.

— Это была случайность.

— Черт.

— Но ей только на пользу.

— Почему?

— Ну, как же, такой восторг!

— Тебе аплодировали не меньше.

— Неудивительно. Но я супермодель, а она нет.

— Ей всего восемнадцать.

— Надеюсь, она доживет до девятнадцати.

Сьюзан отключила телефон. Я так и не успел объяснить, что все приняли происшествие за намеренный трюк Ортона Мистлето и восхищались его гениальностью, поскольку Хэл так и не признал, что падение Дженни было для него полной неожиданностью. Наоборот, он поддерживал идею о своем запланированном участии в шоу.

В шесть тридцать я позвонил Киттен. Но никто не ответил. Я позвонил в «Рафаэль», но и в ее номере трубку тоже никто не взял. Возможно, она задержалась, и я позвонил в «Ритц».

— Месье Казанову, будьте любезны.

— Одну минутку.

Раздалось три сигнала, и он снял трубку.

— Да? Алло! Кто это, черт побери?

Я услышал женский голос где-то рядом с ним и, ничего не сказав, отключил телефон, решив, что у меня еще есть надежда встретить Киттен в «Рафаэле». Я снова позвонил в ее номер, и снова никто не ответил. Поэтому я уселся ждать в фойе. Я ждал столько, сколько было в моих силах, так что когда прибыл на кинофестиваль, то просто заснул в кресле.

Разбудил меня сосед, возмущенный моим храпом.

Загрузка...