Как в шоу-бизнесе

Два раза в году в фэшн-бизнесе случалось настоящее помешательство, именуемое «неделей моды». На самом деле неделя обычно длилась не меньше месяца. Весной и осенью вся пресса, посвященная моде, разрывалась от переизбытка новостей, скандалов и восторгов, описывая происходящее в основных столицах индустрии — Нью-Йорке, Лондоне, Милане и Париже. Не было ни одного журнала, в котором бы не писали о новейших революционных тенденциях в коллекции кого-нибудь из дизайнеров. В эти периоды дух конкуренции достигал апогея, а все конфликты между творцами моды, заказчиками, покупателями, моделями и всеми, кто их обслуживал, обострялись и принимали самые болезненные формы. Так что за время этого ажиотажа успевали порядком утомиться даже самые амбициозные личности.

Недели моды изобиловали огромным количеством показов, в которых участвовали сотни дизайнеров, стремившихся затмить друг друга экстравагантными фантазиями, воплощенными в созданных ими нарядах и аксессуарах. Их «похождения» преподносились в прессе как захватывающие триллеры. Откровенное соперничество в такие моменты воспринималось как норма, и поэтому все тайные враждебные отношения в период коллективной истерии становились видны невооруженным глазом даже стороннему наблюдателю.

Нередко все это приводило к серьезным кризисам. Дизайнеры беззастенчиво пытались саботировать чужие показы и шоу, столкновения имели место даже на вечеринках и приемах. Разумеется, борьба шла и между зрителями. Буквально все, от редактора заштатного издания до самых именитых персон в мире моды, желали сидеть в первом ряду, и, уж конечно, ни в коем случае не дальше третьего, поскольку только этот сектор зала обычно попадал в объективы телекамер и фотоаппаратов.

Для моделей недели моды были самой горячей порой для заключения перспективных контрактов, и они стремились преподнести себя с лучшей стороны, часто не соглашаясь на второстепенные роли, навязанные им в соответствии с замыслами дизайнеров, что тоже не способствовало спокойной обстановке во время подготовки к показам. Дизайнеры, в свою очередь, жаждали заполучить самых лучших моделей для представления своих коллекций, которые так или иначе должны были войти в ежегодно пополняемую историю моды. Таким образом, многим девушкам приходилось участвовать за день в пяти и более показах, и, конечно же, случались накладки, опоздания и прочие неурядицы, выводившие из себя «божественных творцов».

Была и другая неприятная сторона — начинающие модели, еще не привыкшие к специфике модных шоу, стремились всячески доказать свою работоспособность и вынуждены были в прямом смысле слова не сходить с подиума сутками, а после еще и присутствовать на вечеринках и банкетах. Ради надежды на блестящую карьеру в будущем они готовы были пройти через это нечеловеческое испытание. Но многие из них, к сожалению» не могли в это время обойтись без значительных доз наркотиков.

У Роттвейлер за месяц до начала недели моды в Нью-Йорке всегда портилось настроение, поскольку приходилось составлять и продумывать расписание работы девушек на показах для сотен заказчиков, координировать непростые взаимоотношения между дизайнерами, каждый из которых не желал ни на йоту уступить своим конкурентам.

Но для пессимизма, в который впадала Мисс, имелась и еще одна, более глубинная и значительная причина. Ее приводили в ужас постепенно снижающиеся требования к профессиональным стандартам, поскольку деградацию в мире моды она воспринимала как своего рода показатель деградации всей нашей цивилизации.

В силу того, что я был самым близким помощником и в некотором роде самым надежным протеже, я становился постоянным свидетелем ее приступов раздражения. А надо признать, недовольство Мисс Роттвейлер сильно напоминало мне назревающее потихоньку извержение Этны.

— В мое время… — начинала она, — никаких сверхнезаменимых моделей не было. Ни одна девушка не могла позволить себе таких капризов. Все они на коленях умоляли дизайнеров взять их на показы и еще благодарили потом. А эти совсем распустились, мнят о себе черт знает что…

В мое время девушки знали, как ходить по подиуму. Как надо ноги ставить правильно! И научиться этому несложно, если есть желание! А эти даже выйти на каблуках как следует не могут. Это их работа! Они должны уметь ходить как дышать! А они как идут? Словно у них на ногах кроссовки! Бездарность!

Раньше девушки умели держать осанку. А теперь ходят как клюшки полусогнутые. Не идут, а крадутся! Половина из них вообще двигаются как калеки, а другая половина идут как замороженные.

Я не мог без содрогания наблюдать за мимикой Роттвейлер, когда она следила за шествующими по подиуму моделями. Для физиономиста настоящая находка — настолько бурно отражались у нее на лице эмоции. Дойдя до крайней степени раздражения, она сама начинала показывать девушкам, как надо ходить. С неподражаемой комической грацией Ротти пересекала зализ конца в конец. Но смотреть на это без смеха было невозможно, поэтому я старался не глядеть вовсе.

— Простота и плавность походки — вот что придает вам сексуальность, когда вы демонстрируете одежду. Зрители должны чувствовать ваши флюиды, а не пялиться на вас, как на шлюх на панели!

В мое время девушки выходили на публику со счастливой улыбкой на лице. И надо к этому стремиться. А то идете как зомби с пустыми глазами!

В мое время девушки умели правильно повернуться. А сейчас они неуклюжие, как куклы. Поворачиваются резко или вообще не там, где нужно! Посмотрите на фотографов, они же профессионалы! А им приходится бегать за моделями и самим сгибаться в три погибели, чтобы их снять!

В мое время девушки ходили нормальным шагом. А сейчас шагают как нацисты на параде! Или еще того хуже — семенят, будто гусыни!

Иллюстрируя свои замечания, Роттвейлер шла мелкими шажками, переваливаясь с боку на бок, так что все, кто на нее смотрел, едва не прыскали от смеха. Но в целом она была абсолютно справедлива. Впервые оказавшись рядом с подиумом, я пережил настоящий шок. Большинство моделей выглядели не то чтобы сексуально непривлекательными — это были тощие, едва-едва сформировавшиеся девчонки с плохой осанкой, и они действительно либо шли нацистским шагом, либо мельтешили с явной неуверенностью в себе. А если добавить к этому еще и сильно испорченные и собранные в немыслимые прически волосы и слишком густой макияж, поневоле на ум приходили мысли об измученных отсутствием технического прогресса и отличающихся варварским вкусом женщинах из первобытнообщинных племен.

Требованиям настоящего гламура соответствовали очень немногие из них. Поэтому все ведущие дизайнеры стремились задействовать в своих показах таких моделей, как Кара, Сьюзан или Зули — блистательных, грациозных, сексуально привлекательных и не лишенных индивидуальности. Они знали, как надо двигаться, чтобы представить наряды наиболее эффектно, и как выглядеть счастливыми. При их появлении слышались взрывы аплодисментов, и осветители тут же включали прожекторы на полную мощность. Но модные журналы представляли супермоделей в не слишком привлекательном свете, сообщая, что они «слишком капризны, да еще и требуют слишком высоких гонораров за работу».

Постепенно появлялось новое поколение моделей. Некоторые называли их грандж-моделями, но этот ярлык не являлся их исчерпывающей характеристикой. Возможно, к ним стоило отнести и Киттен с ее несколько нестандартной внешностью. Но она тоже была супер-моделью, только невысокого роста. А новенькие девушки все же отличались от нее. Нельзя сказать, что все они были некрасивы, или слишком костлявы, или непропорциональны, скорее их отличительной особенностью было скверное отношение к жизни.

Блеск и роскошь постепенно замещались мрачностью. Лица моделей были слишком бледны и невыразительны, девушки нередко сутулились при ходьбе и двигались неуклюже, их внешность и фигура отличались угловатостью. Они не излучали ни красоты, ни жизнерадостности. В отличие от своих предшественниц в них, как правильно отмечала Роттвейлер, было нечто от зомби, какая-то злобная аутичность.

И дело даже не в моделях, а в общих тенденциях моды, сказывающихся и на кастинге. Прически и макияж тоже не претерпевали изменения в лучшую сторону, в них все больше стало появляться элементов фрик-шоу. Сами показы часто были ориентированы на то, чтобы шокировать публику, а не на то, чтобы представить модные вещи, которые захочется носить. Но хуже всего, что эти шоу сплачивали вокруг себя все большие группы людей, незаметно приобретая статус культовых и культурных явлений. Чем более дикими были грим, атрибуты и одеяния, чем безобразнее выглядели модели, тем больший эффект производили они на зрителей и тем больше им стремились подражать, называя подобные выходки «искусством». Когда я смотрел на девушек, лица которых были покрыты косметикой таких тонов, что придавали им сходство с полуразложившимися трупами, я задавался вопросом: что же происходит с современными модой и искусством?

По мере того как нью-йоркская неделя моды продвигалась к финалу, Роттвейлер становилась все более раздражительной. Заказы поступали круглосуточно, да еще в них постоянно вносились коррективы — там изменилось время показа, здесь возникли накладки в расписании, где-то произошел конфликт между девушками, кто-то не хотел ехать в Милан, или Париж, или Лондон, кого-то не устраивала плата за работу. Роттвейлер висела на телефоне почти круглосуточно. Временами мне казалось, что она находится в кризисном состоянии и даже утратила свое неотъемлемое чувство юмора, но Роман уверял, что этот приступ дурного настроения носит сезонный характер. Когда закончилось шоу Калвина Клайна в пятницу после обеда, мы сели в старый «крайслер» и ее, наконец, прорвало.

— Черт побери, Чарли! Что же это за бардак?!

Я понимающе кивнул, ожидая продолжения. Но она откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

— Не могу поверить, что мы вынуждены ехать в Милан.

Я притворился, будто эта новость нисколько меня не удивила, но, откровенно говоря, не на шутку разволновался. Мне довелось повидать Рим и Флоренцию, но в мировой столице моды Милане я еще не был. Почему бы теперь не использовать этот шанс?

— Я должна присмотреть за моими детками, — добавила Роттвейлер, — и хочу поехать. Вот почему у меня нет своих детей. Черт побери! У меня слишком много проблем. Эта вечная головная боль… Заботишься о них, боишься, что их жизнь будет сломана. Я вынуждена оберегать их.

Она, казалось, забыла о моем присутствии.

— Оберегать кого?

— Этих несмышленых девчонок. Все они как дети. Я уже не знаю, когда стала к ним так относиться… Раньше моделями становились зрелые женщины, а сейчас школьницы. Эти итальянцы сожрут их живьем. Вот увидишь. Даже косточек не оставят. Это все равно что стая голодных волков. Они ведь все бредят Лолитой. — Роттвейлер покраснела до корней волос. — Тебе нравятся маленькие девочки, Чарли?

Я рассмеялся.

— Это не шутка.

— Нет, конечно.

— Это потому, что ты нормальный парень с горячей кровью, а мир моды на сегодняшний день — сборище извращенцев! У нас есть множество красивых женщин… да-да, женщин… но кому они нужны? Кто их заказывает? Всем подавай подростков! Угловатых, недалеких и наивных… Удивляюсь, как они не додумались отбирать только девственниц!

Роттвейлер смотрела на вещи реалистично, но временами склонна была драматизировать ситуацию. Нередко описывала вещи такими, как ей хотелось видеть. И порой преувеличивала опасность или угрозу исключительно ради удовольствия представить все в более драматичном свете.

В аэропорту она указала мне на женщину лет сорока с дочерью-подростком. Обе одеты в стиле поклонниц панк-рока.

— Смотри! — прошептала Ротти. — Вот в чем проблема. Вот о чем я тебе говорила. Посмотри на эту дамочку.

Женщина заметила, что Роттвейлер наблюдает за ней, но не смутилась. Я взял Мисс под руку и попытался увести ее от этой пары.

— Старая овца одета как ягненок. Женщины теперь боятся быть самими собой, боятся выглядеть на свой возраст. Боятся быть женщинами. Они полагают, что надо выглядеть как сопливые цыпочки! А я не хочу видеть на сорокалетней женщине тряпки, которые носят подростки! Я злюсь, потому что мы должны ехать в Милан!

Пока мы летели над Атлантикой, я снова переживал дискомфорт «конкорда». И уж если даже Роттвейлер не могла заснуть в самолете, то я и вовсе не мог этого сделать. Так что нам пришлось поддерживать беседу почти десять часов. Но на самом деле разговор не клеился, и Ротти просто принялась разъяснять мне специфику некоторых сторон фэшн-шоу, перемежая свою лекцию ядовитыми насмешками в адрес того или иного дизайнера или агентства-конкурента.

Довольно подробно она описывала мне, как готовится действо. Как дизайнеры выколачивают для своих показов наилучшее время и наилучшие места и задерживают шоу порой на несколько часов, чтобы не дать возможности журналистам и фотографам уделить внимание своим конкурентам. Как добиваются для своих показов лучших моделей и как преследуют тех девушек, которые вдруг осмеливаются отказаться от работы. Как агентства дважды продают одну и ту же модель, что вызывает скандал между соперничающими создателями коллекций. И наконец, Роттвейлер снова подошла к проблеме моделей-тинейджеров, которую считала глобальной для всей европейской цивилизации.

Что касается ее собственных предпочтений, она брала на работу только девушек с восемнадцати лет и только тем, кому исполнилось двадцать один год, позволяла путешествовать без сопровождающего. Но конечно, бывали исключения, иначе агентство Роттвейлер не смогло бы существовать, находясь в постоянном конфликте с меняющимися требованиями рынка. Мисс объясняла необходимость принимать к себе молоденьких моделей тем, что если они не попадут к ней, то попадут в лапы какого-нибудь педофила. Например, семнадцати- и шестнадцатилетние девушки вполне могли стать жертвами распущенности Казановы.

— Мы больше чем просто покровители, — вещала она, откупоривая миниатюрную бутылку «Абсолюта» и смешивая водку с тоником, — мы родители. Да, приемные родители. А ты знаешь, что это значит? In loco parentis… это по-латыни родители для тех, у кого не все в порядке с головой. Мы должны оберегать этих девушек точно так же, как если бы они были нашими дочерьми. Милан сильно изменился. Теперь это гиблое место, не то что раньше.

В те времена там было полно мужчин, которые хотели, чтобы их окружали красивые девушки. Они присылали им розы. Покупали шампанское, приглашали пообедать в лучших ресторанах или провести уик-энд на озере Комо или на Капри. Они были повесы, но цивилизованные, воспитанные. И девушки не должны были спать с ними. Им просто нравились такие знаки внимания. Они могли становиться любовницами, но только если им действительно нравился ухажер. А мужчины, если бы захотели, могли заплатить самым дорогим проституткам. Но им не нужен был секс, им нужна была красота. Они содержали девушек как принцесс.

Я кивнул когда она потрясла меня за руку.

— Ну а сегодня все эти молодые хлыщи и придурковатые наркоманы… Мусор. Думают, что они рок-звезды, а на самом деле — отбросы общества. Криминальные подонки в дорогих дизайнерских шмотках. — Роттвейлер посмотрела на меня, подозрительно прищурившись. — Расскажи о своей матери, — вдруг велела она.

— Что вы хотите узнать? Ее рост? Об этом меня все спрашивают. Пять футов десять дюймов.

— Меня не интересует ее рост. Ты с ней общаешься?

— Каждое воскресенье.

Я сказал правду. Я звонил матери каждое воскресенье, когда она возвращалась из церкви.

— Обычно она рассказывает мне о своем саде или о том, что купила на рынке.

— Она, должно быть, гордится тобой, — заметила Мисс.

— И еще она говорит о сестре, которая все еще живет с ней.

— А сколько сестре лет?

— Семнадцать.

— Она хорошенькая?

— Похожа на меня.

Роттвейлер не смогла скрыть разочарования.

— Высокая?

— Пять футов десять дюймов.

Она вздохнула.

— Послушай меня, в Милане ты должен заботиться о наших девушках так, как заботился бы о своей сестре.

Я рассмеялся и глотнул пива.

— Моя сестра в защите не нуждается. Она прекрасно играет в гольф. Кому угодно отвесит пинка!

Роттвейлер посмотрела на меня с недоумением, будто я сказал что-то по-китайски.

— Она очень крепкая девушка, — пояснил я.

— Да, этим спорт и хорош, — задумчиво произнесла Ротти, — помогает научиться самозащите, дисциплине, развивает уверенность и чувство собственного достоинства.

Она посмотрела на меня как-то странно. Я бы даже сказал, в ее взгляде было что-то пугающее. Она сжала мою руку:

— Ты любишь свою мать, Чарли?

Мне сделалось не по себе от этого вопроса.

— Конечно, люблю!

Но она продолжала смотреть на меня по-прежнему пристально, напряженно… И вдруг произнесла:

— Чарли, может, тебе стоить заняться программой физической подготовки для наших девушек?

Тут я не выдержал и расхохотался, облившись пивом.

В Милане мы остановились во «Временах года», и я невольно подумал, как хорошо было бы пожить здесь подольше. Девушки, за исключением суперзвезд были расселены в отелях средней руки, по две в номере. Таким образом, удалось сэкономить крупную сумму денег и к тому же успешно контролировать их поведение вплоть до запрета на прием наркотиков и алкоголя. Кроме того, парное проживание позволяло нам постоянно отслеживать их поездки и отсутствие-присутствие в номере по ночам. У нас было значительно меньше проблем с заказчиками, поскольку не приходилось разыскивать моделей, не явившихся на репетиции.

В Милане к модельному бизнесу относились серьезно, гораздо серьезнее, чем в Нью-Йорке. Там мода была почетным занятием. Дизайнеры, не жалея, тратили миллионы на демонстрацию своих коллекций и вечеринки, и даже неизвестные начинающие модели могли заработать там за несколько часов десять тысяч долларов. А уж если им удавалось попасть в хорошее шоу, перед ними открывались грандиозные карьерные перспективы. Прежде всего, они получали доступ в итальянский «Вог», и, как результат, им предлагали новые выгодные контракты.

Когда я распаковал свои вещи в отеле, сразу позвонил Роттвейлер узнать, что мне делать.

Телефон звонил долго, но наконец, она сняла трубку. Голос у нее был необычный, словно ей не хватало воздуха и она задыхалась.

— С вами все в порядке? — уточнил я.

— Да, я в порядке. Просматриваю сообщения. Что ты хочешь?

— Хотел спросить, что мне делать.

— Ничего. Пообедай. Прогуляйся. Купи костюм.

Тебе пригодится вечерний костюм.

Я отправился на прогулку. На улицах было много очень привлекательных мужчин и весьма красивых, хорошо сложенных девушек. Я пытался представить, что они мои сестры. Но это было нелегко.

Как правило, путешествуя с Роттвейлер, я должен был находиться при ней день и ночь, разбирая письма, отвечая на звонки, распаковывая багаж, повторяя ей о том, что она должна напомнить мне что-то сделать. Но на этот раз мне была предоставлена полная свобода. Роттвейлер обедала с Джорджио Армани или Джанфранко Ферре, пила с Валентино или Франка Соццани, редактором итальянского «Вог». А я мог гонять на «мерседесе» или развлекаться с девушками до рассвета.

Рано утром она позвонила, чтобы проинструктировать меня относительно дальнейшей работы.

— Ты их ровесник, Чарли…

Я рассмеялся.

— Знаешь, о чем я. Ты почти того же возраста, что и они. — Ее явно раздражала моя веселость. — Не настолько стар, чтобы сгодиться им в отцы, но уже взрослый, хотя они об этом не знают. Вот почему ты можешь следить за ними, не вызывая подозрений, и всюду сопровождать их. Но старайся привезти их в отель в нужное время, чтобы они не успели наглотаться этого чертова порошка и прочей дряни. Будь мужчиной!

— Сделаю все, что в моих силах.

Я говорил правду, но давился от смеха. Идея контроля казалась мне диковатой затеей, особенно если учесть, что все девушки куда более опытные, развращенные и избалованные, чем легендарная Лолита.

— И не надевай галстук! Я знаю, ты считаешь, это глупый совет, но все же постарайся выглядеть покруче!

Она повесила трубку не попрощавшись.

Думаю, я выглядел достаточно круто, когда появился на нашем этаже в отеле, не соответствующем разряду, который ему присвоен. Однако девушки были довольны своими номерами и еще больше радовались тому, что попали в Милан, город который сулил им новые контракты, фотосессии в журналах, обеды, приемы, вечеринки и, возможно, удачное замужество. Отель сразу при их появлении стал напоминать старинное учебное заведение для прекрасных пансионерок. Девушки оставляли открытыми двери своих номеров, включали музыку, бегали по коридору в нарядах, которые примеряли в огромном количестве, курили, упивались шампанским и без конца трепались по телефону.

Рядом уже тусовались пиар-мальчики, на лестницах появились жиголо, торгующие кокаином. Именно их опасалась Роттвейлер. Длинноволосые, в солнцезащитных очках, кожаных костюмах, с именами наподобие Белло или Далдио, Гатто или Манлио, они были моего возраста или чуть постарше. Но в них было что-то женственное, изнеженное и кокетливое. И, конечно же, все эти подобия мужчин страдали нарциссизмом и крайней амбициозностью. Им хотелось развлекаться, приятно проводить время, жить в роскоши, и они готовы были сделать все, лишь бы получить желаемое. Кроме того, они обладали завидным умением использовать даже тех девушек, которые сами привыкли манипулировать мужчинами.

Как это происходило? Большинство девушек страстно желали, чтобы ими восхищались, и они закономерно полагали, что и эти молодые люди тоже окажутся в числе поклонников. Но… молодые люди умело вытягивали из них деньги. Нередко этим парням платили владельцы клубов и ресторанов за то, чтобы они привели туда моделей, что, естественно, добавляло заведению популярности.

Роттвейлер была слишком оптимистично настроена по части моих отношений с девушками и слишком верила в наше взаимопонимание, а девушки на самом деле считали меня забавным чудаком. Из раза в раз они повторяли мне: «Чарли, ты такой смешной», «Чарли, ты очень забавный». Многие знали, что большую часть времени я провожу с Карой, Сьюзан, Зули и Киттен, и им просто льстило, что человек, столь приближенный к супермоделям, уделяет внимание и им тоже.

В два часа ночи я сидел в машине, битком набитой юными девицами. Одна из них, англичанка по имени Дженни, пристроилась у меня на коленях, но вместо удовольствия я чувствовал физическую тяжесть и усталость. Остальные пили шампанское, по кругу передавая бутылку и распевая попсовые песенки. За нашим «мерседесом», вверенным мне Роттвейлер, ехали парни на «веспе» и «фиате». Мы направлялись в клуб «Эго», заведение, соответствующее духу Милана!

Большинство моих спутниц были под кайфом от кокаина, экстази или других наркотиков, остальные просто в доску пьяны, и я бы не смог управлять ими, даже приложив к этому все усилия. Честно говоря, я и не хотел даже пытаться это сделать — ведь я имел дело с тинейджерами, неспособными воспринимать адекватно советы людей, старших по возрасту. Единственное, о чем я еще мог позаботиться, — об их физической безопасности, не допустить их смерти от передозировки, заражения венерическими болезнями или возвращения домой беременными.

Мы ворвались в клуб, как оголтелая шайка уличных хулиганов. Молодые люди, нас сопровождающие, ринулись следом, поскольку если бы они не появились вместе с девушками, то не смогли бы претендовать на свою мзду от клуба за то, что привели туда моделей. Пришлось работникам специально переставлять диваны, чтобы соорудить для нас импровизированную комнату. Все были крайне взволнованы. Тут же принесли несколько бутылок шампанского — под музыку, смех и восторженные возгласы, затем включили диско, но не мелодичную и знакомую всем продукцию восьмидесятых, а более агрессивную и тяжелую, напоминающую сверхбыстрые электронные композиции. Но девушкам, похоже, это пришлось по вкусу. Они кинулись танцевать стриптиз на столах и банкетках.

В глубине души я понимал причины такого экстравагантного поведения — они просто стремились продемонстрировать свою крутизну перед публикой. Войдя в туалет, я увидел там нескольких девушек из агентства Казановы с группой плейбоев и сутенеров из окружения Данте.

Это была обычная ситуация для пташек из его стаи. Пятнадцати- и шестнадцатилетние девушки становились любовницами на одну ночь крупных предпринимателей, журналистов и продюсеров. Со стороны было интересно наблюдать за их повадками, в которых сочетались детская наивность и кокетство искушенных женщин. Совсем юная девушка сидела на коленях у оскароносного голливудского актера, которому годилась во внучки. Но в целом приезд молоденьких глупышек из числа протеже Казановы создал лишние проблемы, поскольку привлек ко всем нам пристальное внимание окружающих. Некоторое время я чувствовал себя не в своей тарелке, и это было не просто смущение или неловкость. Скорее, меня тяготила необходимость соответствовать требованиям Роттвейлер и выступать в роли надзирателя за подростками, которые одержимы вполне понятным желанием — урвать что-нибудь у взрослых, испытывавших к ним нездоровый интерес. Так проявлялись истинные законы рынка, и, возможно, девушки тоже получали взамен немало — помимо материального вознаграждения, они приобретали жизненный опыт. Но я не находил происходящее ни приятным, ни веселым.


Быть может, со мной что-то не так, я придерживался слишком уж устаревших норм и правил… Но меня совсем не тянуло к этим нимфеткам. Встречая их на улицах и в магазинах в слишком откровенных нарядах, я не мог назвать их привлекательными. Точно так же и в клубе — какими бы ловкими красотки ни были и как бы ни имитировали сексуальное возбуждение, они оставались для меня больше детьми, чем женщинами. Отец после развода женился на девушке, которая была на двадцать лет моложе моей матери и всего лишь на пять лет старше меня. Я еще тогда подумал, что такой выбор не для меня. Кому-то такая разница кажется нормальной и даже интригующей, для меня же неудобна, неприятна и недопустима.

Я сидел и наблюдал за происходящим, почти отрешившись от реальности. Если бы это не было смешно, я предпочел бы притвориться спящим. Но когда я попытался закрыть глаза, чей-то язык лизнул мое ухо — один, потом другой, третий раз… Это красотка Дженни, безудержно хохоча, задалась целью вывести меня из оцепенения.

— Как твои дела? Не хочешь развлечься?

Я не мог понять, действительно ли она сильно пьяна или притворяется.

— Пока нет. Может, и тебе лучше передохнуть?

— А что, я уже могу доиться спиртным?

Я автоматически посмотрел на ее грудь:

— Что?

— Я такая пьяная?

— Это молодежный сленг — «доиться спиртным»?

— Что-то вроде того. Твое поколение до такого не додумалось.

Она опять рассмеялась.

— Мое поколение? Как ты думаешь, сколько мне лет?

— А сколько тебе лет?

— Мне двадцать пять. А тебе?

— Мне? — Она словно пыталась вспомнить свой возраст. — Мне восемнадцать. И это клево.

— Да, неплохо.

— Это играет Элис Купер[39]… а мне восемнадцать, и мне это нравится…

— Элис Купер?

— Ты слышал об Элисе Купере?

— Я потрясен, что и ты о нем слышала.

— А ты нечто вроде нашего патрона или воспитателя, да?

Теперь пришла моя очередь смеяться. Но Дженни уже удрала от меня в гущу танцующих. «Слава Богу!» — подумал я с облегчением. Милая хорошенькая девочка. Она танцевала теперь с двумя своими подружками, время от времени становясь в пару с каким-нибудь парнем в коже с длинными волосами, а потом бросала его, чтобы упорхнуть дальше.

Но я слишком рано радовался. Натанцевавшись вдоволь, Дженни решила вернуться ко мне, чтобы подлить в свой бокал еще шампанского.

— Ты совсем не танцуешь?

— Очень редко и только если мне нравится музыка.

Она снова отошла от меня, и к ней тут же приклеился один из гостей с вечеринок Казановы. Я узнал его, когда он обхватил ее за талию и, наклонившись, что-то зашептал на ухо.

— Нет, спасибо! — громко воскликнула девушка. — Мне и так хватает проблем на задницу!

Мужчина разочарованно отвернулся и направился к столу Казановы, который в это время разговаривал с Киттен и Зули, сидящими по обе стороны от него и распивающими очередную бутылку «Дом Периньон». Зули была одета в костюм ярко-красного цвета, а Киттен в черное платье. Но ни одна из них не заметила, что я за ними наблюдаю.

Подумав немного, я все же решил подойти к ним и поздороваться.

— Чарли! — Киттен вскочила с дивана и повисла у меня на шее. — Что ты здесь делаешь? Расслабляешься?

— Нет, я тут блюду стайку герлскаутов.

Казанова засмеялся, услышав мой ответ, и посмотрел на меня с любопытством, но весьма дружелюбно.

Я кивнул ему.

— А вы что тут делаете?

— Мы только что приехали с Зули. У нас завтра показ Версаче.

— А сегодня у них показ у меня, — добавил Казанова.

— Ишь чего захотел, — возразила Зули, прижавшись к нему с поистине кошачьей грацией.

— О, ты меня возбуждаешь! — отозвался Казанова. — Если я не проведу с вами ночь, то не знаю, что со мной будет завтра.

Киттен посмотрела на него со всей своей детской самоуверенностью:

— Что это ты задумал?

Казанова достал порошок из кармана и вдохнул по несколько раз в каждую ноздрю.

— Думаю, пора подзарядиться, — заметил он и, посмотрев на меня, добавил: — Хочешь?

— Нет, спасибо. Предпочитаю полагаться на объективность своего обоняния.

— А я нет! — воскликнула Киттен и, взяв щепотку, принялась набивать нос кокаином.

Казанова захохотал и пересыпал порошок из одной коробки в другую, поменьше. В это мгновение кто-то взял меня за руку. Я оглянулся и опять увидел Дженни.

— Слушай, Чарли, не хочешь потанцевать? Тебе не нравится эта музыка?

— Ух, ты! Чарли, это что, новое открытие?

Казанова вскочил с дивана и встал между нами, схватив одной рукой Дженни за плечо, а другой — меня за руку. Дженни оттолкнула его, но он опять в нее вцепился.

— Данте Казанова, — представился он.

— Очень рада, — отозвалась девушка и снова оттолкнула его. — Мне надо идти, — резко сообщила она.

Казанова широко улыбнулся:

— Ну а перед тем как ты уйдешь… как насчет хорошего траха в эту ночь?

Я ожидал, что Дженни тут же отвесит ему оплеуху, но она, прищурившись, выпалила: — Хорошего траха тебе в эту ночь!

Киттен и Зули разразились веселым смехом. Но Казанова нахмурился. Было видно, что он недоволен, но все же приличия ради заставил себя улыбнуться. Дженни тоже улыбнулась и пошла прочь. Я догнал ее, и мы стали танцевать. Но я уже так устал к тому времени, что двигался автоматически, как в полусне

Загрузка...