Жаркий приказ босса (СИ)

глава 22

(Виктория)

Ноги несут меня сами, куда угодно, только подальше от этого блестящего, фальшивого ада. От своего босса, от его потенциальных партнёров, от всех людей, мне хочется побыть одной. Выхожу из зала, прохожу мимо удивлённого швейцара и оказываюсь на жарком полуденном зное. Воздух обжигает лёгкие и ещё сильнее подогревает жар, пылающий на щеках.

Ревнует?

Слово вертится в голове навязчивым, абсурдным ритмом, под которое неровно стучит сердце. Нет, не может быть. Павел Семёнович Демидов, мой начальник, человек из стали и льда, который на совещаниях дробит аргументы в пыль одним лишь взглядом. Он — ревнует? Меня? К какому-то случайному итальянцу, который увидел симпатичную девушку и тут же решил попробовать её заарканить?

Я закусываю губу, заворачивая вглубь сквера. Под ногами шуршат мелкие камешки насыпной дорожки. Лучи солнца сквозь кроны деревьев отбрасывают длинные, дрожащие тени, в которых так хорошо прятаться.

Демидов вёл себя как мальчишка. Сорванец с площадки. Эта мысль кажется ещё невероятнее первой. Он же образец контроля. Я никогда не видела, чтобы он повышал голос без расчёта, чтобы терял самообладание. А сегодня… Сегодня он громил всё вокруг со слепой яростью подростка, которому наступили на ногу. Из-за одного незначительного комплимента. Из-за взгляда.

Я опускаюсь на холодную скамейку, обнимая себя за плечи. В ушах ещё звенит его шёпот, грубый, обжигающий ухо: «Я не допускаю, чтобы моих сотрудников откровенно клеяли на моих глазах…»

«Клеяли». Какое ужасное, похабное слово. От него мурашки бегут по коже. Он действительно так думает? Что я готова броситься на шею первому встречному только потому, что тот улыбнулся и предложил прогулку на яхте?

Господи, а если бы он услышал все те комплименты, что сыпал синьор Росси! Павел Семёнович, наверное, просто взорвался бы на месте, как перегретый паровой котёл. Итальянец был щедр: восхищался моим цветом кожи, умением держаться, даже тембром голоса во время перевода. Это была просто светская игра, лёгкий флирт, не более того. Я и не думала… Я ведь даже не собиралась…

«Но теперь, после вашей истерики, возможно, передумаю».

Чёрт. Я сказала это сгоряча, чтобы ранить его в ответ, чтобы защититься от его несправедливых обвинений. Чтобы скрыть собственную растерянность. А теперь эта фраза висит в воздухе между нами, как объявление войны.

Закрываю глаза. Перед ними стоит он — с тёмными глазами, полными неподдельной ярости и… боли? Нет, мне показалось. Алкоголь и злость. Он пил шампанское один за другим, словно гася пожар внутри. А я стояла и смотрела, как рушится всё: переговоры, его репутация, хрупкое профессиональное равновесие между нами.

И этот жалкий, подобострастный лепет про «итальяшку»! Мне до сих пор стыдно. Я готова была провалиться сквозь землю. Как он мог? Руководитель его уровня!

Но потом он извинился. Резко, сдавленно, будто слова резали ему горло. «Простите, Виктория». И в его голосе не было ни начальника, ни того надменного циника. Был просто мужчина, который осознал, что натворил чушь.

Я вздыхаю и поднимаю голову, глядя на белоснежные стены отеля. Где-то там он сейчас. Пьёт очередной бокал? Ругает себя? Или уже всё забыл, отгородившись привычной маской безразличия?

А что, если это не ревность? Что, если это просто гипертрофированное чувство собственности? «Моя сотрудница, мой переводчик, никто не имеет права на неё даже смотреть». Как на дорогой аксессуар. Мысли путаются, кружатся в голове безумным хороводом.

Хорошо, что этот сквер такой тёмный и безлюдный. Здесь можно сидеть и пытаться отделить зёрна от плевел. От реальных фактов — от его безумного поведения, от моих собственных сбитых с толку чувств.

Но один вопрос сверлит настойчивее всех:

Неужели всё это только потому, что ему не всё равно?

Солнце проникает сквозь листву, отбрасывая на насыпные дорожки кружевные пятна света. Воздух густой и горячий, пахнет хвоей и нагретой смолой. Я сижу, запрокинув голову на спинку скамейки, и стараюсь ни о чём не думать. Пустота. Тишина. Только жужжание какой-то неутомимой мушки где-то рядом. Постепенно дрожь в коленях утихает, дыхание выравнивается, а щёки наконец-то остывают от недавнего пожара.

Здесь так тихо. Никакого фуршета, никакого притворного смеха, никаких оценивающих взглядов. И уж тем более никаких вспыльчивых, непредсказуемых начальников. Всё там, в прохладном зале, а я здесь, одна, и это блаженство. Веки становятся тяжёлыми, я почти растворяюсь в этом спокойствии, позволяя теплу и усталости взять верх.

И вдруг — голос. Тихий, сдавленный, совсем рядом.

— Простите меня за этот яростный выпад.

Я вздрагиваю, глаза сами собой распахиваются от неожиданности. Передо мной стоит он. Павел Семёнович. Стоит как школьник, пойманный на шалости, руки засунуты в карманы брюк, плечи чуть ссутулены. Подошёл абсолютно бесшумно. Солнце подсвечивает Егора лицо, и я вижу усталые морщинки у глаз и тень сожаления на обычно непроницаемом лице.

Сердце предательски ёкает, снова сбивая с только что найденного ритма. Смотрю на него, не в силах сразу найти слова, всё ещё пойманная врасплох между дремотой и его внезапным появлением.

— Вы… — голос мой звучит сипло от длительного молчания, и я прокашливаюсь. — Вы как призрак. Я думала, я одна здесь.

Он делает шаг ближе, но не садится, словно не решаясь нарушить моё пространство.

— Я видел, куда вы ушли. Ждал, пока… пока вы немного остынете. И я тоже. — Он переводит взгляд на сосну рядом со скамейкой, изучает кору. — Моё поведение там было абсолютно недопустимым. Непрофессиональным. И по отношению к вам, и по отношению к партнёрам.

Я молчу, давая ему говорить, всё ещё пытаясь собрать мысли в кучу. Он ждал? Стоял где-то за деревьями и ждал?

— Этот Росси… — он с силой выдыхает, и его челюсть на мгновение сжимается, но он будто бы заставляет себя говорить дальше, ровно и спокойно. — Его настойчивость вывела меня из себя. Но это не оправдание. Я сорвался. И я… я не хотел вас оскорбить.

Он, наконец, смотрит на меня, и в его глазах нет ни намёка на ту яростную бурю, что была час назад. Только усталое, искреннее раскаяние. И что-то ещё, чего я не могу понять. Что-то неуловимое, что заставляет меня обнять себя за плечи чуть крепче, хотя день по-прежнему жаркий.

— Вы были правы, — говорю я тихо, отводя взгляд на свои сандалии. — Я не должна была допускать этот флирт во время переговоров. Это тоже непрофессионально. Просто его напор… он был таким неожиданным.

— Вы не виноваты, — он тут же парирует, и его голос становится твёрже. — Виноват я. Только я. Вы блестящий специалист, Виктория. И сегодня вы доказали это ещё раз. А я повёл себя, как… — он замирает, подбирая слово, и на его губах появляется кривая, почти что улыбка. — Как мальчишка, которого толкнули в песочнице.

Это признание, такое неожиданное и простое, добивает меня окончательно. Вся моя обида тает, как мороженое на этом палящем солнце. Я поднимаю на него глаза.

— Вы им и были. Таким… мальчишкой. Очень громким и сердитым.

— Да, — он соглашается без колебаний. — И мне очень стыдно.

Между нами повисает пауза, но теперь она уже не колючая, а какая-то… зыбкая. Наполненная невысказанным.

— И что теперь? — спрашиваю я наконец. — Переговоры провалены?

Он пожимает плечами, и в его позе появляется знакомое мне деловое спокойствие, будто он снова надел свой доспех.

— Ещё нет. Фаббри — человек разумный. Я уже нашёл его, извинился за… свою несдержанность. Объяснил, что страсть к общему делу иногда заставляет меня быть излишне эмоциональным. — В его глазах мелькает лукавая искорка. — Он даже улыбнулся. Сказал, что понимает. Пообещал, что они обсудят наше предложение завтра, с холодной головой.

Облегчение волной накатывает на меня. Значит, не всё потеряно.

— А, синьор Росси? — осторожно спрашиваю я.

Его лицо снова темнеет на долю секунды, но он берёт себя в руки.

— С Росси я не общался. И, честно говоря, не горю желанием. Но если он заинтересован в бизнесе, то личные обиды отойдут на второй план. Если нет… значит, он не тот партнёр, который нам нужен.

Он говорит это с такой уверенностью, что я невольно киваю. Это тот Павел Семёнович, которого я знаю.

— Хорошо, — говорю я, поднимаясь со скамейки. Ноги немного затекли. — Тогда, наверное, стоит вернуться.

— Виктория, — он произносит моё имя, и что-то в его интонации заставляет меня застыть на месте. — Это больше не повторится. Обещаю.

Я смотрю на него — на его прямой взгляд, на решительно сжатый рот. И верю. Верю ему.

— Я знаю, — тихо отвечаю я. — Давайте просто… забудем.

Он кивает, и мы молча идём обратно к отелю, по дорожке, усеянной солнечными зайчиками. А в голове у меня снова тихо звучит тот самый вопрос, но теперь уже без паники, а с лёгким, тревожным, но сладким недоумением.

Неужели всё это только потому, что ему не всё равно?