Жаркий приказ босса (СИ)

глава 27

Дверь приоткрывается на сантиметр, раскрывать шире не хочется, я чувствую себя слишком незащищённой, хотя уверена, что сейчас он не сделает мне ничего плохого.

— Я в порядке, — произношу на одном выдохе, и мой голос звучит сипло, словно чужой. — Просто... дайте мне ещё две минуты.

Он уже видит меня. Видит моё заплаканное лицо, мои распухшие глаза, мои губы, всё ещё припухшие от его поцелуя. Его собственное лицо искажается мукой.

— Боже, Вика... — он протягивает руку, словно хочет коснуться меня через щель, но останавливается в сантиметре. Его пальцы сжимаются в кулак, и он убирает руку. — Простите меня. Я не имел права. Ни на что из этого.

Он отступает на шаг, давая мне пространство, но его взгляд не отрывается от меня. В нём больше нет той ярости или страсти. Только бесконечное, всепоглощающее раскаяние и страх.

— Я уйду, — говорит он тихо. — Я соберу вещи и перееду в другой номер. Или в другой отель. Всё, что скажете. Вы не должны чувствовать себя в ловушке здесь, со мной.

Он говорит это искренне. Я вижу это. Он готов бежать. Испариться. Сделать всё, чтобы я больше его не видела.

И именно это — эта готовность исчезнуть, чтобы мне стало легче — наконец ломает во мне последние барьеры. Гнев уходит, остаётся только щемящая, странная нежность и понимание. Он не монстр. Он просто... сорвался. Как и я почти сорвалась.

Я медленно, не до конца веря себе, открываю дверь шире, ещё шире...

Мы стоим друг напротив друга в узком пространстве между ванной и комнатой. Он не делает ни шага вперёд. Просто смотрит на меня, и в его глазах — вопрос.

— Не уходите, — слышу я свой шёпот. — Не нужно другого номера.

Он замирает, боясь пошевелиться, словно я дикое животное, которое можно спугнуть одним неверным движением.

— Но... после того, что я сделал...

— После того, что вы сделали, — перебиваю я его, и голос мой крепчает, — мы должны как минимум поговорить. Как взрослые люди. А не разбегаться по разным углам.

Моё сердце колотится где-то в горле. Я не знаю, что будет дальше. Но я знаю, что бегство не выход. Ни для него. Ни для меня.

Я выхожу из ванной, чувствуя, как подкашиваются ноги. Опускаюсь на край кровати, руки всё ещё дрожат. Он стоит на прежнем месте, не решаясь пересечь невидимую границу между нами. Воздух густой, наполненный невысказанными словами и эхом только что отгремевшей бури.

— Я не оправдываюсь, — начинает он первым, голос низкий, пронизанный стыдом, — Павел Семёнович не смотрит на меня, его взгляд прикован к узору на ковре. — Ни одно оправдание не имеет права на существование. То, что я сделал — непростительно.

Внутри меня всё сжимается. Да, это было грубо, страшно, унизительно. Но…

— Почему вы остановились? — вопрос вырывается сам, тихий и неожиданный.

Демидов поднимает на меня глаза. В них изумление, будто он ожидал чего угодно, но только не этого.

— Как... «почему»? Вы сопротивлялись. Вы были напуганы. Я... я увидел это. Наконец, увидел. И испугался сам.

В его голосе хрупкая, обнажённая правда. Он не просто отпустил меня. Он увидел меня. Увидел мой страх. И это заставило его отступить.

— Вы могли не останавливаться, — шепчу я, сама шокированная своей откровенностью. Стыд жжёт щёки, но я не отвожу взгляд. — Я... я не уверена, что смогла бы вас остановить.

Признание висит между нами, тяжёлое и опасное. Его лицо бледнеет. Он делает шаг вперёд, потом резко останавливается, сжимая пальцы в кулаки.

— Не говорите этого. Пожалуйста. Не заставляйте меня чувствовать себя ещё большим монстром от мысли, что я мог... что я чуть не...

Он не может договорить. Он дышит тяжело, словно только что пробежал марафон.

— Я не монстр, Вика. Клянусь. Я просто... я потерял контроль. И это никогда, слышите, никогда больше не повторится.

Во мне борются два чувства. Страх — острый, холодный осколок в груди. И что-то ещё... что-то тёплое и горькое одновременно. Жалость? Понимание?

— Я знаю, — выдыхаю я. — Я верю вам.

Он замирает, будто не ожидал этих слов.

— Вы... не должны. После такого вы не должны мне верить.

— Но верю, — настаиваю я, и голос мой становится увереннее. — Потому что вы остановились. Потому что вы здесь. И потому что вы предлагали уйти, чтобы мне стало легче.

Мы смотрим друг на друга через всю комнату. Напряжение медленно, по капле, уходит из воздуха, сменяясь изнурительной, щемящей усталостью.

— И что мы будем делать теперь? — спрашиваю я тихо. — С работой... со всем этим.

Он проводит рукой по лицу, и я впервые замечаю, как он устал. Глубокие тени под глазами, напряжённые линии вокруг рта.

— Всё, что вы решите, Виктория. Если вы захотите уволиться — я подпишу всё, что нужно, немедленно. Если захотите, чтобы я ушёл — я уйду. Если решите, что мы можем... попытаться работать дальше... — он замолкает, и в его глазах вспыхивает крошечная, слабая надежда. — Тогда я даю слово. Ни одного намёка. Ни одного взгляда лишнего. Только работа. Я найду в себе силы.

Он говорит это с такой твёрдой решимостью, что мне становится почти жаль его. Найти силы? После той страсти, что бушевала в нём несколько минут назад? После той, что бушевала во мне?

— Я не хочу увольняться, — говорю я твёрдо. — И я не хочу, чтобы уходили вы.

На его лице расцветает облегчение, такое явное, что он на мгновение выглядит почти мальчишкой.

— Тогда... что? — он осторожен, не хочет спугнуть.

— Тогда мы работаем, — пожимаю я плечами, чувствуя странное, новое чувство, не власть, нет. Скорее, хрупкое равновесие. — Мы работаем. И мы... учимся двигаться медленно. Очень медленно. И смотрим, куда это нас приведёт.

Он кивает, слишком быстро, слишком готово.

— Медленно. Да. Конечно. Я могу... я буду медленным. Обещаю.

В его голосе слышится такая искренняя, почти комичная решимость быть «медленным», что мне вдруг хочется улыбнуться. Я сдерживаюсь. Сейчас не время для улыбок.

— Хорошо, — говорю я просто. — Тогда... на сегодня, наверное, всё. Мы оба… устали. Нам нужно отдохнуть и прийти в себя, согласны?

— Да, — он сразу же соглашается. — Конечно. Я... я пожалуй пройдусь. Подышу воздухом. Дам вам пространство. Наверняка вам сейчас совсем не хочется видеть меня рядом. Простите ещё раз.

Он поворачивается к двери, берёт ключ. Его движения снова обретают привычную уверенность, но теперь в них читается осторожность. Осторожность человека, который знает, какую хрупкую вещь он держит в руках.

— Виктория? — он оборачивается на пороге.

— Да?

— Спасибо. За... за шанс.

И он выходит, тихо закрывая за собой дверь.

Я остаюсь одна в тихом номере. Внутри больше нет бури. Есть лишь тихая, изматывающая пустота и странное, трепетное чувство — будто мы оба стоим на краю чего-то нового и страшного. И идём туда совсем не спеша.