Хэппи-энд для дьявола

Глава 22

Разговор с Кириллом, тяжелый, пропитанный шоком и отчаянием, принес Жанне лишь временное облегчение. Выплеснутые наружу страхи, признание пережитого — это было как выбросить из себя яд, но рана осталась. Одиночество, холодная пустота, еще не отступило. Ужас лишь притупился, но не исчез.

Никита… чувства к нему — болото из гнева и мерзкой жалости. Ярость, холодная и целенаправленная, сжигала всё на своем пути. Она хотела его наказания, медленного, изнурительного, в темноте и забвении. "Пусть гниет в аду, в специальном котле для таких, как он", — думала она.

Но другая часть её существа, та, что услышала историю Кирилла, историю болезни Никиты, его разбитого детства, его сломленной матери, мешала ей полностью уничтожить его в своей ненависти. Кирилл не просто так рассказал ей всё это — он понимал, что только она, знающая Никиту, может помочь.

Дорога к Никите тянулась вечностью. Изначально, она шла к нему с железом в кулаках, чтобы плюнуть в лицо и сказать, что она уже не боится. Теперь… теперь всё иначе. Только она может к нему пробиться, сказал Кирилл.

Её план был прост, жесток, но единственно возможен: она попросит его, всего лишь один раз, пойти к психологу. Отказ… ну, попытка — не пытка. Она не хотела быть жестокой, но и простить — тоже не могла. Жалость к нему перемешивалась с кипящим гвоздем ненависти. Усталость и истощение сжимали её, но вместе с тем была и решимость. Её исцеление невозможно без этого. Без попытки примириться с тем, что случилось.

Чувства — путаница из страха, омерзения и глубокой, тошнотворной жалости. Разложить их по полочкам — невозможно. Но попытка должна быть. Для себя.

Стук в дверь. Сердце — тяжелый молот. Он открыл. Большая, мрачная квартира. Он стоял один, худой, в слишком большой футболке, его глаза — пусты, безжизненны, взгляд — полный недоверия.

Он осторожно коснулся её плеча, но сразу отдёрнул руку, чувствуя холод её мокрой одежды.

Жанна не знала, что сказать. Сострадание, смешанное с ненавистью, рвало её на части.

Он лишь кивнул головой. Ему не верилось. Затем быстро втянул её в квартиру и обнял. Его холодные руки жгли её кожу. Отвращение смешивалось с неким попыткой понять. Внезапно он снял свою футболку и прошептал протянув:

— Переоденься… пожалуйста. В ванной… — добавил кивнув в сторону маленькой двери.

В ванной, снимая мокрую одежду, она чувствовала тошноту. Близость к нему, к этому человеку, который причинил ей боль, вызывала одновременно отвращение и странное, болезненное желание понять. Паника сжимала её горло.

Наконец, Жанна открыла дверь ванной. На мгновение она замерла, когда в её сторону вскочила Мася. Кошка с пронзительным мяуканьем заполнила пространство своей живостью. Тёплые воспоминания вдруг окутали её, растягивая на губах тонкую улыбку. Она почти была рада видеть её.

Вместе с радостью вновь нахлынули воспоминания о том, как она оставила кошку в приюте. Жажда покоя, той простой привязанности, которую могла бы получить от Маси, вновь испарилась, и она вспомнила, что не видела её тогда, когда была тут в последний раз.

— Ты… ты была тут всё это время? — осторожно спросила Жанна, чувствуя, как тень тревоги накрывает её сердце.

Она попыталась отвлечь себя, не желая углубляться в эти размышления.

Тишина на кухне была не просто тишиной. Она окутала её, как липкий кокон, пропитанный неловкостью. Каждый вдох отдавался горечью — горечью пережитого, горечью бесконечной неопределённости. Запах зелёного чая с лаймом, её любимого, неожиданно стал символом хрупкой надежды. Этот запах, смешивающийся с ароматом чая Никиты — почти идентичный, — вызвал в ней дрожь. Тонкая нить связывала их, несмотря на все произошедшие трагедии.

Внутри неё бушевала буря противоречивых эмоций: жалость к измученному Никите, острая боль от воспоминаний и тайная надежда на возможность перемен.

Никита, приготовивший чай, старался не смотреть на Жанну. Его движения были резкими, неловкими — он практически предавал вкус чая, залетая в детские воспоминания о том, как они с ней смеялись над этими простыми вещами. Мысли путались, словно крючья в бурном море — мучительная вина и мерзкое отчаяние заполняли его сознание. Каждый всплеск унижения, причинённого Жанне, всплывал в памяти: каждый испуганный взгляд, каждое сдавленное рыдание. Внутри бушевала непогода, но он знал, что не может её испугать, не может снова её потерять. Когда он повернулся, и Жанна увидела его шрамы, ему стало стыдно за своё тело, за свои слабости, за непрекращающуюся борьбу, которую он проиграл.

Они пили чай в молчании, которое тяжело давило на них, порой угнетая больше, чем любой разговор. Жанна ощущала, как каждая капля чая — это капля её смелости, её попытка дать ему ещё один шанс. Но в её душе терзали сомнения. Что, если это была ошибка? Что, если Никита снова разобьёт ей сердце? Вспоминались его слова о её "неказистости", о её несовершенстве — резали, как острый нож, отражая глубокие внутренние сомнения.

Она смотрела в пол, её тело напряглось в ожидании его реакции, сердце колотилось, готовое взорваться от страха. Внутри неё бушевала борьба между надеждой и страхом — настоящий шторм, готовый разрушить всё.

— Я… я даю тебе шанс, Никита. Месяц. Мы будем встречаться месяц. А потом… потом я решу, продолжим ли мы это или нет, — произнесла она, и её голос звучал как шёпот в бездне, полной сомнений и мрачных предчувствий.

Её голос был едва слышен — хрупкий мост над бездной. Она видела лишь часть его лица, но не могла больше жить в этом подвешенном состоянии. Шанс. И ужас повторить свой горький опыт, снова разбиться о его бездушие.

Глубокий вдох. Голос звучал твердо, но внутри всё дрожало.

— Но… есть правила. Первое: ты начнёшь ходить к психологу, к тому, которого нашёл Кирилл. Второе: ты не приближаешься ко мне ближе, чем на полметра. И не прикасаешься. Никаких прикосновений. И третье… если я решу, что в какой-то момент больше не справляюсь, и захочу уйти… ты отпустишь меня. Никаких преследований, никаких попыток вернуть меня.

Она ждала, затаив дыхание. Решимость и трепетная надежда — странная смесь. Шанс, но и границы, которые он обязан уважать. Сердце колотилось, бешено барабаня о рёбра. Бесполезно? Снова сломает?

Никита кивнул, не в силах говорить. Согласие давалось с трудом. Облегчение и ужас от собственного недостойности боролись внутри. Вопрос застрял в горле: *Зачем?* Зачем она дает ему шанс, имея все причины ненавидеть? Но он боялся. Боялся, что если заговорит, она уйдет.

— Пожалуйста… останься… Дождь… ты можешь заболеть… — прошептал он, голос хриплый, еле слышный. Он балансировал на грани, одно неверное слово — и она исчезнет. Он цеплялся за этот шанс, как за соломинку.

Её слова были ударом. Радость смешалась с ужасом. Он не заслуживал прощения, он оставался тем же, кто причинил ей боль. Страх прикоснуться, страх снова её разочаровать. Мысли кружились, задыхаясь от внутреннего конфликта — надежда и страх, счастье и горькое чувство собственной никчёмности. Он молчал, потерянный, словно призрак, обречённый скитаться в этом липком коконе боли и сомнений.

Жанна медленно кивнула, притворяясь, что полностью доверяет Никите. На самом деле, страх сковывал её изнутри. Она соглашалась, делая шаг навстречу, но всё ещё ощущала себя на краю пропасти. Это было скорее демонстрацией её решимости бороться за себя, за своё будущее, чем истинным доверием. Глубоко внутри она всё ещё считала его своим мучителем, и ожидание его возможной агрессии не оставляло её ни на минуту. Каждое шорохе, каждый скрип двери вызывал в ней острое чувство тревоги, ожидание неминуемой атаки.

Никита повёл её в гостевую спальню. Он понимал, что она боится, и чувствовал себя ужасно от этой мысли. Сон не приходил к нему. Каждый раз, когда его затягивало в пучины дремоты, он просыпался в холодном поту, думая, что всё, что произошло на кухне — всего лишь сон, прекрасный, нереальный сон. Каждый раз, отвергая сон, он боролся с призраком своего прошлого. Но, наконец, измученный, он сдался и заснул глубоким, спокойным сном.