Хранитель забытых тайн

ГЛАВА 10

5 ноября 1672 года

Первые утренние звуки размыты, неотчетливы, утренний сон преображает их в странные образы: жужжанье рассерженных пчел, шум морского прибоя, треск поверженного ударом молнии и падающего дерева. Но, в конце концов, звуки реального мира все глубже, все настойчивей вторгаются в дремлющее сознание, и Анна поднимает голову от стола. Она заснула перед самым рассветом, опустив голову на раскрытый дневник; вероятно, как писала, так и задремала. Откуда-то снизу доносятся громкие голоса, слов не разобрать, но она слышит звонкий, требовательный голос матери и более низкие звуки терпеливых увещеваний миссис Уиллс. Анна уже знает, чем это кончится, и остается неподвижной, пока не убеждается, что не ошиблась: мать разражается длинным потоком слов, дверь ее спальни хлопает, и в замке с лязгом поворачивается ключ. Миссис Уиллс стоит на лестничной площадке снаружи, бессмысленно дергает круглую дверную ручку и, задыхаясь, бормочет проклятия… впрочем, довольно умеренные, злиться всерьез ей совесть не позволяет.

Анну не удивляет утренний шум и ссора домашних: такое бывает довольно часто. Она снимает покрывало с нетронутой постели и накидывает его поверх ночной рубашки. Ноябрьским утром прохладно даже в мансарде, куда стекается все тепло, поднимающееся из кухни, расположенной в цокольном этаже дома, и от полудюжины каминов на нижних этажах. Она быстро подходит к стоящему рядом со шкафом небольшому зеркалу. Прическа в беспорядке, волосы спутались, а на щеке чернильное пятно. Она слюнявит палец и трет его: толку мало. Бросив это занятие, Анна выходит из комнаты и спускается по лестнице, но по дороге останавливается этажом ниже и стучит в дверь спальни матери.

— Прочь! — кричит та за дверью.

Не зная, что делать, Анна опускает голову и молчит.

— Мама, это я, Анна.

— Сегодня утром я никого не принимаю.

«Но я же тебе не чужая, я твоя дочь», — хочется прокричать в ответ, но она смущенно молчит: не нужно, чтобы ее слышали внизу, да и бесполезно. Мать теперь не часто ее признает.

Шарлотта Дюфей Брискоу родилась в довольно состоятельной семье, обитавшей в Монпелье[18]. Девушка она была избалованная и своевольная, и ее тяга к знаниям, а также сердечная склонность к молодому врачу-англичанину, который учился в прославленном университете города, не только не встретили возражений со стороны родителей, но были одобрены… впрочем, они были уже немолоды, чтобы протестовать, да и порядком устали от ее капризов. После свадьбы она с мужем переехала жить в Париж, где у него открылась неплохая практика, в частности среди придворных английского королевского двора в изгнании. Да, когда-то Шарлотта тоже была врачом, и не менее искусным, чем ее муж, доктор Брискоу, несмотря на то, что у нее, как и у Анны, не было законного права заниматься врачеванием. Анна помнит эти годы во Франции, счастливые годы, но она тогда была ребенком и теперь понимает, что им в то время приходилось нелегко. После Анны Шарлотта родила еще троих, но все они умерли в младенческом возрасте, и последующий переезд в Лондон дался ей с трудом. По сравнению с Парижем Лондон показался ей грязным, скученным городишкой, жить в котором к тому же было весьма небезопасно. Потом нагрянула чума, за ней Большой лондонский пожар[19]. После 1666 года и Анна, и ее отец стали замечать, что Шарлотта стала какой-то рассеянной и забывчивой. Психическое заболевание прогрессировало, а уж после убийства отца здоровье матери совсем пошатнулось. Неожиданные и резкие смены настроения, необдуманные поступки следовали один за другим все чаще; порой она даже бывала жестокой с близкими. В редкие минуты, когда наступало улучшение, она была весела и добра, как котенок, с удовольствием рисовала в своей комнате или составляла букеты. Но порой, обманув бдительность домашних, она уходила из дому и подолгу бродила одна по улицам города. Добрые соседи нередко находили ее, заблудившуюся и растерянную, то на рынке, то в какой-нибудь аптеке и приводили домой. Но лондонцы ненавидели французов и вообще католиков, а это значит, что для француженки, особенно если она не вполне в своем уме, гулять по городу довольно опасно.

По-настоящему приятно Шарлотте общество одной только юной Люси Харснетт, их служанки. Нетвердо ступая, Анна спускается ниже, проходит второй этаж, где расположены комнаты Эстер и миссис Уиллс, потом мимо гостиной на первом этаже. Интересно, почему Люси сейчас не наверху, с матерью, думает она. Причина ей открывается только на кухне: там явно что-то происходит, кажется, даже ссорятся. Правда, настоящая буря, похоже, закончилась, и она наблюдает лишь отражающиеся на лицах последствия. Лицо миссис Уиллс разгневано, она будто все еще мысленно бормочет проклятия. Люси и Эстер Пинни, другая служанка, сидят за кухонным столом и с кислым видом ковыряют вилками в тарелках с завтраком, состоящим из сыра, хлеба и селедки. Рядом стоит поднос с тарелкой нетронутой еды.

— Мама снова отказалась от завтрака?

— Даже Люси не уговорила, — резко мотнув головой, отвечает миссис Уиллс, — Люси сообщила миссис Брискоу, что яиц на завтрак сегодня не будет, а ваша матушка рассердилась и убежала. Я пошла наверх, чтобы извиниться и все загладить, но она еще больше рассердилась, а потом, — миссис Уиллс бросила неодобрительный взгляд на девушек, — вытолкала меня и заперлась, потому что кто- то оставил ключ изнутри.

Приглядевшись, Анна видит, что голубые глаза Люси припухли, а на нежных, как спелый персик, щеках ее еще не просохли слезы. Это красивая девушка с мягким и добрым характером, и мать Анны любит ее до безумия. Шарлотте нравится часами расчесывать длинные золотистые волосы Люси, если только та не против, и вообще, стоит ей только увидеть перед собой безупречную, чисто английскую красоту этой девушки, она легко успокаивается. Когда Шарлотта выходит из себя, всегда зовут Люси — само присутствие ее действует на больную благотворно. Но сегодня, похоже, ее расстроило что-то очень серьезное.

— Я его там не оставляла, — фыркнула Люси.

— И я не оставляла, — горячо прибавила Эстер.

— Нет, это ты его там оставила, — говорит Люси, — Что я, дура, что ли, оставлять ей там ключ?

— А я в этой комнате вообще почти не бываю, а вот ты там вечно торчишь.

— Ты сделала это нарочно, — с негодованием говорит Люси. — Ты хочешь, чтобы мне попало, потому что завидуешь.

— Кому, тебе? Стану я завидовать какой-то дуре, которая вечно не помнит, что делает!

— Хватит, девочки, — приказывает Анна.

Служанки смущенно умолкают.

Ну почему у нее никак не получается наладить мир в семье, как делала ее мать, когда была здорова? Плохая она хозяйка…

Эстер на год старше Люси, у нее темно-рыжие волосы и лицо сплошь покрыто веснушками, но в свои шестнадцать она еще довольно худа и угловата. Красавицей, как Люси, с которой, увы, ее постоянно сравнивают, она никогда не станет. Когда девочки повзрослели — а они уже служат у Анны шесть лет, — Эстер стала еще и очень обидчивой. Не совсем понятно, сознает ли это она сама, но Анне порой приходится нечаянно подслушивать, как, разговаривая с Люси, она злится; кроме того, из них двоих замечаний Эстер заслуживает чаще: то со стиркой не справится, то постель застелет не так, как надо, то пошлешь ее с поручением на пятнадцать минут, а она полдня где-то прогуляет. Анне частенько приходит в голову, что в доме у нее обитают две феи: только одна добрая, а другая не очень. Но не вечно же они будут с ней жить. Обе девушки — сироты, и Анне, их хозяйке и опекунше, скоро придется подумать об их приданом. Она переводит взгляд на Эстер, и та сразу опускает полыхающие скрытым огнем глаза в тарелку. Еще неизвестно, захочет ли кто взять за себя такую.

— Меня не волнует, чья это работа, — говорит миссис Уиллс, — Завтракайте поскорей, а потом марш наверх, вскрывать дверь миссис Брискоу: одна будет ее отвлекать, а другая найдет ключ, иначе учтите, на рынок сегодня не отпущу ни одну, ни другую.

— Слушаюсь, мэм, — в один голос почтительно откликаются те.

Хотя девушек она уже отчитала и теперь стоит спиной и помешивает что-то в булькающем котле на печи, видно, что миссис Уиллс все еще не успокоилась. Анна догадывается, в чем дело, и пытается избежать грозящего ей выговора с помощью отвлекающего маневра.

— Надо бы заказать еще один ключ. Спрячем куда-нибудь, чтобы она не знала, и если снова запрется, дверь легко будет открыть. Пригласите, пожалуйста, сегодня слесаря.

— У нас нет на это денег.

— Уже есть.

Миссис Уиллс стучит деревянной ложкой о край котла, где готовится рагу на обед, и кладет ее в сторону. Потом поворачивается к Анне, и та сразу видит, что маневр ее не удался.

— Интересно, где это вы шлялись всю ночь? Хоть бы предупредили! Я чуть не умерла от страха!

Экономка миссис Уиллс превосходная, хотя несколько строгая; она живет в семье Анны со времени их переезда в Лондон, но Анне порой хочется ей напомнить, что ей уже не двенадцать лет и что она как-никак ее хозяйка.

— Ходила навестить юного Мэтью, ученика мистера Полка.

— И просидели у него всю ночь?

— Я не могла уйти, пока он не умер.

Миссис Уиллс хмурится. Люси обменивается с Эстер тревожным взглядом.

— У него была оспа, — успокаивает их Анна, — А мы оспой все переболели. Для нас это не опасно.

— А разве не опасно, когда женщина по ночам ходит по городу одна?

— Я стараюсь ходить только по освещенным улицам. И у меня всегда с собой нож.

— Нож с собой не только у вас. Только на прошлой неделе нашли мертвым викария, прямо возле Судебной школы. Его обчистили с ног до головы и перерезали глотку от уха до уха.

— Миссис Уиллс, не при девочках, прошу вас…

Экономка сбавляет тон, но позиций не сдает.

— Скрывать от них правду — не значит сделать их жизнь более безопасной, а вот круглых дур из них сделать можно. Дня в этом городе не проходит, чтобы кого- нибудь не ограбили или не убили. Вашему отцу следовало быть осторожней, да и вам тоже не мешает.

— Я просто хотела облегчить страдания бедного мальчика.

— Вы думаете только о своих пациентах, а на других вам наплевать, — не сдается миссис Уиллс.

— Неправда, совсем не наплевать.

Анна подходит к булькающему котлу и вдыхает исходящий из него аромат.

— Там что, говядина?

— Совсем недорого и заплатили… — теперь защищается миссис Уиллс.

Их доходы далеко не всегда позволяют покупать мясо.

— Пахнет потрясающе.

Долгие годы общения с миссис Уиллс кой-чему научили и Анну, она знает, что лучший способ задобрить ее — это похвалить ее стряпню.

— Это на обед, — говорит экономка.

Она бесцеремонно гонит Анну от плиты, но брови ее ползут вверх, а губы складываются в какую-то затейливую улыбку.

— Ровно в полдень. Смотрите, не опаздывайте.

Ученик аптекаря за стойкой аптеки на Блэкхорс-элли поднимает руку.

— Прошу вас, миссис Девлин, помедленней, я не успеваю. Повторите, пожалуйста, последние три.

— Двенадцать скрупул бакаутовой муки, две унции розовой настойки и сарсапареллевый экстракт, шесть унций.

Гусиным пером он чиркает на клочке бумаги несколько загадочных знаков.

— Это все?

Она продиктовала ему уже не менее пятнадцати самых простых препаратов, каждый из которых состоит только из одного ингредиента. Анна любит сама составлять смеси, создавая для каждого пациента с его симптомами уникальные комбинации. Курс лечения мадемуазель де Керуаль будет состоять из некрепкого травяного слабительного, небольшого количества нашатыря, смешанного с розовой водой, — это для того, чтобы понизить жар и ослабить боли, и электуария, лекарственной кашки, — это средство готовится на меду — в сочетании с потогонными, такими, как бакаутовая мука и сарсапарелла: у пациентки нужно вызвать обильное очищающее и понижающее жар потоотделение. Как только больной станет немного лучше, последуют успокаивающие травяные ванны и умеренные дозы лекарства ее отца, состоящего из более чем двадцати травяных, цветочных и корневых эссенций.

Она утвердительно кивает, ученик аптекаря поворачивается и с клочком бумаги направляется в заднюю часть аптеки.

— Погодите, — говорит она, мысленно пересчитывая монеты в своем кошельке, — Прибавьте, пожалуйста, еще две унции макового сиропа.

— Хорошо, мэм.

Ученик аптекаря скрывается за занавеской. Пространство для покупателей со стойкой, перед которой стоит сейчас Анна, совсем крохотное: десять футов в ширину и не больше шести поперек. Дверной проем ведет в маленькую комнатку, в которой также имеется У-образная стойка, а за ней до самого потолка расположены полки. Из покупателей в аптеке только она, но все равно в ней кажется тесно. Все полки уставлены стеклянными и керамическими сосудами с сырьем, используемым в фармацевтическом искусстве: это нашатырный спирт и сушеные жабы, причудливой формы имбирный корень и корень пиона, пучки папоротника и птичьи гнезда, голубиные хвосты, ласточкины глаза и вороньи клювы, улитки и мышиные хвосты, а еще банка с бледно-золотистой жидкостью, на которой наклеена этикетка с невинной надписью: «Щенячьи воды».

Ученик аптекаря высовывает из-за занавески голову.

— Мистер Мюррей интересуется, не возьмете ли вы вместо макового сиропа лондонскую патоку. Он говорит, что она хорошего качества, он приготовил ее только вчера.

Лондонская патока — это сложная смесь, куда входит опиум и еще шестьдесят других ингредиентов. Когда-то еще давно, много веков назад, этот препарат был создан как универсальное противоядие. Когда же выяснилось, что в качестве противоядия препарат совершенно бесполезен, популярность патоки нисколько не пострадала, «Лондонская фармакопея» рекомендует ее при самых разных недугах, начиная от малярии и кончая пляской святого Витта.

— Нет, спасибо, просто маковый сироп, пожалуйста.

— Слушаюсь, мэм.

Анна смотрит в окно, видит в стекле свое слабое отражение и даже пугается. Сначала она вообще не узнает себя: на прозрачном, как у призрака, без единой кровинки, лице темные тени вокруг глаз, губы бледные, как у трупа. Интересно, какое впечатление она производит на других, если душевная ее истерзанность так отражается и на лице. Головная боль все никак не проходит. Боль теперь с ней почти всегда, боль — ее злейший враг, который лишь на время отступает, чтобы перегруппироваться и снова наброситься на нее с еще большей яростью. Только по утрам она ненадолго оставляет ее, часа на два или на три, теша надеждой, что день пройдет без нее. Но эта надежда, как правило, бывает тщетной: боль незаметно подкрадывается снова. Временами Анна о ней как будто забывает, но потом вдруг боль набрасывается так, что голова раскалывается: это похоже на удар молнии, от которого темнеет в глазах, и она понимает, что боль никуда не уходила, что она изводит ее уже несколько часов, что каждое ее усилие, каждое движение, каждое сказанное слово сопровождается страданием.

Анна пытается вспомнить, когда все началось. Нет-нет, когда Натаниэль был жив, этого еще не было, совершенно точно. Даже когда он подхватил оспу, во время долгих бессонных ночей у его постели — роковая болезнь свалила его в возрасте двадцати четырех лет — она не припомнит, чтобы головная боль так мучила ее. А Сара? Несколько месяцев, которые она провела вместе с дочерью, были счастливейшим временем в ее жизни. Но и это счастье было приправлено горечью: до рождения дочери Натаниэль так и не дожил. Она помнит, что много плакала, о да, она пролила много слез, особенно после того, как и Сара умерла от лихорадки, но головных болей тогда еще не было, нет. Это началось после смерти отца. Да-да, именно так, болезнь началась в прошлом году.

Подобно большинству врачей, пациентка Анна с норовом. Недели шли за неделями, а она все ждала, что боль пройдет сама собой, и применять решительных средств не понадобится. Но боль приходила все чаще, и она понемногу стала пробовать лекарства, причем самые разные, допоздна засиживалась над книгами рецептов, при тусклом свете свечи размышляя над каждой строчкой «Фармакопеи», «Лекарственных трав» Калпепера[20], «Семейного доктора» Гидеона Харви, над записями своих родителей, покуда и глаза не начинали болеть не меньше, чем голова. Чего только она не перепробовала: янтарь, гвоздику, корицу, розмарин, холодные компрессы, горячие компрессы, настоянную на дистиллированной воде вербену аптечную, ромашковый цвет на теплом молоке. Дошла до того, что всерьез собралась обривать голову и смазывать ее мазью, приготовленной из мирта, розового масла и навозных жуков, а чтобы избавиться от болезнетворных жидкостей в мозге, как рекомендовали некоторые, сажать пиявок на ноздри и применять кровопускание. После долгих многомесячных опытов на самой себе она поняла, что единственное средство, способное хотя бы временно притупить ее головные боли, — это опиум.

Когда же наконец вернется ученик аптекаря с ее заказом? Она поворачивается к окну и вдруг видит Люси и Эстер: они идут по улице, а с ними какой-то незнакомый молодой человек. Вот они останавливаются на перекрестке Блэкхорс-элли и Картерс-лейн. Корзинки в руках пусты, они идут на рынок, но, видно, не торопятся: весело смеются и делают вид, что просто гуляют. Пусть погуляют, она ничего не имеет против. Анна еще помнит, хотя уже довольно смутно, что такое молодость, но она живо представляет себе, что скажет, например, своим язвительным, острым язычком миссис Уиллс, если только увидит их. Надо бы попросить ее быть с девушками помягче.

Молодой человек высок, белокур, довольно крепкого телосложения. Они идут по другой стороне улицы, и лица его не разобрать, но он наверняка красив, потому что Люси, заглядывая ему в лицо, улыбается и смеется. Эстер немного отстала, она молчит и настороженно поглядывает по сторонам, но она всегда такая. Мальчик влюблен в Люси, ясное дело, да и кто может устоять перед ней. Через несколько минут он притрагивается пальцами к шляпе, прощается с девушками и идет своей дорогой. Взявшись под руки, Люси и Эстер пересекают улицу и проходят как раз мимо аптеки. Анна инстинктивно отступает от двери. Глупо, конечно, но они, слава богу, ее не замечают.

— Почему ты никогда с ним не разговариваешь? — слышит она ворчливый голос Люси, — Он подумает, что ты дурочка.

— А мне-то что, — отвечает ей Эстер. — Он не за мной бегает.

— Миссис Девлин?

Ученик аптекаря держит в руках поднос, на нем стеклянные пузырьки, бутылочки и пакетики с порошками.

— Два шиллинга и десять пенсов, — говорит он, ставя поднос на стойку.

— Вы мне все положили? — спрашивает она: услышать такую маленькую сумму в уплату она не ожидала.

— Прошу прощения, мэм, но мистер Мюррей говорит, что маковый сироп у нас кончился. У него осталась только патока.

Досада ее перерастает в панику. Ей надо торопиться в Уайтхолл, и вот пожалуйста, придется искать другую аптеку. Она пытается припомнить, нет ли какой по пути, может быть, в Вестминстере; ей нужно хотя бы несколько капель, иначе она этот день не переживет.

— Вы хорошо себя чувствуете, мэм?

— Все в порядке, не беспокойтесь, — уверяет она его.

Как странно. В последнее время люди то и дело задают ей этот вопрос.