Хранитель забытых тайн

ГЛАВА 26

— Я пришел поговорить с господином аудитором, — говорит Равенскрофт. — Сэр Хью у себя?

— Да, но он сейчас занят с другими, — отвечает секретарь.

Равенскрофт протягивает рекомендательное письмо.

— Меня прислал к нему сам сэр Роберт Морей.

Секретарь пробегает глазами несколько небрежных строк, раздраженно вздыхает и встает со стула. Он совсем еще молод, но уже успел приобрести неприятную манеру, которая ясно дает понять всякому, что своей маленькой властью он пользуется с большим удовольствием.

— Подождите здесь, — говорит он, кивая на стулья, расставленные вдоль стены.

Равенскрофт садится, а секретарь проходит через вестибюль к двери кабинета сэра Хью Мея. В качестве аудитора сэр Хью распоряжается расходами департамента Королевских работ, то есть того органа правительства его величества, который руководит исполнением строительных проектов в Уайтхолле и в Сити. Равенскрофт терпеливо ждет, но уже скоро чувствует, как начинают проявляться последствия бессонной ночи. Накануне вечером, словно безумный, он ринулся с заседания Королевского общества домой, чтобы поскорей воспользоваться внезапно охватившим его вдохновением, пока оно не расплескалось. Не обратив внимания ни на приветствие юного Томаса, ни на предложение Нелл поужинать, он заперся в кабинете и принялся лихорадочно набрасывать один чертеж за другим, пока не закончил вполне готовый проект. Уже под утро он задремал, но совсем ненадолго и пробудился совершенно счастливый: мир казался ему столь прекрасным, словно он выпил некий божественный нектар и погрузился в состояние, доступное только богам, — что ж тут удивительного, ведь известно, что истинное вдохновение питается из божественного источника. Он решил, что надо немедленно отправиться к сэру Роберту, его влиятельному товарищу по Королевскому обществу. Равенскрофт тщательно вымылся горячей лавандовой водой, облачился в свое лучшее платье, надел самый красивый парик и кружевное жабо, которое хранил специально для таких случаев. Потом, сунув под мышку складной пюпитр и свои чертежи и рисунки, у ступенек Олд-Свона взял барку и отправился в сторону Уайтхолла.

В Уайтхолле, переходя от одного почтительного и любезного чиновника к другому, еще более почтительному и любезному, он наконец добрался до сэра Роберта, который после непродолжительной беседы отправил его к сэру Хью. Часть дворца, что неподалеку от Скотленд-Ярда, где расположены кабинеты департамента Королевских работ, мало изменилась со времен короля Генриха, разве что помещения теперь разделены перегородками, чтобы поместить дополнительное число секретарей и переписчиков, что оказалось крайне необходимо после Большого пожара. Получилось нечто наподобие пчелиного улья, в каждой ячейке которого сидит и усердно скребет по бумаге неутомимый клерк. Прислонишь голову к стенке и слышишь, как они скрипят там перьями, словно мышки шуршат. Помещения мрачные и холодные, стены в них отделаны деревянными панелями, и окна расположены очень высоко. В теплую погоду от этих окон мало толку, в комнатах все так же мрачно, а в ненастные дни, такие, например, как этот, они почти совсем не пропускают света. У каждого на столе горит свечка стоимостью в один шиллинг, но все равно клерки сидят, согнув спины и уткнувшись глазами в переписываемый документ, пытаясь разобрать буквы.

Спертый воздух и смрадный дым сальных свечек совсем было усыпляют Равенскрофта. Когда секретарь наконец докладывает, что господин аудитор изволил удостоить его аудиенции, и вводит его в кабинет, он даже слегка ошеломлен, как благодарный богомолец, на которого вдруг пролился свет божественной благодати. Дело в том, что сам сэр Хью не любит темноты и борется с ней в своем кабинете тем, что у него всюду горят свечи: здесь и вправду светло, как в церкви.

— Мистер Равенскрофт, приятно с вами познакомиться, — говорит он, улыбаясь и крепко пожимая ему руку.

Господин аудитор — крепкий и бодрый мужчина лет пятидесяти, с румяным лицом; он весел, доволен собой и ведет себя непринужденно, как и все преуспевающие придворные; он прекрасно и со вкусом одет, и пахнет от него куда более приятным и сложным запахом, нежели просто лавандовая вода. Равенскрофт подозревает, что радушие сэра Хью имеет мало общего с его скромной личностью, а скорее связано с желанием аудитора любым способом подсидеть главного архитектора Лондона Кристофера Рена и занять его место. Пожилой архитектор никак не может смириться с тем, что король назначил этого молокососа Рена начальником над ним.

— Мой заместитель, мистер Уркухарт, и мой кузен, сэр Ричард Дэвис, — говорит сэр Хью, представляя ученому своих гостей.

Мистер Уркухарт, молодой круглолицый человек лет тридцати, ведет себя довольно сдержанно. Сэр Ричард уже немолод, тщеславен и самовлюблен: он с ног до головы покрыт кружевами и парчой, а каблуки его обуви столь высоки, что стоит он на них не очень устойчиво. Лицо сплошь покрыто морщинами, на шее толстые складки, как у бегемота, зато парик безупречно черный, будто прическа смуглого молодого красавца.

— Сэр Ричард обратился к нам за помощью — он собирается строить новый дом на Пэлл-Мэлл.

— Рядом с резиденциями сэра Филберта Уигби и герцога Альбемарлского, — говорит сэр Ричард, самодовольно задирая вверх подбородок.

— Очень, очень приятно с вами познакомиться…

В общем-то, Равенскрофт не совсем уверен в том, что ему это очень и очень приятно.

— …но я полагал, сэр Хью, что вы примете меня конфиденциально.

Он указывает на рулон бумаг у себя под мышкой. Королевскому обществу свои проекты он еще не представлял, и кто угодно может присвоить его идеи и выдать потом за свои.

— Конечно, мистер Равенскрофт.

Он оборачивается к другим своим посетителям.

— Сэр Роберт сообщил мне, — объясняет им сэр Хью, — что у мистера Равенскрофта есть новый и уникальный проект относительно речки Флит. Как ученый и член Королевского общества, мистер Равенскрофт всегда проявляет осторожность, чтобы его планы не попали в руки соперников.

— Я слышал об этом обществе, — говорит сэр Ричард, и при этом его обвислые напудренные щеки сотрясаются, а по толстой шее волнами ходят складки, — Там у них все чудаки, которые обожают взвешивать воздух и кидать предметы с большой высоты.

Он хихикает и смотрит на остальных, приглашая их оценить его остроумие.

— Так считают люди невежественные, — резко отвечает ему Равенскрофт, — Экспериментальная наука предполагает внимательное изучение натуры, и цель ее — понимание истинных ее законов и происходящих в природе процессов. Только таким образом возможно достижение истины. А тот, кто сводит нашу деятельность к этим тривиальностям, опошляет ее и ровным счетом ничего в ней не смыслит.

У сэра Ричарда отвисает челюсть. Но тут вступает сэр Хью, чтобы как можно скорее загладить возникающий конфликт.

— Мистер Равенскрофт, уверяю вас, мы с глубочайшим уважением относимся к вашим занятиям наукой, никто из нас и не помышляет о том, чтобы присвоить себе то, что ему не принадлежит. А сэр Ричард ничего такого не имел в виду, он просто пошутил, — быстро произносит он, устремляя выразительный взгляд на своего кузена. — А теперь, если вы не возражаете, будьте столь добры, изложите все, что вы хотели сказать.

Сэр Хью и сэр Ричард удобно устраиваются в роскошных креслах, а мистер Уркухарт помещается в уголке на табуреточке, рядом с рабочим столом секретаря.

Равенскрофт устанавливает свой пюпитр и, прикрепив к нему чертежи, разворачивает для начала первый.

— Джентльмены, перед вами проект очистки Флит-дич, одного из самых отвратительных шрамов на лике нашего Лондона. Само название это вызывает в сознании образы нечистот и связанных с ними эпидемий; и недаром наш король издал указ о том, чтобы превратить эту сточную канаву в судоходный канал. До настоящего времени даже лучшие наши архитекторы и проектировщики, — он тактично не называет имя мистера Рена, — не сумели далеко продвинуться в этом деле. Мой проект предлагает эффективные меры по очистке канала от отбросов и грязи, что будет способствовать осуществлению заветного желания нашего короля.

Он разворачивает второй чертеж.

Сначала ему кажется, что его описание сложной системы фильтров, насосов и барж нисколько не интересует ни сэра Хью, ни остальных. Но сегодня он красноречив как никогда. Его план преобразования Флит-дич подобен пророческому видению, и разъяснения его слетают с языка легко, изящно и убедительно. И скоро он с удовлетворением замечает, что слушатели внимают ему с интересом. Даже сэр Ричард, похоже, захвачен его страстной речью.

— А как эти ваши, как вы их называете, фильтры крепятся в русле канала? — спрашивает сэр Хью.

Равенскрофт быстро пролистывает чертежи на своем пюпитре. Потом берет один из подсвечников и подносит его ближе, чтобы им лучше было рассмотреть подробности. «Как здесь жарко», — думает он, поддергивая тесный галстук и отбрасывая длинные локоны парика назад. Потом поворачивается к сэру Хью и протягивает руку к чертежу.

— Фильтры, как и опоры моста, удерживаются с помощью свай, но с боков им требуются дополнительные кронштейны, которые крепятся к берегу. Видите, вот здесь, на рисунке D, показано, что консольные стойки закреплены железными…

Вдруг за тиной он слышит странный звук, словно кто- то комкает сухой лист бумаги. Он поворачивается, но ничего не видит, лишь по воздуху плывет отчетливый запах серы. Аудитория, состоящая из трех человек, дружно раскрывает рты. Он озадаченно смотрит на них и замечает в лице сэра Хью тревогу, а на лицах остальных крайнее изумление.

— Парик! — кричит сэр Хью, — У вас горит парик!

Поначалу Равенскрофт пугается, но чувство самосохранения берет верх. Он хватает свой пылающий парик, швыряет его на пол и, сорвав с себя сюртук, хлещет им злополучный клубок завитых волос, как разозлившийся хозяин непослушного пса. Когда становится ясно, что опасность миновала, сэр Хью, сэр Ричард и даже мрачный мистер Уркухарт начинают бешено хохотать. Они хватаются за животы, сгибаются пополам, они не в силах сказать ни слова, лишь издают громкие звуки, приличные разве что на скотном дворе, но никак не в покоях Уайтхолла. Равенскрофт наконец расправляется с огнем и с багровым лицом, склонив голый череп, едва прикрытый жалкими пучками жидких седых волос, молча ждет, когда они успокоятся. Слушатели его переводят дух, и кажется, унизительная сцена на этом заканчивается. Но не тут-то было: сэр Хью бросает на него взгляд и, не в силах удержаться, снова хохочет во все горло. Остальные дружно ему вторят.

Наконец сэр Хью вытирает слезы и поднимается с кресла.

— Прекрасное представление, мистер Равенскрофт, благодарю вас. Не помню, чтобы я так смеялся, не выпив ни капли вина.

— Но что вы скажете о моем проекте?

— Я думаю, мистер Рен уже сам этим занимается. Ей-богу, вам не о чем беспокоиться.

Беспокоиться?

— Но при чем здесь беспокойство! Уверяю вас, это мечта моей жизни! Это может стать кульминацией всей моей деятельности! Моим предназначением, судьбой, если хотите.

— Флит-дич вашей судьбой?

Лицо сэра Хью застыло в странной гримасе, словно он изо всех сил старается сдержать нахлынувшие слезы.

Как ни вглядывается Равенскрофт в лицо архитектора, ища в нем хоть каплю сочувствия, если не к нему самому, так хоть к его проекту, но, увы, ничего похожего там не видит. Возможно ли? Неужели сэр Хью так и не понял сути его рассуждений? Ну нет, аудитор не может отвергнуть план реконструкции Флит-дич, реализация которого столь необходима городу. И Равенскрофт предпринимает еще одну, последнюю попытку.

— Как вы полагаете, может ли моя идея заинтересовать короля?

— Ничего не могу сказать, мистер Равенскрофт, не знаю. Но почему бы вам не поинтересоваться, — сияя глазами, сэр Хью оборачивается к остальным двоим, — не нужен ли ему новый шут. Я слышал, мистер Киллигрю его больше не устраивает.

И все трое опять, хватаясь за бока, хохочут и улюлюкают. Равенскрофт натягивает на плечи потрепанный и измятый сюртук, нахлобучивает на голову вонючий парик и сворачивает чертежи.

— Прощайте, джентльмены, — говорит он, уходя, но умирающие от хохота джентльмены его не слышат.

Все кончено, думает он. Опыты и эксперименты, дни, месяцы и годы добросовестного и честного труда на благо науки. Если его достижения не вызывают ничего, кроме смеха этих невежественных ослов, наукой он больше заниматься не желает. Опустив голову на грудь и ничего вокруг не замечая, Равенскрофт едва волочит ноги по территории дворца. Пройдя через главные ворота и оказавшись на Уайтхолл-стрит, он останавливается; в душе его полный мрак, он совершенно разбит и сломлен и никак не может собраться с мыслями. Где он и куда он идет? Ах да, домой, спохватывается он… но зачем? Какой смысл и дальше ступать по усеянной камнями, жесткой дороге жизни? Смотрите, куда она привела его в конце концов: к унижению и позору.

Сделав несколько шагов по улице, он останавливается и бессильно опускается на землю, опершись спиной о внешнюю каменную стену дворца и уже не заботясь о том, что его лучший сюртук и штаны запачкаются грязью. Голова его занята чем-то гораздо более важным, чем его наряд: он размышляет о том, что ему делать теперь со своей жалкой жизнью, которой осталось уже так мало. Может быть, пришла пора попробовать что-нибудь новое. Он мог бы жениться… Но в глубине полной отчаяния души Равенскрофт прекрасно сознает, что шансов жениться у него очень мало, вряд ли кто захочет пойти за него. Можно провести остаток дней своих в путешествиях, повидать дальние страны. Или просидеть в тавернах за бокалом доброго вина. А еще лучше за бокалом доброго вина в тавернах дальних стран. А не лучше ли просто броситься вниз головой во Флит и покончить со всем этим раз и навсегда.

— Простите, не мистера ли Равенскрофта я вижу перед собой?

Он поднимает голову и видит склонившегося над ним королевского гвардейца.

— Что вам от меня нужно? — раздраженно спрашивает он.

— Мне приказано сопроводить вас во дворец, сэр.

— Вы, наверное, шутите, — фыркает Равенскрофт.

— Нисколько, сэр.

Гвардеец совсем еще молод, похоже, он даже еще не бреется. Лицо юноши тревожно бледнеет: он никак не ожидал подобного затруднения.

— Я никуда не пойду.

Пускай сэр Хью ищет себе других шутов, чтобы унижать и издеваться над ними.

Гвардеец беспокойно переминается с ноги на ногу.

— Прошу вас, вы должны пойти со мной.

— Кому это, интересно, я должен?

— Я не знаю, сэр. Мне приказали, вот и все. Вы должны пойти со мной, или… или придется вызвать моего командира.

Черт возьми, он готов поклясться, что у этого юнца дрожит подбородок.

— Чудак-человек, ну что с вами? Что вы нюни тут передо мной распускаете?

Равенскрофт встает и делает вялую попытку отряхнуться. Рука его скользит по задней части тела, и вдруг он понимает, что сел он не совсем чтобы на землю, даже не в грязь, а в продукт жизнедеятельности живого существа, возможно лошади. Он подносит пальцы к носу — точно, это лошадь — и только потом вытирает руку о штаны. Что поделаешь, сэру Хью придется потерпеть и принять его как есть.

— Возьми себя в руки, сынок, — говорит он дрожащему гвардейцу и махает рукой: веди, мол, чего уж там.

Они возвращаются обратно через ворота, пробираются сквозь толпу на площади перед дворцом, потом идут через крытую галерею, и наконец под любопытными и завистливыми взглядами придворных Равенскрофт проходит за портьеры в самом конце зала. Через роскошно убранную спальню гвардеец ведет его дальше и впускает в маленькую комнатку, уставленную множеством самых разнообразных часовых механизмов. Их здесь так много, что охватить одним взглядом просто невозможно: часы висят на стенах, стоят в шкафчиках под стеклом и просто на столах. Они стучат и щелкают, тикают и такают, издают и более мелодичные звуки, создавая такой шум, что кажется, в комнате этой обитают стаи механических птиц и сотни, тысячи механических насекомых.

И в окружении этой какофонии звуков перед ним стоит сам король Карл II собственной персоной. Фигура его поистине величественна: он так высок ростом, что макушка Равенскрофта не достает ему и до груди. А как он одет, боже мой, как он одет! Бедный ученый никогда в жизни не видел столь экстравагантных одежд, облекающих тело короля: лоснящийся черный парик, локоны которого достают ему до пояса, жилет из ярко-красной, шитой золотом парчи, на грудь спадают, а также обрамляют запястья волны тончайших кружев. Туфли алого бархата украшены золотыми пряжками; усеянные драгоценными камнями золотые подвязки охватывают белые шелковые чулки, плотно облегающие его стройные ноги. О, какая величественная картина — и при этом, как ни странно, король вовсе не выглядит щеголем.

Равенскрофт падает на одно колено. Отвешивая низкий поклон, он отчетливо ощущает, что от него тянет предательским душком: это запах паленой шерсти и лошадиного дерьма. Ну почему ему так не везет! В каком неприглядном виде он должен предстать перед своим королем! Ему становится страшно, он роняет все, что держал под мышкой: пюпитр с грохотом брякается на пол, и рулоны чертежей катятся в разные стороны, словно в них вселился какой-то бес. Король подходит к нему и милостиво протягивает руку. Равенскрофту еще не выпадала честь целовать руки своего монарха, и он приходит в полное замешательство: где же приличней приложиться губами, к пальцам короля или немного выше? На пальцах два массивных золотых перстня: один украшен сапфирами, а другой рубинами, а тыльная сторона ладони покрыта редкой порослью черных волос… Равенскрофт не успевает принять решение, и король убирает руку. Его величество откашливается и делает несколько шагов назад. Из королевского рукава вынимается надушенный платок и прикладывается к высочайшему и, по всей видимости, оскорбленному носу.

— Мистер Равенскрофт, — начинает король звучным, глубоким голосом, — окажите любезность, покажите мне то, что вы только что показывали сэру Хью.

Он протягивает монаршью руку, указывая на другой конец комнаты.

— Только, прошу вас, отойдите вон туда.