Хранитель забытых тайн

ГЛАВА 33

Четвертая неделя осеннего триместра

До колледжа Магдалины, где расположена библиотека Пипса, идти совсем недолго, минут пятнадцать, и прогулка обещала быть довольно приятной. Можно было, конечно, посмотреть, что есть о тахиграфии в Интернете, но зачем, если можно припасть к самому источнику? Так сформулировал проблему Эндрю, и Клер с радостью согласилась. Как все-таки хорошо жить в городе, где много библиотек, а в Кембридже их было более сотни, и город по праву гордился этим.

Они выбрали самый живописный маршрут, сначала на север, в сторону Бэкс, потом через колледж Святого Иоанна. Но как только вышли за пределы Тринити к реке, в глаза бросилась желтая лента, опоясывающая место, где нашли тело Дерека Гудмена. Клер отвернулась, стараясь не смотреть в ту сторону, и заметила, что Эндрю сделал то же самое. Но иллюзия приятной прогулки в холодный, ветреный осенний день — вот они вдвоем шагают в библиотеку, чтобы выяснить кое-что про какую- то тайнопись, — эта иллюзия тотчас рассеялась, и перед ними снова предстала довольно неприглядная реальность. Да-да, это иллюзия, с самого начала это была всего лишь хрупкая иллюзия, думала Клер.

Все лето она мечтала о той минуте, когда вдвоем с Эндрю Кентом она будет гулять по живописным берегам речки Кем или по тихим улочкам меж средневековых строений колледжа и разговаривать, разговаривать… о чем? Да разве это имеет большое значение? Она сотни раз представляла себе, как заглядывает в его серьезные, умные глаза, следит, как меняется их выражение, слушает его бархатистый, ласковый голос, его радостный смех.

Как наивны казались ей теперь летние мечты и фантазии! Она снова вспомнила Венецию. Особенно ту ночь, когда, расшифровав письма Алессандры Россетти, они с Эндрю шли по площади Сан-Марко к палаццо одного его друга, живущего на Большом канале. Господи, как хорошо им было друг с другом, как тепло и покойно. А теперь… Конечно, Эндрю неизменно с ней вежлив и обходителен, но Клер понимала, что прежней, постоянно нарастающей и крепнущей близости пришел конец. Теперь он вел себя с ней крайне осторожно, старался держаться на расстоянии, избегал ее взгляда. И говорить с ним было все равно что шагать по минному полю: везде подстерегает опасность.

— История убийства Роджера Осборна связана с историей принцессы Генриетты Анны, младшей сестры Карла Второго — он был старше ее на целых четырнадцать лет, — начал Эндрю, — Гражданская война в Англии разразилась, когда она была еще совсем ребенком, и, отправившись во Францию в изгнание, Генриетта Мария забрала с собой всех детей, кроме Генриетты Анны, посчитав, что путешествие для такой крошки окажется слишком трудным. Только через два года одна придворная дама тайно вывезла девочку из Англии, и, пока Карл Первый вел безуспешную войну с силами Кромвеля и парламента, она жила с матерью в Париже. Остаток жизни Генриетта Анна провела в обстановке французского двора. Сначала, пока Англией правил Кромвель, ее держали за бедную родственницу — Людовик Четырнадцатый ей и ее братьям и сестрам приходился двоюродным братом. В тысяча шестьсот шестидесятом году Карл Второй вернул трон, и Генриетта Анна заняла при дворе Людовика подобающее английской принцессе место. В тысяча шестьсот шестьдесят первом году, когда ей исполнилось шестнадцать лет, она вышла замуж за брата Людовика и своего двоюродного брата Филиппа, герцога Орлеанского. Конечно, альянс носил чисто политический характер, как и все браки особ столь высокого общественного положения, но этот был примечателен тем, что со стороны герцога не могло быть и речи о любви или даже привязанности: с женой своей он обращался грубо, а порой жестоко. По отзывам всех, кто знал Генриетту Анну, она была женщиной доброй, с душой тонкой и благородной. Послушная сестра, она обожала своего брата Карла и его кузена Людовика и старалась смиренно нести свой крест, но мне кажется, счастья в жизни она так и не повидала. В конце шестидесятых годов семнадцатого века Карл стал искать сближения с Францией. Казалось бы, между протестантскими Англией и Голландией было больше общего, чем между Англией и католической Францией, но голландцы постоянно нападали на английские суда, и собственными силами англичане бороться с этим не могли; заручившись же помощью Франции, Англия могла объявить Голландии войну. Однако политику сближения и союза с Францией нужно было держать в тайне: Англия совсем недавно подписала с Голландией и Швецией мирный договор, и нарушить его означало пойти против воли горластого парламента, воинственно настроенного против Франции и против католиков вообще. Карл должен был вести себя очень осторожно, ведь парламент ссужал его вечно пустую казну деньгами. Лучшего посредника между Карлом и Людовиком, чем Генриетта Анна, найти было трудно. Она была счастлива, что услуги ее понадобились двум самым близким ей людям, которых она беззаветно любила, и задачу заключения союза между Англией и Францией она взяла на себя почти с миссионерским рвением. Переговоры шли больше года, но в июне тысяча шестьсот семидесятого года в Дувре произошла наконец встреча Карла с Генриеттой Анной, и при этом присутствовали сотни придворных как с английской, так и с французской стороны. Король и герцогиня не виделись десять лет, с тех пор как шестнадцатилетняя Генриетта Анна перед своим замужеством навестила родину. Встреча для обоих была радостная. Карл души не чаял в своей маленькой сестричке, и она обожала его с не меньшей страстью. По поводу этого события без конца устраивались празднества, балы, театральные постановки и балетные представления. Но истинной целью встречи было подписание между Англией и Францией нового соглашения, переговоры о котором вели лорд Арлингтон и сэр Томас Клиффорд, а также французский посланник в Англии Кольбер де Круасси. В сущности, соглашение это являлось пактом об объявлении войны Голландии: Карл желал утвердить положение Англии как владычицы морей, а Людовик предъявлял свои права на обладание территориями Испанских Нидерландов. В Дувре этот договор был подписан, и Карл со слезами на глазах распрощался со своей младшей сестрой. Однако через несколько недель, когда Генриетта Анна вернулась в Сент-Клод на берега Сены, она вдруг почувствовала мучительную боль в желудке и неожиданно умерла. Слухи о том, что ее отравили, оказались несостоятельными. Скорее всего, она умерла от прободения язвы желудка. Говорят, последние ее часы были ужасны.

— Но какое это все имеет отношение к смерти Роджера Осборна?

— Осборн входил в состав английской делегации в Дувре. Когда Генриетта Анна вернулась в Париж, он был одним из нескольких английских придворных, которые сопровождали ее. Никто точно не знает зачем. Перед самой смертью Генриетта Анна вручила Осборну золотой перстень и доверила ему какую-то тайну.

— Какую тайну?

— Никто этого не знает. Но долгое время многие предполагали, что между событиями той ночи в Сент-Клод и его убийством в Лондоне два года спустя существует связь.

Было не совсем ясно, как дневник какой-то безвестной женщины-врача может помочь заглянуть в тайну, скрытую в глубине веков, но Клер по опыту знала, что внимательное изучение подобных документов способно раскрыть и не такую загадку. Она убедилась в этом в Венеции, когда в письмах Алессандры Россетти своему кузену они с Эндрю обнаружили закодированные сообщения. Клер охватило волнение: она почувствовала себя на пороге нового открытия. А тот факт, что дневник написан врачом и к тому же женщиной — если, конечно, Робби Макинтошу не изменила память, — представляет собой особый, дополнительный интерес. Женщина-врач для конца семнадцатого века — явление весьма необычное, хотя и не уникальное. Клер в свое время читала о женщинах, профессионально работавших в этой области: повивальных бабках, зубодерах, костоправах, фармацевтах, хирургах. Но женщина-врач, которая лечит любовницу самого короля? Тема весьма интересная и многообещающая. Вот если бы быть точно уверенным в том, что Робби Макинтош говорил правду… Как-то подозрительно он вел себя, что-то его очень нервировало.

— Вы не думаете, что Робби Макинтош вел себя очень странно? — спросила Клер, когда, пройдя через двор церкви Святого Иоанна, они вышли на Магдалин-стрит.

— Робби? Да нет, нисколько, а в чем дело?

— Мне показалось, что он чем-то озабочен. Даже расстроен.

— Еще бы не расстроен. Погиб его научный руководитель.

— Нет, мне показалось, что его волнует не только это. Как будто…

Эндрю пронзил Клер скептическим взглядом.

— Вы что, собираетесь теперь подозревать в убийстве каждого встречного?

— Нет, конечно. Но согласитесь все-таки, что вел он себя странно.

— Почему вы так думаете?

— Потому что видела. Я наблюдала за ним.

— Вы же раньше его никогда не видели.

— Ну и что из этого?

— А то, что вам не с чем сравнивать.

— Не вижу, в чем тут разница.

— А разница тут огромная. Как можно знать, что кто- то ведет себя странно, если не знаешь, как он ведет себя в обычной ситуации?

— Это вовсе не обязательно. Странное — всегда странное, само по себе, и это всякому сразу видно. По крайней мере, нормальным людям это сразу бросается в глаза.

— Вы на что намекаете?

— А на то, что не очень-то вы чуткий человек, если не замечаете таких тонкостей человеческого поведения!

— Вы нарочно хотите меня обидеть, или у вас это получилось без умысла?

— Никого я не собираюсь обидеть. Просто говорю, что вы не всегда…

— …замечаю тонкости человеческого поведения?

Он презрительно фыркнул и прошел в арку, на которой по латыни было написано: «BIBLIOTECA PEYPSIANA 1724», что, видимо, означало «Библиотека Пипса», а также год ее основания.

— Да, и, представьте себе, считаю это своим достоинством, — сварливо закончил он и, даже не пропустив ее вперед, потопал вверх по ступенькам.

— Да, конечно, я слышала о несчастье с доктором Гудменом. Очень жаль.

Нора Джилс, здешний библиотекарь, встала из-за стола и, цокая высокими каблучками по сияющему чистотой деревянному полу — единственный звук, нарушивший прозрачную тишину библиотеки, — подошла поприветствовать их. Ей где-то под тридцать, предки ее, видно, были выходцами из Африки, у нее превосходный английский выговор, так говорит верхушка британского общества. Она поразительно хороша собой: безупречная кожа цвета кофе со сливками, вокруг головы короткие, упругие кудряшки лоснящихся черных волос. Стройную фигурку обтягивает шелковая блузка делового покроя и длинная узкая юбка. Для библиотекарши она, пожалуй, даже слишком эффектна. Нет, поправила себя Клер, Нора Джилс просто эффектна, и точка. Такой бы стоять на эстраде ночного клуба и мурлыкать в микрофон джазовые импровизации, а не копаться в пыли уставленных старинными книгами полок.

— А вы давно видели доктора Гудмена? — спросил Эндрю.

Агрессивная красота этой библиотекарши, похоже, не произвела на него никакого впечатления. Ну что ж, может, эта способность ничего не замечать вокруг не такое уж плохое качество. Но странно, вопрос вроде простой, даже безобидный, отвечать она что-то не торопится.

— Да-a, — наконец раскрыла рот Нора, — в общем-то, на днях видела, а что?

Что это она все вертит красивое обручальное кольцо на пальчике с ухоженным ногтем? Впрочем, с чего ей нервничать, мало ли, просто кольцо ей немного жмет, вот и все. Перстень несколько тяжеловат, и бриллиант размером чуть ли не с «мини-купера». Бедняжка, посочувствовала ей Клер. Когда она возится с книгами на полках, этот ужасный перстень, должно быть, ей очень мешает. Да и вообще, как она таскает такую тяжесть?

— Доктора Гудмена интересовали материалы по скорописи в семнадцатом веке, и он заходил навести справки, — продолжила Нора.

Ее полные губки вишнево-алого цвета в теплом свете медного канделябра блестели очень соблазнительно.

Брови Эндрю взметнулись вверх.

— Вот как?

Клер была знакома эта его интонация: недоверие, хотя и неявное, когда нет возможности прямо назвать человека обманщиком. Но Нора Джилс, при чем здесь она? В чем это он вдруг ее заподозрил?

— Да, — ответила Нора, — Он писал об этом статью для какого-то журнала.

Теперь она держалась гораздо уверенней, словно ступила на свою территорию.

— Странное совпадение, — сказал Эндрю, — и мы здесь затем, чтобы разобраться с шифром, которым Пипс писал свой дневник. Надеюсь, вы нам поможете. Правда, доктор Донован здесь впервые. Так вот, нельзя ли…

— Конечно, — вежливо ответила Нора и предложила следовать за ней.

Они прошли в помещение, где фонды хранились в высоких дубовых книжных шкафах со стеклянными дверцами, специально сконструированных автором знаменитого дневника для того, чтобы держать в них свою обширную, состоящую из трех тысяч томов библиотеку. Книги здесь были расположены на полках довольно странным способом, по размеру: сначала самые маленькие, потом побольше, и так до самых больших.

Сам бывший питомец колледжа Магдалины, Сэмюэл Пипс завещал библиотеку своей альма-матер.

— Дневник Пипса состоит из шести томов, он всегда входил в состав собрания, — рассказывала Нора, — но долгое время никто не знал о его существовании. Он прятал записи даже от жены, не говоря уже о близких друзьях, целых девять лет он описывал чуть ли не каждый свой день. Вот здесь эти тома и прозябали, пока в тысяча восемьсот восемнадцатом году не были опубликованы дневники Джона Эвелина, получившие у читающей публики огромный успех. И тогдашний магистр колледжа Магдалины решил, что дневники Пипса обязательно надо расшифровать, и он нанял бедного, нуждающегося студента, которого звали Джон Смит. Смиту пришлось трудиться целых три года, причем каждый день. В тысяча восемьсот двадцать втором году он наконец закончил работу, и девять тысяч страниц рукописи превратились в три с небольшим тысячи страниц печатного текста, который, конечно, стал одним из важнейших документов эпохи Реставрации. Самое печальное здесь то, что по иронии судьбы Джон Смит так и не узнал о том, что ключ к этому «шифру» все время находился в библиотеке. В сущности, это и не шифр вовсе, а особая форма стенографии, которая стала популярной благодаря человеку, которого звали Томас Шелтон. Его книга, та самая, которой пользовался Пипс, тоже входит в коллекцию.

Она подошла к одному из шкафов, открыла стеклянную дверцу и вынула книгу Томаса Шелтона под названием «Тахиграфия, самый простой и доступный из когда-либо опубликованных метод краткого и быстрого письма». Переплетчик Пипса снабдил ее коричневым кожаным переплетом; на передней обложке был оттиснут герб самого Пипса.

— А можно взять эту книгу на дом? — спросил Эндрю.

— Вы же прекрасно знаете, доктор Кент, — засмеялась Нора, — Разумеется, нельзя, к сожалению.

Эндрю вынул из кармана пальто и развернул перед ней копию странички найденного Клер дневника.

— А вы можете расшифровать вот это?

Нора минутку всматривалась в листок.

— Нет, сразу не могу. Похоже на тахиграфию, но это не совсем то, Пипс и Шелтон пользовались другим методом, — сказала она.

— Тогда что же это? — спросила Клер.

— Какой-то личный шифр, основанный на системе Шелтона. Дело в том, что его метод нередко использовался в качестве образца, по которому многие разрабатывали собственный код, собственный способ скорописи, уникальный, для личного, так сказать, употребления. Тем более, как вы и сами, уверена, знаете, в семнадцатом веке не существовало орфографических словарей и строгих правил правописания. Люди писали так, как слышали, и одно и то же слово можно было написать как угодно.

— Значит, это все равно что переводить с чужого языка, — сказала Клер.

— Ну нет, не совсем так. Согласна, задача, конечно, непростая, но и не сверхсложная, так что не бойтесь. Язык-то все-таки английский. Если вы очень хотите это расшифровать, советую для начала почитать Шелтона. Наш экземпляр я вам выдать не могу, но текст найти довольно просто. В Интернете есть не только эта, но и другие книги по скорописи, изданные в семнадцатом веке. Наберите «старинные книги Англии онлайн», вот и все. Вы можете сделать это в университете.