Хранитель забытых тайн

ГЛАВА 48

Слава богу, в качестве охраны Арлингтон не приставил к ней одного из своих головорезов. В карете министра напротив нее сидит и меланхолично созерцает пол Джереми Мейтленд. С тех пор как они покинули Уайтхолл, он не произнес ни слова, кроме нескольких неискренних фраз о том, что ему очень приятно снова с ней встретиться, и невнятных похвал роскошной карете Арлингтона. Его явно что-то беспокоит. Впрочем, как же иначе, так оно и должно быть. Она догадывается, что Мейтленд с самого начала знал, что Монтегю соблазнил Люси. Он один из тех людей, кто может помочь пролить хоть какой-то свет на события последнего времени, и она твердо намерена разузнать все, что ему известно о случившемся с Люси. Если Мейтленд, всегда домогавшийся ее дружбы, скрывает от нее что-то, то это с его стороны смахивает на предательство.

Он сидит, чуть сутулясь и обеими руками вцепившись в необитое сиденье, словно уже приготовился защищаться от ее вопросов.

— Что вы так тревожитесь, мистер Мейтленд, успокойтесь, прошу вас. Я просто хочу узнать, что произошло между мистером Монтегю и Люси.

Он поднимает голову и бросает на нее настороженный и даже несколько испуганный взгляд.

— Я ничего вам не стану рассказывать. Мистер Монтегю — мой покровитель, и я не могу разглашать подробностей его личной жизни.

— Возможно, вы передумаете, если узнаете, что он за человек и стоит ли хранить ему преданность.

Он смотрит на нее пристальным взглядом.

— Что именно вы собираетесь делать, миссис Девлин?

— Когда мы найдем Монтегю? Сама точно не знаю. Но думаю, что, заглянув ему в глаза, я узнаю правду.

«И не только о Люси», — думает она.

— И вы считаете, это так просто — заглянул в глаза и узнал, хороший он человек или плохой?

Неровные блики горящей свечки освещают редкие золотистые волоски над верхней губой Мейтленда и на его подбородке — в остальном кожа на лице его чиста и нежна, как у девушки.

«Он так молод, — думает она, — Как и Люси».

Эта мысль возвращает ее к интересующему ее предмету.

— Боюсь, на этот вопрос ответ мне уже известен. А вы знали о том, что четыре дня назад Люси была найдена в темном переулке в Саутуорке? Она была мертва. Она покончила с собой.

— Не-ет…

Похоже, эта новость серьезно его обеспокоила.

— Мне очень жаль, но я ничего об этом не знал.

— По крайней мере, скажите хоть, что произошло на балу? — Увидев, что он искренне огорчен, она несколько смягчает тон, — Вы видели, как мистер Монтегю поцеловал ее?

— Ничего говорить не стану, — отрицательно качает он головой.

— Но вы ведь были ее кавалером. Разве вы не чувствовали себя обязанным защитить ее?

— Что бы мистер Монгегю ни сделал, я не могу предать его доверие.

— Даже если ваше молчание привело к гибели невинной девушки?

Зеленые глаза его мрачнеют.

— Невинность в нашем мире — товар, ничего больше, миссис Девлин.

Равенскрофт продолжает руководить проектом по очистке Флит-дич; за работами он наблюдает в условиях относительного комфорта смотровой площадки. Название претенциозное, поскольку смотровая площадка — это лишь помост на берегу реки из кое-как сколоченных досок с натянутым над ним куском парусины, то есть сооружение довольно убогое, да и от дождя, откровенно говоря, защищает так себе. Зато эта убогость компенсируется удачно выбранным местом расположения, с северной стороны, сразу возле моста Холборн. Отсюда Равенскрофту видно все, что происходит на стройке. Берега реки, ширина которой здесь примерно футов двадцать, от моста Холборн до Флит-стрит уже освобождены от теснившихся здесь свинарников. Оба берега захватила целая армия людей и машин, они кишат там, как муравьи в муравейнике.

Но, наблюдая за продвижением работ, он видит перед собой в перспективе не успешное их завершение — о, это лучше оставить на отдаленное и весьма неопределенное будущее, — нет, чаще всего его охватывает ощущение полного краха своего замысла. Строительство любой конструкции в русле реки, даже столь небольшой, как Флит, предприятие очень непростое. Прежде всего, с помощью свай, забитых посередине реки, надо соорудить узкий и длинный островок, разделяющий течение на две части. С обоих концов островка подвести и закрепить перекрывающие половину реки массивные и подвижные створки. В движение они приводятся с помощью огромных противовесов, какие используются в подъемных механизмах разводных мостов. Таким образом, половина реки перегораживается, и вся вода устремляется в свободный проток.

Эта часть работы уже завершена, но все пошло не совсем так, как он себе представлял вначале; во-первых, он не укладывается ни в график отведенного времени, ни в рамки выделенного королем бюджета: огромные суммы, как это ни кажется странным, быстро растаяли. Во-вторых, деревянная рама первого фильтра (или аппарата очистки, как он теперь официально называется), на взгляд человека, знающего дело, стоит в опустевшей половине русла реки очень шатко, как только что родившийся теленок. Его подперли дополнительными контрфорсами, но эта мера, увы, лишь временная. С такой же проблемой в свое время столкнулись и Гук с Реном, когда затеяли что-то строить в устье реки. Дело в том, что воды Флита несут с собой огромное количество ила. Илистые отложения в сочетании с отбросами, накопившимися за многие десятилетия, а может, даже и столетия, превратили дно реки в вонючую топкую трясину, которая не способна держать тяжелые несущие конструкции. Прежде всего, необходимо очистить дно реки, углубив его, по меньшей мере, фута на четыре, и только потом в твердую почву забивать поддерживающие фильтры сваи.

А пока десятки рабочих, стоя по колено в грязи, откачивают воду, из-за проливных дождей непрерывно заливающую осушенное русло, и ручными тележками возят густую и вязкую грязь со дна котлована на берег. Отсюда видна вереница рабочих, с трудом толкающих перед собой скользящие тележки вверх по склону; там эта жижа перегружается в запряженные волами повозки и увозится прочь. С тех пор как начали копать, уже вывезено двести восемьдесят четыре такие повозки. А конца работ не видно.

— Мистер Равенскрофт!

Пригнув голову, под навес входит прораб.

— Что такое, мистер Абботт?

Прораб очень худ и высокого роста, Равенскрофт едва достанет макушкой ему до плеча. Нельзя сказать, что мистер Абботт ему не нравится, нет: он усерден в работе и обязанности свои знает, но, к несчастью, это человек довольно ограниченный, что в последнее время приводит к некоторым с ним неприятным столкновениям.

— Со вчерашнего дня река поднялась больше чем на фут, — говорит Абботт — Если будет так поливать и дальше, вода прорвет створки. Люди беспокоятся. Если створки не выдержат, будет беда.

В нормальных условиях разделение пополам такой небольшой речушки, как Флит, — дело не бог весть какое трудное, но проливные дожди подняли уровень воды почти вдвое. Она бурно устремляется в оставленное для нее узкое русло второго шлюза, яростно бьется в створки, перекрывающие первый, а также подмывает берег с восточной стороны. Если дожди не прекратятся, придется открыть створки и пустить воду по руслу, очисткой и углублением которого сейчас занимаются рабочие. Как никто другой, он знает: если такое случится, мощный поток просто снесет аппарат очистки. Результаты тяжких трудов будут погублены, а это равносильно краху всего предприятия. А может быть, и гибели его самого. Кто-то ему рассказывал, что для строителей, бездарно разбазаривающих королевскую казну, в Тауэре приготовлены особые, очень холодные камеры. Больше всего выгоды из его провала извлечет Роберт Гук, но чем это кончится, он сам так и не узнает. Нет, ему остается только одно: продолжать работы.

— Мне кажется, я лучше рабочих в котловане могу судить о том, что происходит, мистер Абботт. Я уверен, что дождь скоро прекратится. Для нас главное — не останавливаться. Я не открою створок, пока аппарат очистки не будет надежно укреплен.

— На это уйдет еще две недели, если не больше.

— Ну так что ж, пусть будет две недели.

— Со всем уважением к вам, сэр, я вот что скажу: после Великого пожара мне приходилось работать на многих стройках. И я не раз видел, что случается, когда архитектор подталкивает и подгоняет, какие бывают ужасные несчастья. И страдают всегда только рабочие.

— Но здесь не просто стройка, мистер Абботт. Ведь на реке вы работаете в первый раз, или я не прав?

— Да, вы правы, но это не значит, что я не вижу проблемы, если есть проблема. Для этого меня сюда и поставили.

— Вас поставили для того, чтобы вы руководили людьми, мистер Абботт, и больше ничего.

Упаси его боже от людей с таким узеньким умишком: он пытается указывать ему, что ему делать и чего не делать. Сложив руки на груди, Равенскрофт круто поворачивается на каблуках, давая понять, что разговор окончен.

Но прораб не сдается.

— На той стороне реки тоже затруднение.

— Какое затруднение?

— От дождя обрушилась часть берега, и в реку смыло большое количество мусора. Ветки деревьев и все такое. Они зацепились за опоры мостков и мешают течению. Я уже послал туда несколько человек, — он указывает рукой на временный пешеходный мостик, перекинутый через реку посередине искусственного островка, — приказал вытащить из воды хотя бы часть этого мусора, но это очень опасно. Течение очень сильное. И перемычка долго не выдержит, попомните мои слова. Река сильно поднялась, сэр. Я бы на вашем месте приказал людям выйти из котлована.

— Ни в коем случае! Сам король интересуется нашей работой, его величество требует, чтобы мы трудились как можно быстрей.

Но его заботит не одна только благосклонность короля. Если с этим проектом его постигнет неудача, с каким лицом он предстанет перед членами Королевского общества? Что они скажут? Ну и ну, не смог справиться, и с чем? С этой грязной речонкой, лондонской сточной канавой Флит-дич!

— Конечно, у короля есть свои резоны, — говорит Абботт, — но даже король не может управлять погодой. Если дождь не прекратится…

— Я знаю, что случится, если не прекратится дождь, мистер Абботт. Но зарубите себе на носу, что любое великое дело не обходится без риска. Вспомните о египетских пирамидах. Вспомните о греческом Парфеноне. О Вестминстерском аббатстве, наконец! Без жертв ничего грандиозного не построишь!

— Эх, куда вы хватили, мистер Равенскрофт! — восклицает мистер Абботт, — Здесь вам не кафедральный собор, здесь вам, черт побери, просто грязная канава, Флит-дич.

— Попридержите язык, мистер Абботт, если не хотите потерять работу. Пока уровень реки нормальный и перемычке ничто не угрожает, мне не о чем с вами говорить.

— Что толку с утра до вечера смотреть в окно на этот дождь и киснуть, — говорит Хью, кладя ладони на плечи Эдварда. — Что делать, и помолвки, бывает, расторгаются.

Он идет на середину комнаты, где гораздо теплее, и усаживается в свое любимое кресло рядом с женой Элизабет.

— Знаю, — грустно кивает головой Эдвард, отворачиваясь от окна.

Он идет вслед за Хью поближе к огню, с облегчением оглядывая гостиную. Она меньше гостиной в доме Арабеллы, и света в ней не так много, и беспорядка больше, словом, нормальная комната, в которой обитают живые, нормальные люди. Уже несколько месяцев он не проводил здесь времени вместе с братом и его женой, и теперь ему кажется, что он после долгого путешествия вернулся домой. У него странное чувство, в голове у него словно все спуталось, и он не узнает знакомого ему мира. Нет, мир, конечно, остался прежним, изменился он сам. Хью и Элизабет не догадываются об истинных причинах его меланхолии, о том, что не разрыв с Арабеллой привел его в нынешнее состояние.

— Помолвки, бывает, и расторгаются, это так, но это не значит, что надо относиться к этому легко, — говорит Элизабет.

Она обаятельная женщина со сдержанными манерами и мыслит куда более тонко и здраво, чем его брат, которому, как считает Эдвард, очень с ней повезло. Господь еще не благословил их детьми, и это обстоятельство делает ее еще более восприимчивой к чужим бедам.

— С ним это происходит впервые, вот что сейчас главное, — добавляет она.

— Но стоит ли так унывать? — протестует Хью. — Я его не понимаю. Кто разорвал помолвку? Он, сам ведь признался. Так чем же он недоволен, если все прошло гладко?

— Хью, иногда ты бываешь ужасно бестактен.

— Что ж мне, прикажешь, с собственным братом китайские церемонии разводить?

Элизабет смотрит на него широко раскрытыми глазами.

— Эх, неотесанная деревенщина, бесчувственное бревно, вот ты кто! — восклицает она с упреком, однако не может сдержать улыбки.

— Позвольте, я ведь тоже тут сижу, вы забыли, что я нахожусь с вами в одной комнате? — усмехается Эдвард.

— Простите нас, Эдвард, — отзывается Элизабет. — Нам ведь что надо? Чтобы только вы были счастливы. Прошу вас, сядьте и выпейте вина.

— Кстати, отличная мадера, Эдвард, — прибавляет Хью.

Он ставит в ряд три небольших стаканчика и наполняет их почти до краев, до самого золотого ободка.

— Из тех виноградников, что растут на склонах холмов в солнечной Испании. Уж если и это вино не заставит тебя улыбнуться, то все, пиши пропало.

— Хью, оставь его в покое.

— Неужели я снова что-то ляпнул не то?

Он смотрит на нее невинными глазами. Она поджимает губы, в любой момент готовая сделать ему выговор.

— Не беспокойтесь, Элизабет, — говорит Эдвард. — Он прав, к черту хандру. Может быть, мне стоит на время уехать из Лондона, отправиться в путешествие, что ли. В Грецию, например, или в Турцию.

— Правильно, как раз то, что нужно, — одобряет Хью.

Но сам Эдвард в этом не уверен. Хороша будет картина, когда он с унылым, постным лицом будет бродить средь руин древних храмов. Интересно, как далеко нужно заехать, чтобы забыть Анну и никогда больше не вспоминать о ней? Да и возможно ли это? Впрочем, почему бы и нет, кое-кому, говорят, помогает. Но ему вряд ли поможет, что-то не верится. От себя ведь не убежишь. Разве можно забыть тот день на приходском кладбище, когда Анна смотрела на него с таким гневом, такой ненавистью? Только тогда он до конца понял, как для него важно, чтобы она не думала о нем плохо. Что же она тогда сказала? «У меня мало желания быть сейчас в обществе джентльменов». Больно думать, что она ставит его на одну доску с Монтегю.

В открытую дверь гостиной, предупреждая о своем приходе, стучит привратник.

— Для вас письмо, сэр, — возвещает он и на серебряном подносе протягивает Эдварду запечатанное послание.

Эдвард видит знакомый почерк, и в груди его поднимается горячая волна надежды. Трясущимися руками он вскрывает письмо. Ему принесли его от Анны… впрочем, короткого взгляда на текст достаточно, чтобы понять, что там нет и намека на что-то интимное. Он идет к окну, где светлее и где можно читать без помех.

Дорогой доктор Стратерн!

Я внимательно изучила знаки, оставленные на телах всех четырех жертв. Прошу вас, загляните в листок бумаги, вложенный в конверт, где я нарисовала все эти символы и обозначила их смысл так, как я его понимаю. Я считаю, что мое открытие означает одно: мистер Монтегю — непосредственный участник всех интересующих нас событий. Я знаю теперь наверняка, насколько коварен и низок этот человек. Убивал ли он сам, я пока сказать не могу, но теперь совершенно ясно: кто бы ни был убийцей моего отца и вашего дяди, он был близок к принцессе и знал самые интимные подробности ее жизни. А кто еще, кроме Монтегю, мог быть знаком со всеми действующими лицами, вовлеченными в это дело?

Я немедленно еду в Уайтхолл, чтобы объявить о своем открытии Арлингтону и заставить его арестовать Монтегю. Последнего от него добиться я не надеюсь, зато хорошо знаю, что договориться о чем-либо с министром можно, только требуя от него большего, чем нужно на самом деле, и можно надеяться, что он уступит и удовлетворит просьбу, хотя и в несколько меньшем ее объеме. Я же хочу только одного: найти Монтегю и лично убедиться в том, что он виновен. Я должна добиться справедливости для моей бедной Люси; мы с вами оба прекрасно знаем: для того чтобы восторжествовала справедливость, нужно приложить собственные усилия.

Аналогичное письмо, а также листок с расшифровкой символов, я послала доктору Санденхейму. Если со мной что-нибудь случится, прошу вас, позаботьтесь о том, чтобы эти сведения попали в нужные руки.

Остаюсь ваша и пр.

Анна Девлин

Он быстро просматривает вложенный листок бумаги с символами и их расшифровкой. Так вот оно что, герцог отравил свою жену, потому что она ждала ребенка от другого мужчины! Объяснение вполне правдоподобное, учитывая то, что ему известно о нравах французского двора и о самом герцоге Орлеанском. Но в том, что герцог лично осуществил это убийство, он сомневается. В его жилах течет кровь королей, и он ничего не делает собственными руками. Но тогда кто? И с какой целью убийца Генриетты Анны оставлял на телах других своих жертв знаки, которые раскрывают причины ее убийства и способ, каким она была убита?

До сих пор Эдвард допускал (как, впрочем, и Анна), что человек, отравивший принцессу, повинен и в смерти его дяди, а также трех остальных несчастных. Но что, если мотивом для убийства четырех человек было не желание скрыть убийство Генриетты Анны, а, наоборот, желание разоблачить его? Поведать всему миру о том, как она умерла, и отомстить всем, кто держал это в тайне?

Он еще раз читает пронизанное тревогой письмо Анны. «Я хочу только одного: найти Монтегю и лично убедиться в том, что он виновен. Я должна добиться справедливости для моей бедной Люси…» Неужели она собирается отомстить за смерть Люси сама? Но она должна знать, что справиться с Монтегю у нее нет ни единого шанса. Еще более страшная мысль приходит ему в голову. Что, если она потеряла способность здраво рассуждать? Что, если горе расстроило ее до такой степени, что она уже не сознает своих действий и совсем не думает о грозящей ей опасности?

Эдвард направляется к двери и зовет привратника.

— Беги к конюху, пусть немедленно седлает мою лошадь.

— Но там все еще идет дождь, сэр. Может быть, вам лучше взять карету?

— Нет, только лошадь. Я очень спешу.

К нему подходит встревоженный Хью.

— Что случилось? Что там в этом письме?

— Нет времени объяснять. Мне нужно немедленно быть в Уайтхолле.

Он бежит наверх, чтобы взять плащ и перчатки. Надо спешить. Он должен найти Анну, прежде чем она найдет Монтегю.