Идеальная жена

Глава I

Генри Оуэн окинул взглядом переполненный гостями музыкальный салон и вдруг почувствовал нестерпимое желание исчезнуть из этой комнаты — убежать от Энн, от себя, от страшного ощущения того, что он — негодяй. Совершенно некстати вспомнились слова отца о том, что грех становится особенно тяжким, если осознаешь, что грешишь. Что ж, в таком случае Генри должен был бы прогуливаться по дому Фостеров под ручку с самим дьяволом.

Если не произойдет чуда, что, учитывая ситуацию, было совершенно невероятным, еще до нового года Энн станет его женой. Эта девушки была идеальным средством для достижения его цели. Но остальное! Фостер олицетворяла собой все то, что Генри так ненавидел в женщинах, — глупая застенчивая голубоглазая блондинка с непомерно пышными формами.

«Как она безобразно толста», — с отвращением думал Генри. Он предпочитал темноволосых, черноглазых красавиц с гибкими талиями и стройными хрупкими фигурами, — женщин, искрящихся остроумием и интеллектом. А беседы с мисс Фостер превращались для него в тягостную обязанность. Ко всему прочему она имела довольно раздражающую привычку глупо хихикать чуть ли не после каждого произнесенного им слова.

Но Генри подозревал, что она уже влюблена в него и предложение руки и сердца наверняка примет с радостью и благодарностью. Энн Фостер была действительно превосходна в своей глупости…

Генри Оуэн молил Бога только о том, чтобы она никогда не узнала подлинную причину, по которой он выбрал ее из всех женщин. Генри не был ни бесчувственным, ни жестоким, просто, как любой человек, одержимый какой-либо идеей, стремился к осуществлению своей цели, стараясь не думать ни о чем другом.

— Ну, так, когда же ты собираешься сделать предложение? — спросил Алекс Хенли, кивнув в сторону Энн.

Алекс и Генри дружили с детства, еще с той поры, когда оба носили короткие штанишки. В отличие от худощавого Алекса, внешне элегантного и постоянно озабоченного тем, чтоб хотя бы костюм соответствовал моде, раз уж манеры не всегда безукоризненны, Генри обладал крепким, массивным телосложением и какой-то опасной красотой. Что-то в его небрежной манере одеваться привлекало к нему женщин, возбуждало в них желание поправить узел его галстука или убрать невидимую пылинку с лацкана пиджака. Тот факт, что Генри осиротел ребенком, делал его еще более привлекательным в глазах представительниц слабого пола, пробуждая в них, кроме всего прочего, материнские инстинкты.

Взглянув на друга с откровенным раздражением, Генри ответил:

— Я решу этот вопрос после того, как поговорю со своим дедом. Все еще остается надежда, что он отдаст мне «Морской Утес» и я смогу избежать всех этих проблем. — Генри вновь почувствовал приступ тошноты при мысли о том, что ему действительно придется жениться на Энн.

— Ты же знаешь, он никогда этого не сделает, — сказал Алекс. — Почему бы тебе не оставить эту затею? Бог с ним, с этим «Морским Утесом»!

Генри сжал зубы. Алекс был, чуть ли не единственным человеком, кто знал, почему «Морской Утес» так важен для него. Генри с радостью отказался бы от остального наследства, если бы только дед отдал ему этот старый дом на острове Джеймстаун прямо сейчас. По завещанию он может полностью вступить в права наследования только по достижении тридцатилетнего возраста или после женитьбы. Если Генри не получит права на владение домом немедленно, то через три года, когда он отпразднует свой тридцатый день рождения, «Морской Утес», скорее всего, уже исчезнет с лица земли, пав очередной жертвой свирепых штормов, бушующих у побережья Новой Англии. Уже сейчас дом ежесекундно грозил обрушиться в море с крутого холма на островке рядом с Ньюпортом[1], где он был построен тридцать шесть лет назад, в 1857 году. И спасти его можно лишь при одном условии: Генри должен жениться.

Будучи человеком рациональным, он, тем не менее, никому не мог внятно объяснить, почему для него так важно спасти «Морской Утес». Попытайся он выразить это вслух, его слова показались бы странными и смешными: «Я хочу сохранить этот дом потому, что я был счастлив в нем». Но именно в этом и заключалась причина, но которой он хотел спасти старый загородный коттедж.

«Морской Утес» в памяти Генри остался раем, защитой от всего злого и темного в жизни. Он осознавал, что его воспоминания являются лишь отражением ощущений двенадцатилетнего мальчика. Для этого мальчишки часы, проведенные на крохотном островке, приютившемся между Ньюпортом и Род-Айлендом, слились в один великолепный летний день под лазурными небесами, наполненный теплым соленым ветром и нежным ощущением мягкого, теплого песка под босыми ногами. Он не мог думать об этом старом доме, не вспоминая об уютных послеобеденных часах, когда они с мамой сидели на веранде, и она читала ему вслух какую-нибудь волшебную сказку, или походов с отцом в лес на поиски какого-нибудь особенного дикорастущего цветка. В памяти Генри сохранился лишь один дождливый день, вихрем ворвавшийся в эту счастливую летнюю пору. И именно в тот день маленький Генри потерял все, что было в его жизни хорошего, включая и «Морской Утес». Хмурым дождливым утром его родители вышли в море на своей яхте «Блок Айленд Саунд» и попали в сильный шторм. Не удалось найти даже тела…

Годы забвения превратили «Морской Утес» в ветшающий памятник тем годам, когда Генри был юным и совершенно счастливым. Шло время, и он наблюдал, как дом агонизирует, медленно, но безжалостно разрушается, заброшенный дедом, категорически отказывавшимся сделать хоть что-нибудь для его спасения. Десять лет назад Генри заметил, что обрыв, на котором построен дом, постепенно размывается морской водой, и стал уговаривать деда спасти свой «маленький рай». Уговоры не помогли. Генри попытался настаивать, что привело к еще большему взаимному отчуждению. Генри понимал, что женитьба может стать решением проблемы, но никогда всерьез об этом не думал. Ему были известна участь его друзей, женившихся ради увеличения семейных капиталов, и он всегда заявлял, что уж если сам когда-нибудь свяжет себя узами брака, то только по любви, как его покойные родители. Размер приданого будущей супруги не имел большого значения. До этой минуты… А теперь ему нужно было срочно жениться на девушке, которая не будет задавать лишних вопросов и не сможет помешать ему оставить ее сразу же после свадьбы, обрекая тем самым на одиночество. Генри не собирался становиться одним из тех затурканных мужчин, которые зарабатывают деньги только для того, чтобы удовлетворить тщеславие своих жен. На самом деле, он вообще не собирался становиться чьим-либо мужем в полном смысле этого слова.

«Если уж ты непременно решил жениться, женись на очень некрасивой девушке, Генри. Она будет так счастлива стать миссис Генри Оуэн, что, когда ты сделаешь предложение, сама будет торопить тебя со свадьбой. Кроме того, дурнушка не станет задавать вопросов, если ты ее бросишь, — говорил Алекс полушутя. — Поверь мне, в этом случае ты избавишься от многих неприятностей и недоразумений».

Не смотря на всю жестокость подобного плана, Генри сразу же подумал об Энн Фостер — застенчивой домоседке Энн. В последнее время она буквально не сводила с Генри глаз, следя за каждым его движением. И в данных обстоятельствах, когда ему необходимо было поспешить со свадьбой, совет Алекса пришелся как нельзя кстати. Энн казалась ему превосходной кандидатурой.

Когда Генри впервые пригласил ее на танец, он испытал чувство такого ужаса, что совсем уж было, решил отказаться от своего в мелочах продуманного плана. Энн была так очевидно наивна и, танцуя с ним, испытывала такой откровенный восторг, что Генри с большим трудом подавил желание упасть перёд ней на колени и признаться в своих намерениях. Генри подумал тогда — она так доверчива, что даже, и заподозрить не может, насколько он порочен. Простодушие Энн облегчало задачу, и это выбивало почву у него из-под ног…

Энн вновь взглянула на Генри. Она ничего не могла с собой поделать — он красив, и она так сильно его любит! Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы он поговорил со мной сегодня, вечером еще хотя бы раз! Она уливалась самой возможностью любоваться этим сильным, чисто выбритым подбородком, этими вьющимися каштановыми волосами, этими завораживающими серыми глазами… Ей достаточно было только взглянуть на него, как всю ее охватывал ранее неведомый трепет. Впервые в жизни Энн чувствовала себя привлекательной. Она считала, что новое голубое платье ее стройнит. По крайней мере, в нем она выглядит стройнее. Только Господь знает, сколько усилий она приложила, едва не доведя себя и свою горничную до обморока, пытаясь втиснуть в платье свои пышные формы, и когда это удалось, Энн оставалось только молиться, чтобы хватило сил выдержать пытку до конца вечера. Но если ей удастся вновь привлечь внимание Генри, ее мучения — ведь это очень больно, когда твоя талия безжалостно затянута жестким корсетом из китового уса, окажутся не напрасны. Энн казались неотразимыми ее густые локоны и то, как они пружинисто подпрыгивают, когда она двигается. Она специально резко поворачивала голову, чтобы вызвать этот эффект.

— Перестань, пожалуйста, вертеть головой, — сказала Беатрис Лейден, когда уже в третий раз ей в лицо попал один из разлетающихся локонов Энн. Беатрис была самой близкой подругой Энн — ее единственной настоящей подругой — и единственным человеком, которому Энн призналась в своей любви к Генри. Энн не слишком обеспокоила реакция Беатрис. — Ох, Энн, он беспросветный невежа и почти так же дурно воспитан, как и этот Александр Хенли, с которым они обычно неразлучны.

— Генри — прекрасный человек. Ты просто не знаешь его так хорошо, как я, — возразила Энн.

Предмет их беседы находился в другом конце музыкального салона. Энн могла думать лишь о нем — возможно, он захочет сидеть рядом с ней, когда струнный квартет начнет концертную программу. Генри глянул в сторону девушек, и Энн почувствовала, как затрепетало сердце.

— Боже мой, он идет сюда, — сказала Энн, непроизвольно хихикнув.

— Не волнуйся, я не отойду от тебя ни на шаг, — заявила Беатрис, заслоняя собой подругу, как будто та нуждалась в защите.

— Но тебе придется отойти. Ну, я прошу тебя, Беа, пожалуйста, оставь нас. Вряд ли мне еще выпадет возможность побыть с ним наедине.

Беатрис обвела взглядом переполненный салон, решая, куда бы ей направиться, и, простив подруге невольную бестактность, улыбнулась ей и ушла.

Раскланиваясь со знакомыми, Генри неторопливо направился к Энн, лавируя между рядами кресел. В любящих глазах девушки он выглядел просто великолепно в черном сюртуке, расшитом серебром жилете и снежно-белой крахмальной сорочке, украшенной серебристым, в мелкий черный горошек галстуком.

— Поздравляю вас с днем рождения, Энн, — сказал он, приблизившись к ней.

Энн хихикнула. Ее ужасно огорчало, что в его присутствии она не способна ни на что другое. Энн, презиравшая глупых, костлявых, жеманно чирикающих девиц, которые, казалось, безраздельно, владели вниманием таких мужчин, как Генри, с ужасом обнаружила, что ведет себя в точности так же, как они. И это просто чудо, что Генри захотел подойти к ней еще раз. Ведь из-за этого глупого хихиканья он даже не догадывается, что у нее есть мозги. Но она ничего не могла с собой поделать. Всякий раз, когда Генри заговаривал с ней, она впадала в какой-то ступор: разум отказывался служить ей, а изо рта вылетало лишь жалкое и смешное лепетанье.

— У меня есть для вас небольшой подарок, — сказал он. — Скромный знак моего глубокого уважения.

— Ах! — она увидела у него в руках маленькую продолговатую деревянную коробочку. Подарок. Для нее. От Генри. Она с трудом подавила очередной предательский смешок, взяла коробочку и медленно провела рукой по гладкой полированной поверхности, оттягивая счастливую минуту, Сердце девушки затрепетало. Никогда еще ни один мужчина, кроме отца, не делал ей подарков. Очень медленно она открыла крышку и увидела прелестное маленькое золотое сердечко на невероятно изящной золотой цепочке.

— Это мне? — спросила она. «Боже, как глупо!» — мелькнула мысль, и, ненавидя себя, она снова хихикнула.

— Вам, кому же еще?

Энн вынула украшение из футляра, едва ощущая в пальцах тоненькую цепочку.

— Какая прелесть! Спасибо, Генри. Вы мне поможете? — спросила она, подавая ему кулон и поворачиваясь спиной. Ей казалось, что она ведет себя как женщина, для которой получать подарки от поклонников давно стало привычкой, причем несколько обременительной.

Пытаясь справиться с замочком, Генри замешкался и уронил украшение, но Энн успела подхватить свой подарок раньше, чем кулон соскользнул по гладкому шелку платья на пол. Ее бросило в жар, кожу покалывало от прилива крови, но она сумела подать Генри цепочку для второй попытки, делая вид, что вовсе не испытывает унижения. Энн почувствовала, как прохладная золотая цепочка обвилась вокруг шеи, натянулась, а потом ослабла. Пальцы Генри крепко прижались к ее затылку — он изо всех сил пытался застегнуть, замочек.

— Одну минуту. Цепочка… чуть-чуть коротковата.

Он попробовал еще раз. Щеки Энн от смущения горели огнем, она молилась, чтобы никто не увидел их в это мгновение. Чем дольше Генри сражался с застежкой, тем больше девушку охватывал стыд. Он случайно задел тонкие волоски у нее на затылке, и ей пришлось прикусить нижнюю губу, чтобы удержаться от крика, Ее переполняло чувство разочарования, ведь момент, который должен был бы стать для ее сердца священным, превратился в очередное унижение. «Это не цепочка слишком короткая, это шея у меня слишком толстая!» — подумала она, надеясь, что Генри, наконец, оставит свои попытки. Она подняла подбородок, рассчитывая, что таким образом шея сделается немного тоньше, и почувствовала, как цепочка снова впилась ей в кожу.

— Ну вот, все в порядке, — вымолвил, наконец, Генри, не скрывая явного облегчения.

Энн повернулась к нему.

— Я уверена, что подарок выглядит прекрасно.

Он изобразил подобие улыбки, которая показалась Энн больше похожей на гримасу, и подтвердил, что кулон действительно смотрится на ней замечательно.

Очень скоро Энн с ужасом почувствовала, как маленькое золотое сердечко подскакивает вверх-вниз, стоит ей лишь просто заговорить. А когда она смеялась, что случалось все реже и реже по мере того, как вечер подходил к концу, оно трепетало, словно бабочка с обожженными крылышками.

В дверь кабинета Артура Оуэна негромко постучали. Спустя минуту дворецкий осторожно приоткрыл дверь ровно настолько, насколько необходимо, чтобы выглянуть в коридор.

— Внук приехал, — прошептал дворецкий.

Вильямсон кивнул и посмотрел на своего хозяина, который полулежал в инвалидном кресле, похрапывая во сне.

— Мне нужно десять минут, — негромко сказал он.

Еще до того, как щелкнула, закрываясь, дверь, он уже был рядом с Артуром Оуэном и мягко тряс его за плечо, пытаясь разбудить.

— Сэр, — громко сказал он прямо в заросшее седыми волосами ухо. Но в ответ раздалось лишь невнятное бормотание. — Сэр, Генри приехал. Он будет здесь через десять минут.

Старик тут же поднял голову.

— Ты сказал — Генри? — требовательно переспросил он, и голос его дрогнул. — Он уже здесь?

Тон, которым он произнес эти слова, явно свидетельствовал о том, что хозяин в панике, и Вильямсон улыбнулся, успокаивая его.

— У нас есть десять минут, сэр. Мы вполне успеем подготовить вас к встрече с внуком.

Тощий, как скелет, секретарь Артура Оуэна быстро пересек огромную, тонувшую в полумраке комнату, в дальнем конце которой находился внушительный гардероб. Он извлек оттуда свежую крахмальную сорочку, галстук, палевый жилет, темно-коричневый пиджак и перебросил все это через согнутую в локте руку. В другую он взял пару носков и начищенные до зеркального блеска туфли старика.

Спустя несколько минут слабый инвалид превратился в сурового пожилого джентльмена с решительным, стальным взглядом. Его внук никогда не узнает, что под шерстяным, клетчатым пледом на нем надета всего лишь пара кальсон. Уже не было времени вытаскивать Артура из инвалидного кресла на колесах и натягивать на парализованные ноги брюки. Вильямсон подкатил Артура к письменному столу и быстро раздвинул обычно задернутые тяжелые бархатные шторы, не обращая внимания на протесты старика. Подбодрив хозяина улыбкой, он положил на письменный стол перед Артуром кожаную папку и несколько документов. Седые, поредевшие волосы Вильямсон одним движением зачесал назад, открыв высокий лоб и проницательные глаза. Теперь Артур Оуэн был готов к встрече с единственным человеком в мире, которого он любил, любил больше жизни.

Генри вошел в кабинет без стука, щурясь от яркого солнечного света, падавшего из окна, расположенного позади письменного стола. Такое положение было выбрано специально, чтобы придать фигуре сидящего за столом видимость силы и власти. И этот прием всегда срабатывал. Даже сейчас, сидя в инвалидном кресле, несмотря на то, что инсульт более десяти лет назад превратил его в калеку, Артур Оуэн был единственным человеком, который мог — и никогда не упускал возможности — внушить Генри страх.

— Ты не договаривался о встрече, — громко сказал Артур.

— Я и раньше этого не делал, — небрежно парировал Генри, хотя внутренне вздрогнул. Казалось, старому джентльмену доставляло особое удовольствие заставлять внука снова почувствовать себя заикающимся, нескладным двенадцатилетним мальчиком, каким он и был, когда стоял навытяжку перед дедом, пытаясь объяснить причину Плохих школьных отметок. Отбросив эти воспоминания, Генри буквально заставил себя подойти ближе к деду.

— Я приехал поговорить о «Морском Утесе», — сказал он, остановившись сбоку от письменного стола, чтобы свет не бил в глаза. И вдруг он увидел освещенный солнцем профиль деда: яркие лучи безжалостно подчеркивали морщины, во множестве пересекавшие бледную кожу лица и шеи. Боже мой, он ведь совсем старик! Неожиданно у Генри защемило сердце, что удивило его так же сильно, как удивило бы и деда, если бы тот об этом узнал. В первый раз в жизни внук обратил внимание на то, что прекрасный костюм деда висит на нем, как на вешалке, на то, как тонки укрытые пледом ноги. Генри отвернулся к окну, не желая, чтобы его решимость была ослаблена откровенным свидетельством того, что его дед стал совсем старым и беспомощным и, возможно, скоро умрет.

— «Морской Утес» еще не твой, — сказал Артур, изо всех сил сжимая подлокотники своего кресла.

Генри оглянулся, все его добрые намерения тут же улетучились.

— Мне известно, кто владеет «Морским Утесом». Но, возможно, тебе невдомек, что дом вот-вот свалится в Наррагансеттский Залив. Прошлый шторм снес еще часть холма и обнажил фундамент.

Дед злорадно ухмыльнулся.

— Если бы я мог, если бы у меня были силы, — сказал он, сжимая сухие, изборожденные синими венами кулаки, — я бы сегодня же сам столкнул в воду этот проклятый дом.

— Твое желание может исполниться, — едва сдерживая гнев, ответил Генри. — Еще один ураган или просто сильный северо-восточный ветер — и «Морской Утес» упадет в море.

— Туда ему и дорога.

Генри глубоко вздохнул и попытался спокойно улыбнуться.

— Я знаю, что ты не любишь старый дом. Тем больше причин отдать мне его сейчас. Зачем ждать еще три года, пока мне исполнится тридцать, и я официально вступлю в права наследства. Я же не прошу денег, отдай мне только дом.

— Нет.

Генри неподвижно стоял перед человеком, регламентирующим его жизнь с момента гибели его родителей. В течение пятнадцати лет дед управлял огромным наследством, ожидавшим Генри в день тридцатилетия, — деньгами, которые снимут все запреты и ограничения, угнетающие молодого человека с тех нор, как он осиротел и попал под опеку деда.

— Я мог бы за собственные деньги укрепить фундамент и спасти дом, если бы ты только дал мне разрешение! — Генри почувствовал, что в его голосе появились умоляющие интонации, и от этого ему захотелось кричать.

— Какие деньги? — фыркнул Артур. — Все твои так называемые деньги вложены в твой бесполезный лодочный сарай.

Генри закрыл глаза. Это был старый спор, который ему никогда не выиграть у человека, сделавшего состояние на торговле с Китаем. Генри знал, что независимо от того, насколько прибыльным станет его предприятие по строительству яхт, оно никогда не будет признано в обществе уважаемым способом зарабатывания денег. Только имя и огромное наследство служили мистеру Оуэну пропуском в лучшие дома Нью-Йорка.

— Я могу спасти «Морской Утес».

Артур дернул подбородком, его глаза гневно сверкнули.

— Я не хочу, чтобы он был спасен.

Генри так сильно сжал челюсти, что скрипнули зубы.

— Тогда продай его. Пусть принесет хоть какую-то пользу.

— Ты чересчур сентиментален, Генри. Это еще одна твоя слабость, — сказал дед, прозрачно намекая, что у Генри этих слабостей пруд пруди.

На мгновение Генри представил, как он смыкает руки на шее старика, сжимает горло и выдавливает из него жизнь. Вместо этого он сказал:

— Мать и отец любили «Морской Утес». Они были счастливы там. И захотели бы спасти его.

— Никто никогда не был там счастлив, — фыркнул дед. — Мне следовало снести этот дом еще много лет тому назад.

— Почему же ты этого не сделал? — закричал Генри. Казалось, в жилах у него пульсирует гнев. — Почему ты позволяешь ему гнить на этой скале? Ты просто жестокий и мстительный старик, обвиняющий дом в своей собственной трагедии. Запомни хорошенько мои слова, дед. Я спасу «Морской Утес», даже если это будет последнее, что я смогу сделать в этой жизни.

Артур судорожно хватал воздух ртом, его лицо побагровело, жилы на шее вздулись.

— Этот дом… — Он задохнулся, потянулся руками к галстуку. — Этот дом…

Встревоженный Генри наклонился к деду, оттолкнул трясущиеся руки старика, торопливо распустил узел галстука, расстегнул воротник сорочки и бросился было на поиски Вильямсона.

— Ему стало плохо, наверное, нужно лекарство, — взволнованно сообщил он секретарю.

— Со мной все в порядке. — Артуру удалось произнести эти слова вполне спокойно, и Генри, обернувшись, удивился тому, что дед и в самом деле выглядит нормально. Или, по крайней мере, ему уже не угрожала опасность немедленной смерти…

Генри вдруг почувствовал глубокое раскаяние. Он подошел к инвалидному креслу деда и опустился рядом с ним на колени.

— Я больше не буду спорить с тобой, дедушка. Я и приехал не с тем, чтобы спорить. Я хочу сказать тебе, что намерен спасти «Морской Утес» любой ценой.

— «Морской Утес» — мой. — Казалось, только этот факт и успокаивает старика.

— У меня есть еще один способ получить наследство, и тебе об этом хорошо известно.

Генри встал, опираясь кулаком о стол, и четко объяснил, каким именно способом он собирается получить деньги, принадлежащие ему по праву. Было ясно, что дед старательно делает вид, что его не трогают слова внука. И Генри принял бы за чистую монету эту видимость безразличия, если бы не заметил, что старик непроизвольно сжимает кулаки.

— Не будь идиотом, — отрезал Артур. — Возможно, я и прикован к этому городскому дому двенадцать месяцев в году, но я точно знаю, что ты ни за кем серьезно не ухаживаешь. Может быть, ты планируешь нанять актрису, чтобы она сыграла роль твоей жены?

— У меня есть девушка на примете. Она согласится выйти за меня замуж.

— Кто? — хмыкнул Артур. — Какая-нибудь несчастная уродливая старая дева?

Генри вспыхнул: выпад деда попал точно в цель.

— Ей всего лишь двадцать один год.

Победно хлопнув ладонью по подлокотнику кресла, Артур воскликнул:

— Я так и знал! Кто эта несчастная?

— Энн Фостер.

Артур в задумчивости сдвинул свои кустистые брови. Он давно уже удалился от общества, и Генри рассчитывал, что дед не знает Энн. Но он ошибался.

— Это та толстушка? Ради Господа Бога, Генри, ты мог бы выбрать кого-нибудь получше. Неужели «Морской Утес» заслуживает того, чтобы ты пожертвовал ради него жизнью, приковав себя навсегда к этой уродине?

Затем выражение недоумения исчезло с лица Артура, сменившись подозрением.

— А ведь ты и не собираешься быть прикованным к ней всю жизнь, не так ли, мой мальчик? Поэтому ты и выбрал ее. — Казалось, эта мысль привела его в восторг.

Лицо Генри окаменело.

— Как я уже сказал, я сделаю все что угодно ради спасения «Морского Утеса». Даже женюсь на уродине.

Дед закрыл глаза и так долго не открывал их, что Генри показалось, будто старик уснул. Когда Артур, в конце концов, поднял веки, Генри увидел на лице деда совершенно новое, невиданное прежде выражение. Это было лицо человека, потерпевшего поражение.

— Ты больше похож на своего отца, чем я полагал прежде.

Глаза Генри засверкали от нового приступа гнева, и он сказал:

— Не думай, что ты можешь оскорбить меня сравнением с моим отцом.

На лице деда появилась мягкая улыбка.

— Я и не собирался оскорблять тебя. Я хотел сделать тебе комплимент. Самый большой из всех возможных.

Генри резко отвернулся, желая скрыть замешательство. — Я знаю, что ты думаешь о моем отце.

— Ты уверен?

— Я не намерен сейчас обсуждать этот вопрос. Желаю тебе хорошо провести день, дедушка. Следующим поводом для моего приезда к тебе будет подписание бумаг о вступлении в права наследства. До свидания.

Генри двинулся к выходу из кабинета.

— Не думай, что все у тебя получится так легко, Генри, — предостерег его дед.

Генри повернулся с торжествующим видом.

— Условия, при которых собственность и деньги моего отца станут моими, оговорены достаточно четко. Не желая отдать мне столь незначительную часть наследства, ты толкаешь меня на крайние меры.

Артур грохнул кулаком по подлокотнику.

— Этого я не допущу! — закричал он, утратив над собой контроль. Солнце вновь светило старику в спину, не давая Генри возможности увидеть выражения бешенства на лице деда.

— У тебя нет выбора, дед. Никакого выбора.

Он вышел из комнаты, кивнув Вильямсону, который тут же кинулся к Артуру.

Закрывая за собой дверь, Генри услышал сердитые крики и спокойный голос Вильямсона, старавшегося успокоить разбушевавшегося старика. Генри рассмеялся. Победа впервые осталась за ним. Насвистывая, он вышел из дома и влился в оживленную толпу людей, фланирующих по Пятой Авеню.

Артур постепенно успокаивался, и хотя все его тело еще сотрясалось от бессильной ярости, он достаточно твердо приказал:

— Сейчас же принесите сюда мой дневник.

Пришло время рассказать Генри правду о его родителях и о той ужасной тайне, которую хранит в своих стенах «Морской Утес». Уже несколько месяцев Артур чувствовал, что смерть подбирается к нему все ближе и ближе, и боялся неизбежного конца почти так же сильно, как и необходимости открыть Генри страшную правду. Но он не может позволить внуку самостоятельно обнаружить истинную причину, по которой он не отдает ему «Морской Утес». В тысячный раз он проклинал свою глупость и немощность, помешавшие принять необходимые меры еще много лет тому назад.

Вильямсон принес письменные принадлежности и дневник, куда он под диктовку заносил воспоминания своего хозяина. Верный слуга и близкий друг, Вильямсон скоро останется единственным, кто знает об ужасных событиях, произошедших в «Морском Утесе» пятнадцать лет назад. Заняв привычное место у сверкающего полированной поверхностью письменного стола, он приготовил перо.

— Сначала письмо, — сказал Артур.

Секретарь вынул из бювара лист дорогой, кремовой бумаги.

— Кому, сэр?

Артур долго молчал, сверля водянисто-серыми глазами холодный камин «Будь я проклят, если допущу, чтобы эта свадьба состоялась!» — подумал, он, и начал диктовать:

— Моя дорогая мисс Фостер…