Идеальная жена

Глава VIII

— Я уезжаю с этого острова ко всем чертам, — сказал Генри Алексу, когда они шли по Белльвю.

— Прямо сейчас, когда вы с мисс Лейден стали так близки?

— Меня не интересует мисс Лейден. И никакая другая мисс.

Алекс недоверчиво хмыкнул, чем привел Генри в еще большее раздражение.

— Только не говори мне, что ты едешь в Нью-Йорк.

— Я еду на Джеймстаун. Рабочие должны начать работы по укреплению фундамента на этой неделе, и я хочу при этом присутствовать, — сказал Генри, поворачивая к причалу, где стояла на якоре его маленькая одномачтовая яхта.

— Ах, туда… Ты отплываешь сегодня вечером?

— Да. Плыть совсем недалеко, и при почти полной луне, хорошо освещающей залив, это будет нетрудно.

Алекс остановился, наблюдая, как Генри целеустремленно идет к бухте.

— Я навещу тебя, — крикнул он вдогонку. — Не будешь возражать, если привезу с собой гостью? — Он едва удержался от смеха, когда Генри резко остановился и повернулся.

— Если ты привезешь в «Морской Утес» Энн, я изобью тебя. Предупреждаю тебя серьезно, Алекс.

— Разве я на такое способен? — спросил Алекс, изображая абсолютную невинность.

Генри послал другу на прощание угрожающий взгляд и направился к причалу. Он думал, что нужно поскорее убраться отсюда, пока он еще не сделал ничего такого, о чем впоследствии будет жалеть. Он должен выбросить эту женщину из головы. Ему нет до нее дела. Все это глупости. Но он с ума сходил сегодня на балу, видя, как она танцует со всеми этими мужчинами. Он надеялся, что Беатрис не расскажет Энн о том, каким мерзавцем он показал себя два года назад. Она слишком любит Энн и не станет причинять подруге лишнюю боль.

— Я сказала ему, что ты к нему неравнодушна, — объявила Беатрис, воспользовавшись перерывом между двумя ослепительными вспышками фейерверка.

Энн всем телом повернулась к подруге, открыв рот от удивления.

— Что ты сказала?

— Я хотела вернуть нашему плану правильное направление, — важно ответила Беатрис, довольная своей выдумкой.

Энн с минуту молчала, прикусив губу, раздумывая, рассердиться ей или обрадоваться. Переждав грохот очередного залпа, она спросила:

— И что он на это ответил?

— Ничего, но выглядел весьма заинтересованным.

Энн попыталась скрыть свое разочарование.

— Он совсем ничего не сказал?

Беатрис немного подумала и ответила:

— Нет. Я совершенно в этом уверена. Но, поверь мне, я видела, что он заинтригован.

Перебирая пальцами пушистый плед, Энн незаметно осматривала толпу гостей, пытаясь отыскать Генри. Луна заливала запрокинутые к небу лица призрачным светом, но, когда взрывались ракеты, становилось светло, почти как днем. Тут и там мелькали огоньки сигар, но ни одна из них не принадлежала ее бывшему мужу.

— Не кажется ли тебе странным, что Алекс, похоже, заинтересовался мной? — спросила Энн.

— Он ведет себя так, чтобы досадить Генри. Этот человек испытывает удовольствие, если ему удается вывести кого-нибудь из себя.

— Это не слишком лестно для меня, — улыбнулась Энн. — Боюсь, мысль о том, что ему может нравиться общаться со мной, никогда не приходила тебе в голову. — Лицо Беатрис мгновенно приобрело протестующее выражение, но Энн, смеясь, продолжила: — Но ты, пожалуй, права. Я тоже почувствовала какую-то неестественность в его преувеличенном внимании ко мне.

— В одном ты можешь быть совершенно уверена, — сказала Беатрис, — Генри абсолютно не интересуется мною. Он глаз с тебя не сводил весь вечер и выглядел весьма раздраженным, когда ты танцевала с Алексом. Так что нам будет совсем нетрудно затащить барашка на бойню.

Энн недовольно поморщилась.

— Мне бы хотелось, чтобы твои определения не были столь натуралистичными.

— Он заслужил то, что мы собираемся с ним сделать. Он заслужил гораздо большего. Я признаю, что он красив, и даже слишком. Но внутри он — гнилой. Иначе и быть не может, ведь он причинил тебе столько горя.

Энн сидела, обхватив руками колени, и злилась на себя за то, что не может поддерживать в себе гнев постоянно. Еще совсем недавно ей хотелось обрушить на голову этого человека все кары небесные, а сейчас тот факт, что ему не безразличен ее интерес к нему, заставил ее сердце дрогнуть. «Я слишком жалостлива, — с отвращением подумала Энн, — если меня так легко растрогать».

— Тебе придется укреплять мой боевой дух, — обратилась она к Беатрис. — Напоминай мне почаще, какой Генри мерзавец.

— Нет в тебе ни грамма жестокости, — сокрушалась Беатрис. — Этот человек сломал тебе жизнь, Энн. Он не заслуживает снисхождения! — тут же принялась за дело подруга.

Они еще некоторое время посидели на берегу, восторгаясь вместе со всеми красотой фейерверка. Дым от взрывов петард смешался с запахом водорослей. Этот аромат навеял на Энн меланхолическое настроение.

Раньше она всегда с нетерпением ждала наступления летнего сезона в Ньюпорте, но ее мечты о том, как она его проведет, никогда не сбывались. Ее сестры были гораздо старше. И из-за обилия событий и развлечений у них никогда не оставалось времени для нее. Жестокие правы ньюпортского общества не касались ее семьи до тех пор, пока не произошел весь этот кошмар с ее разводом. Летние запахи, наполняющие этот теплый вечер, отозвались в ее сердце тоской по тому времени, когда она была слишком юной и наивной и представить себе не могла событий, случившихся с ней за два прошедших года.

— Ох, чем это так неприятно вдруг запахло? — сказала Беатрис, сморщив нос.

— Это водоросли, — задумчиво отозвалась Энн. — Я знаю, что многие терпеть не могут этот запах, а мне он нравится.

— О Господи, Энн. У тебя, наверное, насморк! — фыркнула Беатрис, прикрывая свой изящный носик перчаткой. — Мне сейчас станет дурно.

— Тогда давай найдем твоего брата и поедем домой. Ты знаешь, где он может быть?

— Томас, скорее всего, вертится вокруг той девицы — Карлайл, такой же противной, как этот запах.

Энн рассмеялась и помогла подруге подняться на ноги. Они осторожно, чтобы не испачкать песком окружающих, вытряхнули и сложили свои пледы.

— А мне кажется, они с твоим братом — очаровательная пара. Он так мило за ней ухаживает, — возразила Энн.

— Мне все это отвратительно, — настаивала Беатрис.

— Не нужно так злиться, Беа, ты просто еще никогда не была влюблена, — примирительно сказала Энн.

— Все, что я знаю о любви, нисколько меня не привлекает, — ответила Беатрис, отряхивая юбку.

Подруги побрели, увязая в мягком песке, но направлению к тому месту, где расположилось семейство Карлайл. В этот момент небо ярко осветилось последней вспышкой фейерверка. Глаза всех присутствующих устремились вверх. Энн вдруг заметила человека, стоящего поодаль и смотрящего вовсе не на фейерверк.

То был Алекс Хенли. В расстегнутом пиджаке, без галстука в эту минуту он очень напомнил ей Генри. Он стоял, свободно опустив руки, внимательно и почти сердито глядя на кого-то. Энн из любопытства проследила за его взглядом и обнаружила, что он смотрит на Беатрис. Ее подруга, наклонив голову, осторожно пробиралась среди покрывал и пледов, расстеленных на берегу, и не видела Алекса, пока не поравнялась с ним. Он что-то сказал, и Энн заметила, как у Беатрис напряглась спина. Она была слишком далеко от них, чтобы услышать их разговор, но догадывалась, что он не был дружеским.

— О чем вы говорили? — спросила Энн, подойдя к подруге.

— Представь себе, у него хватило наглости поинтересоваться, почему мы здесь без сопровождения. Я сообщила ему, что мой брат находится всего в нескольких метрах отсюда. Он еще будет читать мне лекции о правилах хорошего тона, нахал. Он определенно поставил себе целью вывести меня из терпения.

— Мне не кажется, что он получает удовольствие от ссор с тобой.

— Ну, раз я так сильно не нравлюсь ему, пусть держит свои чувства при себе, — фыркнула Беатрис, и Энн встревожилась. Ей показалось, что голос подруги подрагивает от сдерживаемых слез. Однако, внимательно посмотрев на Беатрис, она с облегчением увидела, что ее лицо спокойно.

— Я думаю, что ты ему нравишься, — сказала Энн, — Возможно, он действительно беспокоился о тебе. — При этих словах во взгляде Беатрис мелькнула тень надежды, но, словно спохватившись, она тут же нахмурилась.

— Единственный человек, о котором он способен беспокоиться, — это он сам, — снова фыркнула Беатрис и пошла быстрее. Каждое ее движение, казалось, говорило: «Ах, как и сейчас сердита!»

Энн оглянулась на Алекса, но он уже ушел.

Генри любил ночное море. В спокойной воде залива, отражающей свет луны и далеких береговых огней, он всегда ощущал что-то волшебное. Вот и сейчас в полной тишине слышались только мягкие хлопки паруса, скрип натянутых снастей и плеск воды, рассекаемой корпусом яхты.

«Морской Утес» располагался на юго-восточном берегу Джеймстауна и скорее не на утесе, а на обрывистом холме. Генри всегда считал, что название «Морской Утес» больше говорит о тщеславии деда и очень мало отражает действительную сущность дома, который был весьма скромным, даже по меркам тех лет, когда был построен. Почва под домом постепенно выветривалась суровыми северо-восточными ветрами и вымывалась штормами и ураганами. Каменный, облицованный деревом фасад смотрел на залив и позволял любоваться панорамой Ньюпорта, а сосны, плотным строем окружавшие особи я и, придавали всему пейзажу строгий и торжественный вид.

Несмотря на сравнительно небольшое расстояние от Ньюпорта, Джеймстаун находился как будто в другом мире. Маленький остров только недавно начал привлекать к себе внимание богатых людей. Те, кто находил ньюпортское общество слишком претенциозным и абсурдным, предпочитали строить свои загородные дома на Джеймстауне. Остров приютил интеллектуалов и людей искусства. Предметом гордости островитян были три роскошных отеля, открытых, правда, только во время летнего сезона. Единственная улица по ночам освещалась фонарями тоже только в летние месяцы — из соображений экономии.

К «Морскому Утесу» не было других подъездных путей, кроме моря. Он был настоящим убежищем от шума и суеты Нью-Йорка, местом, где можно было не обсуждать дела, Уолл-стрит, капиталовложения и даже не думать о них, по крайней мере, несколько дней. Бросая якорь в крошечной бухточке под «Морским Утесом», Генри всегда чувствовал себя так, словно спрятался от всего мира. И сегодняшний вечер не был исключением.

В доме было темно, фонарь горел только над входной дверью. Генри держал всего лишь четверых слуг — повара, двух горничных и «мастера на все руки» по имени Пелег Браун, который потерял правую ногу во время Гражданской Войны, когда ему шел всего двадцать первый год. Браун уже спешил к нему в маленькой шлюпке, и в тишине был отчетливо слышен плеск весел. Он всегда безошибочно определял, когда Генри бросал якорь у родного берега, и сам говаривал, что нюхом чует его приближение. И его ничуть не смущал тот факт, что прошлым летом он никак не отреагировал на запах издохшего под крыльцом опоссума.

— Добрый вечер, мистер Браун, — крикнул Генри.

— И вам того же, сэр, — ответил Браун, подойдя вплотную к яхте.

Генри перебрался в шлюпку и отобрал весла у Брауна, страдающего артритом, но никогда не признающегося в том, что у него что-нибудь болит. В первый раз, когда Генри попросил у него весла, мотивируя это тем, что заплывает жирком и нуждается в физических упражнениях, Браун только сверкнул на него глазами из-под кустистых бровей и отдал весла без возражений. Именно потому, что старый слуга не стал спорить, Генри понял, как сильно он страдает от боли. С тех пор он всегда садился на весла, когда ему нужно было попасть на яхту или с яхты на берег.

— Как идет работа по укреплению фундамента?

— Совсем не идет, — ответил Браун. — Рабочих забрали для выполнения, как мне сказали, какого-то особо срочного дела. — Манера, в которой Браун излагал эту информацию, выдавала, что сам он сильно сомневается в существовании «особо срочного дела». Затем он без всякой паузы «обрадовал» Генри новостью. — Здесь мистер Оуэн. — Генри даже показалось, что старик с удовольствием сообщил ему об этом нежданном госте.

— Мой дед здесь? Вероятно, мне стоит вернуться в Ньюпорт.

Браун неодобрительно закряхтел.

— Он приехал в сопровождении целой команды. Врач, сиделка и тот тощий секретарь, Вильямсон. Этот Вильямсон сразу начал шарить по подвалам, наверное, выискивал чего-нибудь выпить. И выглядит он как-то странно.

— Вильямсон не пьет, Браун.

Старик недоверчиво засопел. Браун не испытывал уважения к мужчинам, которые не работали руками или, по крайней мере, не пачкали их время от времени черной работой, чего с Вильямсоном явно никогда не случалось. Генри завоевал расположение Брауна раз и навсегда, когда пришел домой весь в пыли и грязи, со стертыми в кровь ладонями. Он тогда помогал рабочим с установкой крепежных сооружений, призванных остановить процесс вымывание грунта, в результате которого «Морской Утес» мог в любую минуту свалиться в воду.

— Дед упомянул о причине своего визита? — спросил Генри.

— Мне он не сказал ни слова, только спросил, где вы. Честно говоря, он выглядит как человек, стоящий одной ногой в могиле.

Это несколько отрезвило Генри. Несмотря на ненависть, которую он, как ему казалось, испытывал к деду, ему не хотелось признавать тот факт, что старик умирает. Смерть противника обесценит победу. Генри не очень хотелось признаваться, в этом даже самому себе, но стычки с дедом поднимали его в собственных глазах, тем более, после того, как он увидел проблеск уважения в глазах старика во время их последней беседы или, точнее, ссоры. Мысль о том, что дед приехал в «Морской Утес», чтобы в последний раз увидеть внука или, что даже хуже, умереть здесь, неожиданно для него самого причинила Генри настоящее огорчение.

Вильямсон встретил его у входной двери с масляной лампой в руках, неровный свет которой освещал его длинное худое лицо, придавая ему несколько зловещее выражение.

— Ваш дедушка здесь, — невозмутимо сообщил он.

— Я уже слышал об этом. Старик не считает нужным предупреждать о своих визитах?

Вильямсон, ничего не сказав в ответ, отступил назад, как будто Генри гость, и он приглашает его войти в свой дом. Генри насмешливо взглянул на него, вошел, и бросил пиджак и шляпу на перила лестницы, ведущей на второй этаж. Ощущая присутствие деда в доме, он чувствовал себя неуютно. Он не виделся со стариком уже два года, со времени подписания бумаг о вступлении в наследство. Правда, они довольно часто писали друг другу, и Генри подозревал, что дед достаточно успешно вставляет палки в колеса его отчаянным попыткам реконструировать берег, на котором стоит «Морской Утес».

В своих письмах Генри отказывался что-либо сообщать Артуру Оуэну о старом доме. Он был убежден: все эти странные задержки с выполнением работ, несоблюдение сроков подрядчиками, срывы поставок материалов имеют прямое отношение к его деду. Но, невзирая на свое раздражение, Генри не мог не испытывать уважения к потрясающей настойчивости, благодаря которой дед ухитрился затянуть восстановительные работы почти на полгода. Целые бригады строителей исчезали бесследно, два архитектора внезапно отказались от работы над проектом, несмотря на огромный гонорар, предложенный им Генри, а суда со строительными материалами таинственным образом исчезали в пути. Генри встречал каждое препятствие с чувством спокойной покорности судьбе и только снимал шляпу перед изобретательностью старика, который в это время, несомненно, довольно потирал руки. Теперь, когда дом был уже в достаточной мере укреплен, Генри мог позволить себе повременить с окончанием восстановительных работ. Ни один ураган не сможет теперь разрушить фундамент. Все остальное может подождать — согревала Генри злорадная мысль — до того времени, когда Артур Оуэн отойдет в мир иной и станет переворачиваться в гробу оттого, что внук счастливо живет в столь ненавистном ему доме.

— Мистер Оуэн попросил, чтобы его разбудили, когда вы вернетесь домой. Я распорядился, чтобы сиделка не забыла об этом. Будьте любезны следовать за мной, — Вильямсон отвесил церемонный поклон.

Генри сдержался, не желая делать замечаний слуге своего деда за бестактное поведение, и лишь нервно пожевал губами. Но любопытство победило, и он последовал за Вильямсоном. Что же такое важное могло случиться, что никак не может подождать до утра? Генри шел за Вильямсоном по широкой лестнице, стонущей и потрескивающей под их шагами. Мягкая нежно-зеленая ковровая дорожка, давно уже купленная Генри, стояла в углу, свернутая в рулон в ожидании своего часа.

Генри не удивился, когда понял, что Вильямсон идет в его собственную спальню, где, разумеется, и расположился дед. Старик сидел в постели, красная пижамная куртка придавала розовый оттенок морщинистому бледному лицу. Генри заметил, как ярко освещена комната, и ему пришло в голову, что его экономный дед не слишком считает чужие деньги.

— Дом выглядит чудесно, — сказал Артур бесцветным голосом. Но Генри, привычный к своеобразному чувству юмора своего деда, улыбнулся.

— Мне пришлось здорово поработать, чтобы привести его в приличное состояние, — отозвался Генри, стараясь сохранить невозмутимое выражение лица. — Ты приехал с инспекцией?

— Нет. Я приехал умирать.

Что-то в голосе и глазах старика заставило Генри поверить, что это не шутка.

— Почему именно сюда? Ты ведь всегда ненавидел «Морской Утес».

— Я лгал.

Генри хмуро взглянул на Артура.

— А если я тебя выставлю? В конце концов, это мой дом, — напомнил Генри.

— «Морской Утес» не станет твоим до тех пор, пока я не буду лежать в могиле. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.

Руки Артура бессознательно двигались по одеялу. Он выглядел совершенно обессиленным, и, казалось, тонул в подушках. Рядом с постелью вдруг появилась сиделка, которую Генри ранее не заметил.

— Вы слишком устали, мистер Оуэн, — мягко, но властно сказала пожилая женщина с пушистыми седыми волосами, выбивающимися из-под белоснежного крахмального чепчика. Она показалась Генри сказочной старушкой — пухленькой, с ямочками на розовых щечках. Артур улыбнулся ей так нежно, что Генри изумился — он никогда не видел такого выражения на лице деда.

— На сегодня — достаточно. Вы сможете продолжить беседу завтра утром, — продолжала она, и улыбка Артура стала еще нежнее.

— Она — настоящий дракон, — заявил Артур с явным удовольствием.

Генри взглянул на сиделку и с удивлением заметил слезы, наполнившие ее глаза, когда она отвернулась. После ее ухода Артур сказал:

— Если бы я не умирал, то женился бы на ней. — Старик посмотрел на оторопелое лицо Генри и довольно рассмеялся. Потом, став серьезным, он отчеканил: — Все, что я делал, Генри, имело причину. Все. — Он закрыл, глаза, давая понять, что аудиенция закончена.

Генри постоял с минуту, пытаясь понять, что означало это необычно торжественное заявление деда. Возможно, таким образом, старик пытался попросить у него прощения за свою жестокость? А может быть, он просто извинялся за свое неожиданное вторжение?

Когда Генри вышел из комнаты, сиделка стояла у двери, явно поджидая его. Глаза ее уже были сухими.

— Он действительно умирает? — спросил Генри, осознавая, что совсем не похож на убитого горем внука. Но ему было все равно.

— Да. Он перенес очередной тяжелый приступ месяц назад. Врачи говорят, что следующий, скорее всего, убьет его. Он очень слаб. Гораздо слабее, чем пытается выглядеть.

— Он всегда набирается сил, сражаясь со мной, — хмыкнул Генри.

Она удивленно посмотрела на него, словно не могла поверить, что они говорят об одном и том же человеке.

— Он только о вас и говорит. Он так вами гордится, — сообщила сиделка.

— Простите, не знаю, как к вам обращаться…

— Миссис Бредли. Я пять лет ухаживала за своим мужем, а потом Господь забрал его к себе, и я почувствовала себя совсем одинокой. И тогда я решила стать сиделкой, чтобы помогать страждущим.

У Генри создалось впечатление, что миссис Бредли — одна из тех добрых душ, которые не видят в других зла.

— Миссис Бредли, благодарю вас за заботу о моем дедушке.

— Иногда я спрашиваю себя, за что милосердный Господь посылает людям такие испытания? Особенно таким хорошим людям, как мистер Оуэн. Я уверена, он прожил хорошую жизнь. Дай Бог всем такую же.

Генри изо всех сил старался не выказать своего удивления. Что она такое говорит? Не может быть, что она говорит об Артуре Оуэне. Хороший человек? Это он-то? Всю свою жизнь Генри считал деда одним из самых холодных, скупых и бессердечных людей в мире. С возрастом его мнение несколько смягчилось, но все равно — он никогда бы не употребил применительно к этому суровому старику слово «хороший».

— Уже поздно. Я, пожалуй, пойду отдыхать. Мы увидимся с мистером Оуэном утром, если он захочет, конечно.

— Я уверена, он непременно захочет вас видеть. Врачи очень возражали против поездки сюда, но он ничего не хотел слышать. Возможно, я выхожу за рамки своих обязанностей, но, мне кажется, в ваших отношениях существует некая натянутость…

— Есть. Некая… — согласился Генри с изрядной долей сарказма.

— Я так и поняла. В его неудержимом желании приехать сюда чувствовалось отчаяние. Мне показалось, он ищет примирения.

— Миссис Бредли, я очень ценю вашу заботу о здоровье моего деда, но разногласия между нами довольно велики. Человек, о котором вы говорите, мне совершенно не знаком. Всю свою жизнь я знал другого Артура Оуэна.

Ямочки на щеках миссис Бредли исчезли.

— Простите меня, — пробормотала она.

— Я рад, что мы поняли друг друга, — отозвался Генри. Он кивнул сиделке в знак прощания и направился в единственную комнату на втором этаже, которая, кроме его собственной, была обставлена мебелью, надеясь, что ее не занял Вильямсон.