Идеальная жена

Глава V

По дороге домой Энн молчала. Она до сих пор чувствовала на губах вкус поцелуя своего бывшего мужа. Новое, необычное для нее ощущение, от которого она никак не могла избавиться. До этого Генри целовал ее только один раз — на их собственной свадьбе. И тот поцелуй был не более чем данью обязательному ритуалу. Даже сейчас ей больно было вспоминать, с каким волнением ждала она своей первой брачной ночи, которая так и не наступила.

Может быть, кое-кто и думал, что Генри поступил непорядочно, но, без сомнения, ее все считали дурой, если не хуже. Окружающие абсолютно не желали замечать тот факт, что Генри женится на ней только из-за денег, и, что обидно, даже не ради ее приданого. Энн страдала, вспоминая те несколько недель, прошедших после их свадьбы, когда патетически уверяла всех, что Генри ее любит и обязательно скоро приедет. Но дни проходили бесконечной чередой, и даже ей, вечной оптимистке Энн, пришлось признать, что ее красивый молодой муж не торопится вернуться. Недоумение, одиночество и обида, переживаемые в напрасной надежде, что он все-таки приедет, были ничем по сравнению с той болью, которую ей причинил визит юного и красивого адвоката Генри.

Хуже этого, наверное, была только реакция членов ее семьи. Они не были возмущены. Их пугало только то, что они живут в одном доме с разведенной дочерью. Родители Энн вели себя так, как будто изначально ожидали чего-то подобного. Складывалось впечатление, что предложение Генри перевернуло их представления о мире, а когда он потребовал развода — все встало на свои места. Они говорили, что Генри повел себя с ней как порядочный человек: он не только взял вину за развод на себя, признавшись в супружеской неверности, которой, как подозревала Энн, и не было, но даже назначил ей огромное содержание. Как Энн хотелось швырнуть эти деньги ему в лицо! Но к ее огромному разочарованию, ее родители в короткой и недвусмысленной беседе дали понять — они не хотят, чтобы дочь и дальше жила с ними.

— Подумай только, как все это будет выглядеть, — воскликнула мать, всплеснув руками. Отец молчал, сохраняя непроницаемое выражение лица даже тогда, когда мать сообщала Энн о том, что та будет к тому же лишена наследства: — Это же естественно, дорогая. Что подумают о нас люди, если мы позволим тебе и дальше жить в нашем доме? Энн, ты же не настолько эгоистична, чтобы оставаться здесь?

Миссис Рэндольф Фостер никогда бы не сделала ничего неприличного и неожиданного, даже ради спасения своей младшей дочери. Энн думала, что мать просто не осознает, какую боль они с отцом причиняют ей своими «единственно правильными сейчас» действиями, продиктованными страхом потерять статус семьи в обществе. Конечно же, Энн все понимала. Мать поцеловала ее в мокрую от слез щеку перед тем, как выйти из комнаты, оставив Энн одну с горькой улыбкой на лице.

С тех пор они так стыдились своей дочери, что и носа не показывали в Ньюпорте. Ее родители как никто другой, должны были понять, что Генри Оуэн использовал Энн самым низким способом. И то, что они так бессердечно ее отвергли, повергло Энн в глубочайшую депрессию. Целыми неделями она только и делала, что спала и бродила по своему прекрасному новому городскому дому. Одна, постоянно одна. Она говорила себе, что ей нужно привыкать к одиночеству, потому что она теперь всегда будет одинока. Энн коротала дни, не разговаривая ни с кем, кроме слуг. Она не смела выйти из дома, боясь, что любой встречный с первого же взгляда догадается о ее позоре. От нее отказались все — ее муж, друзья и семья. Ей хотелось умереть, но не хватало смелости наложить на себя руки.

Каждый раз, когда Энн вспоминала о той счастливой, беззаботной девочке, влюбившейся в красавца Генри Оуэна, ей хотелось забраться под одеяло и никогда уже не просыпаться. Она мучила себя воспоминаниями о том, как они смеялись, танцевали вместе, о его иронической улыбке и блестящих серых глазах. И в то время, когда она так безнадежно любила его, он думал только о своих деньгах… Какой же дурой она была!

Беатрис приехала навестить ее. И именно после визита подруги Энн начала чувствовать, что внутри у нее зарождается гнев. Много недель этот гнев был направлен внутрь, так как Энн полагала, что заслужила такую ужасную судьбу. Девушка далеко зашла в самообвинениях, убеждая себя в том, что такая глупая, толстая дурнушка не заслуживает ничего лучшего. Потом она переключила гнев на Генри. Беатрис — благослови, Господи, ее золотое сердце! — помогла Энн понять, что же, собственно, произошло.

Постепенно Энн вышла из депрессии. Она очень похудела за первые несколько месяцев, прошедшие после подписания тех ужасных документов о разводе. До краев наполненная презрением к себе, она не давала себе труда даже взглянуть в зеркало, пока Беатрис не вытащила ее из кровати и не поставила перед ним. То, что увидела Энн, привело ее в состояние шока. Толстощекая девушка, которой она когда-то была, исчезла, На ее месте стояла бледная, худенькая особа с прямыми растрепанными светлыми волосами и темными кругами под огромными, но безжизненными глазами. Она выглядела так, будто прежней Энн никогда не существовало. Она разрыдалась и плакала до тех пор, пока Беатрис, неожиданно для себя самой, не дала ей пощечину.

— О, Энн, прости меня! Мне так жаль. Я не хотела ударить тебя, — воскликнула Беатрис, ее прелестное лицо исказила гримаса горя и раскаяния. Энн укоризненно взглянула на подругу, потом еще немного поплакала и, наконец, взяла себя в руки.

Медленно, очень медленно Энн возвращалась к жизни. Беатрис со своей милой матушкой буквально втащили ее в мир снова. Они оставляли Энн в одиночестве только ночью, и к тому времени она уже так уставала, что ей было все равно. Каждый день ее силком поднимали с постели, заставляли надевать красивые платья и делать модные прически. Прошло не слишком много времени до того момента, когда она смогла улыбнуться. Полдня прошло без слез. Затем целый день. А затем, спустя восемнадцать месяцев после того, как она вышла замуж, Энн рассердилась. Это был настоящий припадок гнева, с вырыванием волос и скрежетом зубов. Гнев был таким же внезапным и мощным, как летний шторм. Она шипела и плевалась, она металась в ярости, выкрикивая все известные ей проклятья, она швыряла в стену все, что попадалось под руку, отчаянно мечтая о том, чтобы в этот момент перед ней появился Генри.

Беатрис и ее матушка аплодировали, наслаждаясь представлениями, которые она устраивала, как спектаклем в «Метрополитен-Опера». Ох, как же это здорово дать выход своему гневу! Именно в один из таких моментов Беатрис подала идею «плана». Она еще раз поставила Энн перед зеркалом и заставила ее посмотреть на свое отражение. Энн так и не пришла в себя полностью после того, как увидела, что из зеркала на нее смотрит красивая, но совершенно незнакомая ей девушка, Она никогда не умела следить за своим весом, всегда была полной и сейчас совершенно не походила на ту, какой была два года назад. Теперь Энн выглядела совершенно во вкусе Генри — совсем как те девушки, которым она всегда завидовала. Новый облик вселял в нее уверенность, что она сможет отомстить, и будет наслаждаться каждым мгновением своей мести.

И сейчас, после своего дебюта в Ньюпорте, Энн поклялась себе никогда не забывать дней, проведенных ей в одиночестве.

Беатрис нарушила молчание:

— Итак, — сказала она, — он поцеловал тебя.

Энн надеялась, что в полумраке кареты подруга не увидит, как порозовели ее щеки:

— Два раза.

— Два раза!

— Я подумала, что, на всякий случай, победу стоит закрепить…

— Энн Фостер, тебе понравилось целоваться с ним! — В голосе Беатрис звучал нескрываемый ужас.

— Нет, вовсе нет. Не говори глупостей. Я его презираю. — Энн сама слышала, что голос ее звучит неуверенно. — Ах, Беа! Не нужно волноваться, что я вновь поддамся его очарованию. — Но ей пришлось добавить: — Если бы только он не был так красив, моя задача была бы гораздо легче.

Беатрис всплеснула руками.

— Вот оно что! План под угрозой. Я никогда не думала, что ты так быстро сдашься. Правда, всегда есть опасность… — добавила она задумчиво. — Мне приходилось слышать, что ненависть и любовь — значительно более близкие чувства, чем нам бы хотелось думать.

— О Бога ради, Беа, я не люблю Генри.

— Я и не думаю так. По крайней мере, сейчас. Но еще несколько поцелуев и…

— Пожалуйста, поверь мне! Я могу быть такой же хладнокровной, как и любой другой человек. Я собираюсь уничтожить его и пойду на все, чтобы добиться своего. Если для этого мне понадобится терпеть его ухаживания, не изменю решения. Но даже думать не смей, что я позволю себе оказаться настолько глупой, чтобы влюбиться в него снова. Я бы никогда не простила себе этого.

Беатрис успокаивающе похлопала Энн по руке:

— Я знаю, дорогая.

Энн облегченно вздохнула. Она очень старалась не обращать внимания на вкус поцелуя Генри, который все еще хранили ее губы.

На следующее утро в ньюпортском «Казино» играл струнный оркестр Муллали. В его скрипичной группе не хватало двух музыкантов, отсутствовал также альт — все они стали жертвами отравления несвежей рыбой накануне вечером. Но никто этого даже не заметил, потому что все были слишком заняты, сплетничая о некой бывшей миссис, а теперь снова мисс, которая посмела проникнуть на бал у Ветмора не далее как вчера вечером.

Присутствовавшие на балу настаивали на том, что они сразу же заметили что-то странное в «прекрасной незнакомке».

— Что-то такое в ней было, — говорила одна из только что вышедших замуж девушек.

— Она выглядела… — девушка как будто пыталась подобрать нужное слово, — порочной…

Галерея Хорс Шу, утреннее место встречи всех, проводящих летний сезон в Ньюпорте, была переполнена мужчинами и женщинами, облаченными в легкие наряды, выдержанные в пастельных тонах. Большинство из них с явным наслаждением обсуждали последний скандал с участием мисс Энн Фостер, девушки, существование которой едва замечали до тех пор, пока ей не «посчастливилось» выйти замуж за Генри Оуэна. «Ах, какой это будет сезон!» — говорили все. Сезон еще только начался, а уже такое событие! Собравшихся распирало от возбуждения и тайной радости по поводу того, что все унизительные сплетни касаются кого-то другого, а не их самих.

— Я слышал, что Генри взял на себя вину за расторжение их брака, чтобы избавить ее от позора, — говорила одна дама, многозначительно кивая.

— Ах, оставьте! Все знают, что он женился на ней только для того, чтобы получить свое наследство, — сказала другая, похоже, единственная точно помнившая, что происходило два года назад. Однако на ее слова не обратили внимания. Восхитительный Генри Оуэн — такой красивый и невероятно богатый, представитель Четырехсот Семейств — не может поступить низко. А кто такая Энн Фостер? Выскочка, женщина, которую допустили в ньюпортское общество только потому, что она волею случая была дочерью Рэндольфа Фостера? И еще эта бедняжка, Беатрис Лейден — верная подруга. Неужели она не понимает, какой ущерб наносит своей репутации, продолжая покровительствовать разведенной женщине?

Вдруг толпа, медленно перемещавшаяся по галерее, замерла на месте. Взгляды всех присутствующих были прикованы к двери, ведущей в мужской клуб, где только что появился мистер Оуэн собственной персоной. Он являл собой весьма импозантную картину — высокий, с широкими плечами и узкими бедрами. Черты его лица вызывали восторженные вздохи и у матрон, и у девиц. Он пользовался расположением мужчин, поскольку был прекрасным яхтсменом, отличным наездником, знал, как делать деньги, и был обожаем женщинами почти по тем же причинам. Генри Оуэн был одним из тех редких людей, плечи которых сделаны из какого-то очень гладкого материала, и любой скандал или дурное известие просто соскальзывали с них, не задерживаясь. И когда он появился у «Казино» на следующее после бала у Ветмора утро, все прикованные к нему взгляды выражали не осуждение, а сочувственный интерес.

— Вот черт, — пробормотал Генри, чувствуя себя как хорошо прожаренный бифштекс на тарелке, на который уставилась толпа голодных.

— Ощущаешь прилив храбрости, Генри? — спросил Алекс, не скрывая улыбки.

— Не очень. Объясни мне еще раз, зачем мы сюда пришли?

— Затем, чтобы показать им, что ты не полный осел, которым выставил себя вчера вечером.

— Ах, да. Серьезная причина. Но все дело в том, мой старый друг, что мне совершенно наплевать на то, что думает обо мне эта стая полумертвых рыб.

Усмешка Алекса стала еще шире.

— Да, но мне, твоему единственному настоящему другу, не наплевать. Это, знаешь ли, оскорбляет мой вкус. Ничего не могу с собой поделать.

— Ну, конечно. Как это я забыл, что моя жизнь непосредственно касается тебя.

Алекс слегка подтолкнул его, и Генри шагнул вперед, делая вид, что совершенно не замечает вызванного своим появлением ажиотажа. Будь проклято надоедливое любопытство этих людей! Он ни за что не стал бы общаться с ними, если бы это не было так важно для его бизнеса. Как ни странно, Генри был очень практичным человеком. И хотя в денежном отношении он не зависел от своего судостроительного бизнеса, очень гордился успехом, которого добился в этом деле своим собственным трудом. Его фирма «Яхты Оуэна» строила самые красивые и роскошные морские парусники в мире, которые могли купить только очень богатые люди. Вот они стоят — его клиенты, пережевывают последнюю скандальную историю с его участием и ждут, как он отреагирует. Придется их разочаровать и, если не прекратить сплетни, то, по крайней мере, приглушить, продолжая вести себя как обычно. Заурядно, рутинно, а потому — скучно.

Генри и Алекс прошли через газон, утопая туфлями в густом травяном копре. Музыка оркестра была едва слышна из-за шума, вызванного их появлением. А потом шум утих, как будто эти милые, воспитанные люди вдруг поняли, как ужасно они себя ведут, — для того, чтобы услышать друг друга сквозь какофонию звуков, которую сами же создали, им приходилось просто кричать.

Генри язвительно усмехнулся и метнул на окружающих, которые уже делали вид, что не замечают его приближения, уничтожающий взгляд. Он раскланялся с несколькими знакомыми и направился к длинному столу, сервированному кофе, чаем, пирожными и печеньем. Он сделал вид, что выбирает что-то, хотя ни есть, ни пить ему абсолютно не хотелось. Он остро чувствовал, что за ним пристально наблюдают все эти зеваки, со слоновьим тактом изображающие равнодушие. Он уловил некоторые из высказываний в свой адрес и был несказанно удивлен. Они выражали сочувствие, а не насмешку. Откровенное лицемерие этих людей рассердило его почти так же сильно, как если бы они открыто смеялись над ним, хотя он все же испытывал явное облегчение от того, что они этого не делают.

Он услышал, как одна женщина говорит своей соседке: «Она вернулась только для того, чтобы унизить его». Генри улыбнулся и подумал: «Ох, уж это покровительство прекрасного пола!».

И вдруг поднялся еще больший, чем при его появлении, шум. Первое, что почувствовал Генри, было чувство благодарности человеку, который отвлек от него всеобщее внимание.

— Боже мой, — сказал стоящий рядом Алекс, — что она еще выдумала?

Генри медленно повернулся, уже зная, кого увидит, но ему все же не удалось сдержать возглас изумления. Энн была одета в темно-синюю юбку, голубую с золотом приталенную блузу, над ее золотистой головкой реял безукоризненно подобранный в тон золотисто-голубой зонтик. Темно-синие перья плюмажа, украшавшего изысканную шляпку, плавно покачивались в такт ее движениям. Рукава ее блузы, пышные, воздушные — настоящее произведение портняжного мастерства, делали ее стройной, хрупкой и… беззащитной, несмотря на непроницаемо спокойное выражение лица. Ни жестом, ни взглядом она не дала этой взбудораженной толпе понять, что для нее все это являлось ужасным испытанием. Застенчивая девушка, которую он знал два года назад, никогда бы не посмела войти в это подобие переполненной дикими зверями клетки, да еще непринужденно улыбаясь при этом. Он заметил, как крепко сжимает ручку зонтика ее рука в белой перчатке, и понял, что Энн до смерти боится, как боялась бы на ее месте любая девушка, оказавшись лицом к лицу с толпой недоброжелателей, и что она просто научилась прятать свои чувства. Что же, черт возьми, она делает? В этот момент он поймал себя на том, что ему хочется подбежать к ней и защитить от этой жестокой толпы.

Генри проглотил чувство вины, комком сжимавшее ему горло. Это он поступил с ней так. Он превратил ее в женщину, ставшую предметом презрения и насмешек. Но у него же была благородная цель… Благодаря его короткому браку «Морской Утес» спасен и сейчас там ведутся восстановительные работы. Вскоре после развода с Энн Генри начал работы по спасению своего дома, и ему необходимо было подавить в себе разъедающее изнутри чувство вины за то, что он сделал с девушкой, которая даже начала ему нравиться.

«Женись на некрасивой девушке, — полушутя подстрекал его Алекс. — Она будет так счастлива, что вообще смогла выйти замуж, что не станет возражать, если ты разведешься с ней». Ему и до сих пор было не совсем понятно, почему он последовал этому недоброму совету. Его целью было спасение «Морского Утеса», и для этого подошли бы любые средства. Ему нужно было быстро жениться, а Энн оказалась под рукой, провожая его взглядом, полным обожания, смущавшим Генри еще до того, как он выбрал ее на роль жертвы. Да, Энн была принесена им в жертву, но она сама этого хотела. Об этом он напоминал себе тысячу раз. Он не лгал ей. Он ничего ей не обещал. Он не говорил, что любит. По крайней мере, до тех пор, пока они не предстали перед алтарем, и он не произнес клятву. Слова этой клятвы потрясли его до глубины души: «Клянешься ли ты любить и почитать ее во всякий день твоей жизни?» Он ответил: «Клянусь», — и чуть не поперхнулся этими словами.

Но, тем не менее, он не собирался выполнять однажды данную клятву. Генри считал, что быстрый развод станет самым безболезненным способом прекратить эти не нужные ему отношения. Он не слишком задумывался, чем его поступок обернется для Энн, уговаривая себя, что развестись будет менее жестоко, чем продолжать жить с ней, не любя и не замечая ее. Теперь он с большой горечью признавал, что не подумал о последствиях своего решения. И всему виной была необходимость спасения любимого «Морского Утеса».

И вот она, его бывшая жена, так и не ставшая по-настоящему женой, снова здесь, в Ньюпорте, сгибается под бременем всеобщего осуждения. Генри окинул взглядом окружающих и увидел, что многие на него смотрят с сочувствием, как бы пытаясь подбодрить его. Энн же награждали осуждающими репликами. Все с нетерпением ждали, как поступит он, и что будет делать в этой ситуации она. Энн Фостер в данный момент, в буквальном смысле слова, отлучали от высшего общества Четырехсот Семей. С сегодняшнего дня Энн Фостер не пригласят ни в один дом, ни на один прием. Она уже больше не существует — как будто кто-то силой надел на нее шапку-невидимку. И Генри знал, что шапку эту скроил именно он.

Но Генри ничего не мог с этим поделать. Он, просто смотрел на женщину, которая была его женой, и которую он так самозабвенно целовал всего каких-нибудь десять часов назад. Энн продолжала улыбаться, но Беатрис уже всем своим видом показывала, что она готова защитить подругу в любой момент. Энн еще крепче сжала ручку зонтика. Генри вновь ощутил почти непреодолимое желание сделать хоть что-нибудь, что могло бы облегчить ей жизнь. Хотя он осознавал, что не может сделать ничего! Может только наблюдать ее страдания, зная, что является их причиной. Если он подойдет к ней сейчас, это только подольет масла в огонь сплетен, но ничем не поможет спасению ее репутации.

— Отдаю ей должное, — сказал Генри, — какой сильный характер!

— И у девушки рядом с ней тоже, — вставил Алекс, улыбаясь при виде того, как Беатрис орлицей поглядывает на окружающую толпу.

— Давай-ка убираться отсюда. Мое присутствие здесь только осложняет ее положение:

Алекс посмотрел на Генри долгим взглядом и, пожав плечами, последовал за своим другом к выходу из галереи, к пустым сейчас теннисным кортам.

— Тебя не должно удивлять ее поведение, — сказал Алекс, когда они подошли к выходу из «Казино».

— Еще бы, но я удивлен.

— Если ты намерен быть негодяем, Генри, ты не можешь позволить себе обращать внимание на такую мелочь, как раненая птичка или девушка, — хмыкнул Алекс. — Ты знал, что делаешь, когда женился на ней.

— Тогда я не думало том, что делаю, — грустно сказал Генри. — Черт побери, похоже, тогда я вообще был не в состоянии думать.

— Ну, с этим я готов согласиться, Генри иронично прищурил глаза.

— Но ведь именно ты убеждал меня, что я поступаю правильно.

— Я никогда не говорил ничего подобного, — возразил Алекс резко. — Если ты собираешься предъявлять мне претензии, то будь добр, делай это корректно. Я сказал, что женитьба на мисс Фостер — умный поступок. Однако никто, будучи в здравом уме не сказал бы, что это правильный поступок.

— И что же мне теперь делать? — вздохнул Генри.

— Ты ничего не сможешь теперь сделать, мой милый друг. Она погибла. Ты был причиной ее гибели, тебе остается только продолжать.

— А как же она?

— А что она? Она получила болезненный урок в очень раннем возрасте. На мой взгляд, это лучше, чем пробыть десять лет замужем и только тогда обнаружить, что твой муж имеет трех любовниц.

— Ты имеешь в виду печальный опыт своих родителей, Алекс. Не все браки таковы. Мои родители любили друг друга. Такое случается в жизни, дружище.

— Мне не приходилось этого видеть, — нахмурился было Алекс. Но тут же его взгляд прояснился. — Поверь мне, каким бы болезненным ни был этот эпизод для нашей малышки — мисс Фостер, он несет в себе гораздо меньше горя, чем ей пришлось бы пережить, проживи она жизнь с настоящим мужем.

— Спасибо за утешение, — сухо произнес Генри.

Алекс пожал плечами, как бы заканчивая этим жестом дискуссию.

— Пойдем-ка в клуб и расслабимся за игрой.

— Иди один. Некоторые, как тебе известно, должны сами зарабатывать себе на жизнь.

Алекс расхохотался, зная, Что Генри был одним из самых богатых мужчин Ньюпорта, благодаря огромному наследству и удачным капиталовложениям, которые он предпринял, когда завладел своими деньгами. Но, тем не менее, именно его судостроительный бизнес, его первая любовь, бизнес, называемый в высшем обществе просто «хобби», занимал все его мысли.

Генри задумчиво наблюдал за тем, как Алекс шел по Фрибоди-стрит. У него не было желания ехать на верфь и работать над ожидавшими его проектами. Он чувствовал себя не в своей тарелке и знал, что его мучит совесть. Должно было пройти два года, чтобы вина, которая всегда была с ним, атаковала его так остро, и в глубине души он радовался этой боли. Но какой-то частью сознания он понимал, что Алекс прав, — если он надел на себя личину негодяя, он должен избавиться от чувства вины.

Если бы только Энн не была такой гордой, такой храброй и не стала бы вдруг такой красивой. Если бы она оставалась в Нью-Йорке, чтобы он мог, хотя бы обманывать себя тем, что там она счастлива! Если бы только он мог сделать что-нибудь, чтобы помочь ей, думал он, поворачивая на проспект Белльвю. Он поднял глаза и увидел улыбающуюся ему миссис Астор, проезжавшую мимо в своем великолепном экипаже. Ее роскошные черные волосы блестели на солнце. Он наблюдал за тем, как всемогущая ньюпортская матрона подъехала к «Казино» и милостиво улыбалась встречающим ее лакеям, и вдруг ему показалось, что он знает способ спасти репутацию своей бывшей жены и свой неудачный летний сезон.