Измена. (не) Любимая жена

Глава 38

Избежать нежелательной встречи было попросту невозможно. Завидев меня, она ни на мгновение не замялась, не замедлила шаг. Даже, кажется, сильно не удивилась.

Наши взгляды встретились, и на алых губах заиграла плотоядная усмешка. Во взгляде — ни следа неловкости или, упаси боже, стыда за всё, чему я стала свидетельницей.

Будто ничего и не произошло.

Мне почти до отчаяния захотелось, чтобы в коридоре появился ещё кто-нибудь. Чтобы наш неминуемый диалог прервали, чтобы ему помешали.

Но чуда не произошло. Пора бы вообще прекращать на чудо надеяться. Слишком ненадёжное это занятие — уповать на вмешательство высших сил, когда ощущение такое, будто эти самые силы и толкают всю твою жизнь к неминуемому краху…

— Лиля? — Игнатьева бросила взгляд на двери приёмной. — Привет. Что ты тут делаешь? Тебя что, в приёмную не пустили?

В последней фразе было столько нескрываемой насмешки, что у меня на мгновение от такой наглости даже язык отнялся.

— В приёмной никого нет, — ледяным оном отозвалась я, и не подумав здороваться.

— Хм, — рыжая стерва покрутила в руках пачку папок, которые явно планировала передать в приёмную Герману.

Или, может быть, папки были только предлогом. Может, они договорились встретиться в его кабинете после обеда, чтобы…

— И как давно ты здесь стоишь?

— Для тебя подобное в порядке вещей? — меня совершено не интересовали ни долгие вступления, ни пустопорожние беседы. Уж точно не с той, кого я застукала в постели с собственным мужем.

На мой вопрос Игнатьева недоумённо моргнула, приподняла идеально подведённую бровь:

— О чём ты? Приносить документацию начальству?

— Спать с начальством, — подкорректировала я.

Светлый взгляд сделался откровенно хищным. Стоило отдать ей должное — Игнатьева была настолько высокого о себе мнения, что не обременяла себя ложью в общении с теми, кого считала во всех отношениях ниже себя.

— О, ты об этом… Знаешь, нет. Нет, не в порядке вещей. Обычно я не смешиваю личную жизнь и работу.

Мои ногти впились в ладони, но я заставила себя продолжать. Мне нужна информация. Нужно знать, что скажет она, раз уж Герман принялся убеждать меня в своей невиновности.

— Обычно, — эхом отозвалась я. — Какая прелесть…

Игнатьева томно повела плечами, явно наслаждаясь своим превосходством в разговоре.

— Лиля, при всём уважении…

— Уважении? — истерично всхлипнула я. — Марина, да как тебе не стыдно подобное говорить? После… после всего, что я видела…

Голос мой начинал предательски подрагивать, и за это я себя до глубины души ненавидела.

Какой же контраст мы всё-таки сейчас составляли! Собранная, холодная, уверенная в себе красавица и дрожащая, едва не хлюпающая носом простушка, вообразившая, что сумеет влиться в этот чужой мир людей, чьё эго по своим размерам может тягаться только с суммами на их банковских счетах.

— Ну хорошо, — Игнатьева, конечно, не собиралась меня щадить, — если ты просишь отмести любое притворство, даже если это притворство продиктовано правилами хорошего тона…

— Лезть в постель к женатому мужчине тебе тоже хороший тон диктовал? — не выдержала я.

В светлых глазах засветился триумф — она за секунду меня надколола и теперь с удовольствием наблюдала, как я иду трещинами и рассыпаюсь, расклеиваюсь у неё на глазах.

— Это очаровательно, — промурлыкала она. — Так мило, что ты считаешь его законно своим. Женатый мужчина… Нет, это и впрямь забавно.

Она окинула меня долгим взглядом:

— Тебе ведь известно, что мы с ним знакомы очень, очень давно? Что наши семьи друг другу почти как родные? Что мы, наконец, встречались с ним какое-то время? Ну, конечно, известно. Если ты до сих пор не смогла сложить два и два, я тебе поясню. Такая связь запросто не обрывается. Она может ослабнуть, может на время почти испариться, всё верно. Но исчезнуть с концами? Нет. Это было бы невозможно.

— Чушь какая-то, — прошелестела я, отирая мокрые щёки. — Ты вообразила, что вы с ним навеки связаны?

Марина улыбнулась мне, как несмышлёнышу, на которого не имеет смысла обижаться за его глупость и наивность.

— Я ничего не воображала, глупышка. Это просто ты забыла, в каком мире живёшь. У этого мира есть законы. И эти законы работают. Могут дать сбой, несомненно. Но рано или поздно баланс восстановится. Ну, захотелось Герману отыграть романтический сюжет. Ну с кем не бывает? Богач влюбляется в миленькую продавщицу цветов. Я даже, наверное, могу это понять. Она смотрит на него глазами восторженно болонки. Он красив, богат, для неё он практически всемогущ. Наверное, это любого до какой-то степени заведёт.

Её взгляд сделался жёстким.

— Но проходит какое-то время, и игрушка надоедает. Потому что вы из разных миров, вы разной породы. Вы не сочетаетесь, что бы ты там себе ни напридумывала за эти ваши три года. Но медовый месяц прошёл, страсти схлынули — и у тебя наконец-то открылись глаза. Ты поняла, что его невозможно подстроить, подмять по себя. Стоило сразу понять, что рано или поздно это случится. Он уйдёт, вернётся к привычному. Что он и сделал.

За всё время нашего с ней не слишком-то близкого знакомства Игнатьева никогда не была настолько словоохотлива. Её попросту распирало от желания с каждым новым словом ударить больнее. Да что там ударить… она нацелилась меня уничтожить, похоронить под грудой своих безжалостных слов.

И я будто сама ей помогала — каждая фраза отзывалась во мне, отражала, возвращала мне мои собственные мысли и страхи.

В голове так и колотилось: «Она права, права, права. Ты всегда это знала. Кто ты и кто он! На что ты ему? Поигрался и бросил».

Но как же… но что же значило то вчерашнее наше безумие? В происходившем не было ни крупицы фальши. Да и как она могла там появиться? Если между нами всё кончено, то ничего и вовсе не произошло бы!

Господи… Моя голова раскалывалась.

Я уже плохо соображала, где нахожусь и что меня сюда привело.

— Так вы всё-таки… вы спите. Вы с ним… вы с Германом… вместе.

Игнатьева опять смерила меня взглядом, будто гадала, сказать ли мне всё, что обо мне думает.

Любимица его семьи, подруга детства. Идеал. Совершенство во всём.

— Да, мы спим. Герман не хотел это афишировать. Но… ты и сама всё видела. К чему тут какие-то пояснения?

Меня спасло появление секретарши. Если бы не она, я и представить себе не могла, что бы делала.

Завидев нас с Игнатьевой у дверей кабинета, Ольга пробормотала извинение и отомкнула двери. Ничего уже не соображая, я шагнула в кабинет и, невзирая на своё невменяемое состояние, всё же отметила, как нахмурилась подчинённая Германа при виде Игнатьевой.

— Бумаги для Германа Александровича? — она указал взглядом на папки в руках посетительницы.

— Я сама отнесу, — Игнатьева было направилась к дверям его кабинета, но Ольга внезапно её осадила.

— Марина Олеговна, вам входить туда запрещено. Оставьте бумаги здесь, на столе. Я передам.

«Странно», — успело подуматься мне, прежде чем эту мысль вытеснила куда более актуальная.

— А разве?.. — я осмотрелась, будто только сейчас сообразила, что Ольга вообще-то одна. — А Герман Александрович…

Ольга метнула на меня потеплевший взгляд, задержала его на моих мокрых щеках, но на этот счёт промолчала.

— Его нет, Лиля Сергеевна. Его не было и сегодня не будет. Герман Александрович позвонил ранним утром и предупредил, что у него какие-то очень важные дела и в офисе он не появится. Ему, может, что-нибудь передать?

Игнатьева не стала дослушивать наш диалог и покинула кабинет. Охваченная паникой, я даже не удосужилась посмотреть, какой эффект на неё произвёл запрет, озвученный Ольгой.

Меня сейчас занимали только два вопроса — куда уехал мой муж и что он в это самое время творит?

И не будет ли слишком поздно что-то исправить, когда я наконец получу ответы на эти вопросы…