Как упаковать любовь

Глава 39. Анна

Такси до дома обошлось мне почти в две тысячи рублей, но в тот момент сумма была последним, о чём я думала.

Я даже не помню, как заказала машину — просто действовала на автомате. Когда в трубке раздался холодный голос бывшего мужа и он, не особенно выбирая выражения, сказал:

— Я с полицией у тебя дома. Тебе лучше срочно явиться. Иначе — будут последствия, — мне словно в висок ударило. Я схватила Полю, сумку и вылетела из офиса, словно за мной гнался сам дьявол.

Дождь хлестал по лобовому стеклу, машины рычали в пробке, а я сидела, сжимая руку дочери так сильно, что та пару раз дёрнулась и посмотрела на меня испуганно. Я пыталась ей улыбнуться. Не получилось. Лицо онемело от страха и гнева.

У подъезда я едва не запнулась — ноги дрожали. Поднявшись на этаж, я на секунду застыла перед дверью. За ней были они.

В прихожей было душно, пахло потом, табаком и чужим присутствием. Тесное пространство квартиры, казалось, стало ещё меньше — как будто стены начали сжиматься. В центре стояли два полицейских. Один — лысеющий, с рыхлым лицом и короткой шеей, перелистывал бумаги, не глядя на меня. Его серая рубашка натянулась на огромном животе так, что пуговицы вот-вот должны были сдаться.

Второй стоял у входа, широкоплечий, с тяжёлым взглядом, будто специально перекрывая выход — как в плохом сне.

А Дмитрий... Он облокотился на дверной косяк, будто был здесь хозяином. На нём был дорогой костюм, темный загар и тот самый прищур — ленивый, хищный, от которого у меня когда-то перехватывало дыхание. Сейчас — хотелось выцарапать глаза.

— В общем так, Анна Дмитриевна, — сказал первый полицейский, наконец поднимая взгляд. В его глазах читалось неловкое сочувствие, но голос был отточенно равнодушным, как у человека, который за день уже пять раз говорил то же самое. — Поступило заявление. По нему указано, что в этой квартире проживает несовершеннолетний ребёнок в неподобающих условиях и, возможно, подвергается домашнему насилию.

Он кашлянул, и на последнем слове его усы шевельнулись, как будто даже им было неловко.

— В том числе… сексуального характера, — добавил он тише и тут же опустил глаза обратно в бумаги.

В ушах зазвенело. Я стояла, как парализованная, не веря в то, что слышу. Сердце колотилось где-то в горле. Поля крепче прижалась ко мне, почувствовав, как я напряглась.

— Что?! — вырвалось у меня хрипло. Я сделала шаг вперёд. — Вы... что вы вообще несёте?! Какое, прости Господи, насилие?! Вы с ума сошли?!

— Заявление, гражданочка, — поднял брови полицейский, явно перешедший в оборонительную позицию. — А на заявление мы обязаны реагировать. Проверка условий проживания ребёнка. Возможная угроза его безопасности.

Он произносил всё это почти скучающе, но я уже не слышала его. Всё внутри сжалось от ужаса, от стыда, от бессилия. Дмитрий, стоящий чуть поодаль, криво усмехнулся, и этого было достаточно — я всё поняла. Он знал. Он специально. Он выжидал момент.

Ему мало было алиментов, мало было контроля. Ему нужно было, чтобы я страдала. Чтобы я чувствовала себя ничтожной. Чтобы я прогнулась, пришла, попросила, унизилась.

Я смирилась с тем, что он выставлял меня никчёмной — плохой женой, никудышной хозяйкой. Терпела, когда он с притворно-горькой усмешкой рассказывал родне, при них, при всех, как ему приходилось искать женщин на стороне — потому что я, видите ли, не удовлетворяла его "как женщина". Проглотила эту грязь, как проглатывают стекло: с кровью и молчанием.

А потом я ушла. И он не мог с этим смириться и практически оставил нас голодать. Меня и дочь. Хладнокровно, расчетливо, как будто проверял, выдержу ли я. Будто хотел доказать, что без него я ничтожество, беспомощная тряпка.

А сейчас он пытался добиться большего. Он пришёл за мной самым подлым способом — пытаясь выставить меня плохой матерью и отнять у меня дочь, если я не приползу к нему извиняться.

Я сжала губы и выпрямилась.

— Хорошо. Заходите, проверяйте. Только сначала — при мне — объясните моей дочери, зачем вы здесь. И кто сказал вам эту мерзость.

Поля испуганно вжалась в меня, её глаза были полны тревоги и непонимания. И я знала — я не позволю ему разрушить её веру в меня, разлучить нас. Ни за что.

Полицейский переглянулся с коллегой, поморщился, будто предчувствовал, что дальше придётся вникать во что-то и потратить больше времени, чем хотелось бы.

— Нам необходимо оценить условия проживания, — официальным, но неуверенным тоном начал один из них. — Проверить, есть ли основания для заявления.

Я выдохнула. Сухо. Рвано. И указала на запертую дверь напротив.

— Вот. Это и есть всё жильё, которое у нас есть. Комната. Одна. В коммуналке.

Полицейский удивлённо приподнял бровь.

— Коммуналка?

— Да. Комната принадлежит моей тёте. Она нам разрешила тут пожить временно. Пока я не найду что-то своё. В других двух комнатах живут соседи — мы с ними почти не общаемся. У каждого тут своя жизнь. У меня — вот эта.

— Открывайте, — сказал второй, уже более твёрдо, вытянув шею, будто надеялся разглядеть всё заранее.

Я полезла в сумку, извлекла ключ. Он дрожал в пальцах. Замочная скважина никак не хотела поддаваться — как будто и она понимала, что сейчас впустим в нашу жизнь что-то грязное, чужое. Я наконец провернула замок, и дверь скрипнула, открывая всё, что у нас было.