Как упаковать любовь

Эпилог 2. Анна

(чуть более года спустя)

Солнце пекло так, будто календарь обманывал нас, отказываясь признавать, что на дворе уже сентябрь. Воздух был плотный, тёплый, пахнущий зноем, школьными ранцами и глаженными рубашками. Не верилось, что ещё чуть-чуть — и листья на деревьях вспыхнут золотом, как по команде, но пока они цеплялись за лето изо всех сил. Как и я.

Возле школы кипела жизнь: родители, щёлкающие камерами телефонов и пытающиеся собрать детей в кадр, школьники, кто с горящими глазами, кто с настороженным прищуром, учителя в нарядных платьях и с бесконечными списками в руках. Было празднично и шумно, и среди этого — лёгкая тревога, щекочущая изнутри. Наверное, это и есть ощущение настоящего рубежа.

Полина стояла чуть впереди, прижимая к себе букет, который мы с ней выбирали вместе. Два огромных белых банта в её волосах трепетали от лёгкого ветерка — как крылья. Она смотрела на учительницу, что звала первоклашек строиться, и переминалась с ноги на ногу, от нетерпения и восторженного предвкушения.

Моя девочка не боялась. Совсем. Она сияла. Её лицо было открытым и взволнованным, но не растерянным. В глазах — ожидание чего-то большого, важного, её собственного шага в новую взрослую жизнь.

Я поймала себя на том, что сжала пальцы на ремешке сумки, как будто сама сейчас впервые пойду в школу. Может, немного и так. Первый класс — ведь это не только для детей. Это и наш с ней шаг — от «мама, помоги» к «мам, я сама».

И в этой жаркой, звенящей сентябрьской суете, среди белых блузок и ярких цветов, я ощутила что-то похожее на гордость и почти что покой. Мы добрались до этого дня.

Лёша подошёл со спины, чуть склонился и поцеловал меня в висок, нежно приобняв за талию. Я сразу почувствовала, как от этого прикосновения внутри становится немного спокойнее.

— В общем, я выяснил, запись линейки будет. И общее фото класса сегодня тоже сделают, — сообщил он, заглядывая мне в глаза, будто проверяя, не перегружена ли я волнением.

Я только кивнула, всё ещё обводя взглядом школьный двор, наполненный торжественной суетой, шарами, лентами и белыми бантами. Чуть поодаль, стараясь держаться особняком, стояли мои родители.

Я знала, что они приедут, но всё равно сердце дрогнуло, когда я их увидела. Для них это был не просто первый звонок внучки — это был жест. Шаг навстречу.

Мама стояла с прямой спиной, в светлом жакете, чуть морщась от солнца. Папа держал в руках коробку с подарком — скорее всего энциклопедия или канцелярия — что-то строго «для учебы». Они смотрелись немного чужими в этой пёстрой толпе, но всё равно — они здесь. Ради Полины. Ради меня.

Мама долго не могла принять Лёшу. Старые взгляды, железобетонные убеждения: если отец есть — значит, он должен быть рядом. Кровь — это святое. Пусть пьёт, пусть орёт, пусть не участвует в воспитании как таковом — но свой.

А чужой, пусть даже заботливый и любящий, — всё равно чужой.

Я не пыталась её переубедить. Просто жила с Лешей, растила дочь, строила свою новую семью и дом — не физический, а тот, в который хочется возвращаться.

Со временем мама начала оттаивать. Медленно. Осторожно. Молча. Я это видела по мелочам: как спрашивала о нём, как улыбалась, когда Полина говорила о нем. Как перестала вздыхать в трубку, когда слышала, что он рядом.

Мы не обсуждали перемены в её взглядах. Ни к чему. Главное — они происходили.

Я почувствовала, как Лёша слегка сжал мою талию, и обернулась к нему. Он тоже заметил моих родителей.

— Ну что, подойдем? — спросил он, с тем самым теплым выражением, которое у него появлялось только в моменты, когда он хотел быть особенно тактичным.

— Сейчас, — ответила я. — Еще немного постоим тут.

Линейка была вот-вот готова начаться.

Отец Полины, конечно же, не приехал.

С Дмитрием нас всё-таки развели. Оказалось, что если в деле участвует адвокат, если никто не намекает на «потерянные документы» и не затягивает процесс — всё можно сделать быстро, спокойно и почти без нервов. Он, кстати, в суд так ни разу и не пришёл. И, если честно, это даже к лучшему.

Я не стала добиваться запретов на встречи с дочерью. Хотелось поступить по совести. Полина ведь всё равно вырастет и сама сможет оценить, кто и как участвовал в её жизни. Но, как ни удивительно, после развода он даже виделся с ней два раза. Два. В остальное время ни одного звонка, ни одного вопроса: как она, не заболела ли, что читает перед сном.

Да, иногда это задевало. Особенно когда я видела, как Лёша подбирает ей заколки под школьную форму или репетирует с ней песню для выпускного в саду, пока она стоит на стуле с деревянной ложкой вместо микрофона. Но я старалась не зацикливаться. Не злиться. Потому что, в конце концов, теряет не она и не я.

Теряет он.

Пропуская всё — её стремительный рост, перемены, смешные выражения, страх перед поездкой на поезде, счастливый визг от новой краски для волос Барби. Всё то, что не вернётся.

А мы — мы были здесь. Рядом.

— Уважаемые учащиеся 1 «Д» класса, — прозвучал в микрофоне бодрый женский голос. — Приглашаем вас подойти к своему учителю!

— Пока, мам! — крикнула Полина, быстро меня обнимая и с важным видом вбегая в строй из таких же нарядных, торжественных и немного взволнованных детей.

И вот она уже исчезла в этой пёстрой веренице — со своими бантами, букетом и рюкзаком, который едва не был размером с неё саму.

Я сделала глубокий вдох, но всё равно ощутила, как в уголках глаз предательски защипало. Ну вот, не честно — обещала себе, что не буду реветь. Обещала! И даже старалась держаться бодро всё утро. Но в горле вдруг появился ком, а на глаза навернулись эти самые слёзы.

Лёша, стоявший рядом, тут же обнял меня за плечи и крепко прижал к себе.

— Эй, не раскисай, — сказал он с теплотой, тихо, почти на ухо. — Всё будет хорошо. Она справится.

Я кивнула и уткнулась носом в его рубашку, стараясь незаметно стереть слезу.

— Я знаю. Просто… она такая большая уже. А ведь вроде только вчера я учила её ходить.

— Ага, а теперь она идёт в школу и даже не оборачивается, — усмехнулся он.

Я с нежностью посмотрела на него — на этого мужчину, который за год стал для меня не просто партнером и опорой, но и научил меня как это жить, когда тебя действительно любят, уважают и о тебе заботятся.

И как-то сразу стало чуть легче.

Мы ещё немного постояли, глядя, как малыши исчезают за дверью школы, а родители начинают потихоньку расходиться.

Лёша прижал меня к себе и наклонился к уху:

— Может, махнём отпраздновать?

Я кивнула и сделала глубокий вдох.

Сегодня и правда важный день. Первый день школы. Первый шаг Полины в новый для нее мир.

Но для меня этот день был важен ещё по одной причине. Я планировала рассказать Лёше, что мы скоро снова начинаем всё сначала. Только теперь уже вчетвером. Мы с ним, Поля, и этот крошечный секрет во мне, который недавно нарисовался двумя полосками на тесте. И, судя по реакции врача, вполне официально обосновался.

Главное — выбрать подходящий момент. Не в очереди за кофе, не в пробке, не на парковке возле магазина. А как-то красиво. Чтобы запомнилось. Или хотя бы не выглядело как: «ой, кстати, тут такое дело…»

Я посмотрела на Лешу. Он как раз что-то печатал в телефоне — наверняка отправлял фото Полины родителям или Диману.

И вдруг меня пробрала волна нежности. Этот мужчина, с которым всё так просто, и одновременно — так серьёзно. Он был рядом. Уверенный, надёжный, мой. И я, кажется, была готова к чему угодно.

И да, теперь-то, когда я в положении, будет сложнее отвертеться от третьего предложения руки и сердца. А то первые два раза я как-то съезжала с темы — то «ещё рано», то «давай пока поживём так». Но теперь, если он снова заговорит о свадьбе, мне придётся согласиться.

Хотя кто знает. Вдруг и правда пора и я зря боюсь.

Я снова вздохнула и взяла его за руку:

— Пошли. Нам нужно что-то вкусное и калорийное. Сегодня вообще день, когда можно всё.

— О-о, так ты готова есть мороженое до обеда?

— Даже два, если очень захочу, — усмехнулась я и подмигнула.

Он ничего не заподозрил. Пока. Но я знала — вечером скажу. Обязательно скажу.

И тогда этот день точно станет одним из самых запомнившихся в череде радостных событий в нашей жизни.

КОНЕЦ