Камень любви

Глава 24

— Проходи, — Анатолий отвел в сторону полог палатки. — Надеюсь, нам дадут спокойно поговорить.

Они сели за стол, друг против друга, как два шахматиста, только вместо доски с шахматными фигурами между ними лежал лист бумаги с портретом Бауэра.

Анатолий поставил локти на стол, стиснул ладони и уперся в них подбородком.

— Таня, — сказал он, — я не стремлюсь напугать тебя до смерти, но ты выглядишь так, будто вот-вот распрощаешься с жизнью. Чего ты боишься? Скажи!

— Я боюсь одного, — сказала она, — что эти непонятки поссорят нас. А я не хочу этого.

— Я тоже не хочу, — Анатолий мягко коснулся ее руки, сжал пальцы. — Успокойся. Нужно понять, откуда взялась эта книга? По сути, она интересна узкому кругу специалистов. Но попала не по назначению.

— Мягко сказано — не по назначению. Она попала в руки преступников, но не представляю, каким образом.

— Это очевидно: нашли тайник, в нем — эта книга. Предложили ее, скорее всего, любителям старины, антиквариата. Сейчас эти сделки без особого труда обстряпывают через Интернет. Возможно, покупатель из нашего региона. И должен знать Раису как облупленную, чтобы предложить ей перевод текста.

— А что там сложного, в этом тексте? — удивилась Татьяна. — Я читала книги с ятями и ерами, фитой и ижицей. У нас полно старых книг в библиотеке. Поначалу глаз спотыкается, а потом привыкаешь и даже не замечаешь.

— Согласен, книги девятнадцатого и, особенно, начала двадцатого веков можно прочитать без труда. А вот тексты восемнадцатого века трудноваты для дилетанта, особенно, если отпечатаны полууставом, кириллицей. Да и сами они даже на слух звучат непривычно.

Анатолий прищурился:

— Слушай, это отрывок из одного документа конца семнадцатого века: «…и великие государи пожаловали с Родионом шерть, а я, Ереняк, со всеми улусными людьми на своих правдах шерть пил чистым сердцем. А буде вы нa своих правдах не устоите, буди грех на воеводе и на Родионе, а буде я, Ереняк, на своей правде не устою, и буди тот грех на мне, Ереняке, и на всех улусных людех». В принципе, растолковать его нетрудно: кыргызский князь Ереняк клянется в верности русскому царю и предупреждает о взаимной ответственности сторон.

— Я поняла: и слог другой, и слова старинные, можешь меня не убеждать, — Татьяна с трудом выдавила из себя улыбку. — Неужели ты все документы знаешь наизусть?

— Нет, конечно, — Анатолий глянул на нее исподлобья. — Это я, как тот павлин, перед тобой хвост распушил. Но мы отвлеклись от темы. Думаю, бесполезно гадать, к кому и каким образом попала книга Бауэра. Я, грешным делом, сначала на Пролетова думал. Еще тот ловчила. Видела его? По образованию — учитель физкультуры, но возомнил себя знатоком истории. Есть у меня подозрения, что черные копатели, которые орудуют в Хакасии, — его рук дело. Но не пойман — не вор. Начинал с продаж фальшивой водки, а сейчас уже депутат, личность неприкасаемая. Я сдуру лет пять назад решил денег попросить у него на раскопки. Думаю, вроде увлекается историей, то и дело академиков из Москвы и Новосибирска привозит к себе на заимку. Поит, кормит их, своими коллекциями хвастается… Но зря надеялся, нынче меценаты повывелись. Такую он мину скорчил презрительную, через губу разговаривал: мол, все вы — догматики, адепты старой школы, ретрограды. Дел с вами не имел и иметь не хочу. Словом, обозвал и оплевал, как хотел…

— Вряд ли это Пролетов, — тихо сказала Татьяна. — Что ему стоило по-тихому договориться с Раисой? А так, похоже, он даже не знает об этом переводе.

— Или не придал ему значения, — Анатолий пожал плечами. — У Раисы теплая вода в одном месте не держится. Мне и то вон с какой легкостью разболтала! А уж Вадику своему наверняка рассказала. Но вопрос в другом: почему он не придал значения? Такие, как он, мигом чуют поживу.

— А может, он знаком с заказчиком перевода и просто не хочет или боится перейти ему дорогу?

— Боится или в доле с ним, — задумчиво сказал Анатолий. — Ты права, вышли почему-то на Раису, хотя в любом городе, в любом университете можно найти аспиранта или даже старшекурсника — филолога или историка, и он растолкует этот текст за час или два. Без сложностей, дурацкой конспирации, не превращая все в дешевый детектив… Но план неизвестных нам любителей старины или легкой наживы провалился. Теперь нам нужно думать о другом: как задокументировать это богатство и сберечь его. Но, поверь, сейчас это волнует меня меньше…

Татьяна внутренне сжалась, но произнесла с вызовом:

— Я знаю, что тебя волнует. Портрет Бауэра. Как получилось, что я нарисовала его, хотя никогда не видела этой книги…

Сглотнула комок в горле и решительно произнесла:

— Я видела Бауэра во сне. Вернее, когда лежала в коме. Тогда, после аварии, понимаешь?

Анатолий усмехнулся:

— Нет, не понимаю. Во сне… Ты издеваешься? После этого прошел год… Какие видения?

— Ты не веришь? — спросила она глухо. — Но я говорю правду… Хотя можешь воспринимать это как угодно!

— Таня, сама посуди, все это выглядит странно. — Голос Анатолия звучал мягко, но глаза… Глаза были чужими, и в них сквозила жалость, но не та, что сродни любви, а чувство, которое человек испытывает к шелудивой собачонке или испитому бомжу. Жалость с определенной долей брезгливости. Именно это прочитала Татьяна в его глазах и ужаснулась. За кого он ее принимает? За примитивную лгунью? И зачем она сказала ему про сон? Ведь предполагала последствия…

— Все ясно! — она поднялась из-за стола. — Тебе легче обвинить меня во вранье, чем выслушать и понять. Не хочешь знать правду — и прекрасно! Нравится считать меня соучастницей Пролетова или кого-то там еще — считай! Можешь приплюсовать сюда Федора и мои ноги, которые вдруг взяли и пошли ни с того ни с сего. Тебе ведь все странно, не правда ли?

— Таня, уймись!

Анатолий попытался взять ее за руку, но она вырвалась. Еще мгновение, и отвесила бы ему пощечину, но рассудок, видно, не до конца расстался с нею, и Анатолий избежал оплеухи. Но зато она продолжала кричать так, что собственный голос эхом отзывался в ушах.

— Ты подозреваешь меня в грязных интрижках? А мои слова для тебя — детский лепет? Бред сивой кобылы? Так тебя понимать?

Она ненавидела себя за истерику, за взрыв эмоций, который в один миг мог разрушить все, что она берегла, чем дорожила, но не в силах была остановиться. Обида захлестывала, переливалась через край. Теперь ей было наплевать и на его взгляд, и на его мнение о ней, и даже на свою любовь, потому что как можно любить человека, который считает тебя жалкой лгуньей, корыстной особой, использовавшей его расположение в своих интересах?

— Прекрати орать!

Анатолий схватил ее за плечи и резко тряхнул.

— Что случилось? Что такого обидного я сказал? Я высказал сомнение, но не сказал, что ты врешь! Выпей воды, приди в себя! Надо разобраться! Обсудить все спокойно…

— Вот и разбирайся! Мне плевать, что ты думаешь обо мне! Плевать! — произнесла она с вызовом, чувствуя, что слезы вот-вот прольются из глаз. — Я жалею, что приехала сюда. Не будет машины, уйду пешком, лишь бы не видеть тебя! Сегодня же!

— Даже так? — Анатолий помрачнел. — Что ж, иди! Я никого не держу насильно!

И отвернулся, отошел в глубь палатки. Что ей стоило броситься к нему, обнять, попросить прощения, признаться, что вела себя как последняя дура? Но Татьяна замешкалась и упустила мгновение, когда все еще можно было исправить.

— Чего стоишь? — процедил он сквозь зубы, не повернув головы. — Сказала, что уйдешь, — уходи.

Татьяна вспыхнула, хотела ответить резко, обидно, но в последний момент сдержалась, лишь фыркнула сердито и с гордо поднятой головой вышла из палатки.

Пришлось крепко стиснуть зубы, чтобы не разреветься на виду у всего лагеря. Затем надеть темные очки и собрать волю в кулак, чтобы не броситься бежать со всех ног куда глаза глядят. Она быстрым шагом направилась к скамейке на краю поляны, но там сидел дендрохронолог и, подставив лицо солнцу, блаженно улыбался.

Татьяна мигом свернула в сторону. Лишь бы не заметил, не окликнул, не пристал с разговорами! Десяток шагов — и ноги сами вывели на незаметную тропинку. Еще чуть-чуть вниз, и вот оно — знакомое бревно. В тени деревьев было прохладно, ветерок разгонял мух и комаров. Уединенное место, тихое, спокойное, словно созданное для того, чтобы проливать слезы, оставаясь никем не замеченной. Но вдруг кому-то взбредет в голову перевести дух в тенечке вдали от лагерной суеты? Не хватало, чтобы ее обнаружили здесь с опухшими глазами и красным носом. По лагерю мигом пойдут толки, пересуды…

Она огляделась по сторонам. Тропинка почти затерялась среди травы, но Татьяна направилась по ней и чуть ниже обнаружила среди камней плоский валун — идеальное место, чтобы спрятаться от чужих глаз. Сверху ее прикрывали кусты, сбоку — отвесная скальная стенка. Она прислонилась к ней, закрыла глаза. И тотчас обида нахлынула с новой силой. Взгляд Анатолия не отпускал. В нем ясно читалось разочарование. Но как он мог так быстро разочароваться, ничего не зная, не попытавшись разобраться? Разве так поступают любящие люди?

Она всхлипнула, все еще пытаясь сдержать слезы, но они хлынули ручьем. И, закрыв лицо ладонями, Татьяна зарыдала от отчаяния и полной беспомощности, оттого, что недоразумение вылилось в столь быстрый разрыв отношений.