Короли анархии

Я стоял в старой молитвенной комнате у входа в катакомбы, и мой правый глаз подергивался, когда я считал в пятый раз. Этого нельзя было отрицать. Нам не хватало двадцати трех рулонов туалетной бумаги. Кто-то либо пробрался сюда и воровал у нас, либо преступник жил прямо под моей крышей. И поскольку я точно знал, что Блейку и Киану было наплевать на то, что массы не могут подтереть свои задницы, у меня было довольно четкое представление о том, кто будет виноват.

Мои пальцы дернулись за край гребаного гипса, который мне необходимо было носить, и я пошевелился, пытаясь освободиться от ограничений перевязи. Мне так надоело носить эту чертову штуку. Так меня от нее тошнило. С рычанием я протянул здоровую руку и ослабил узел, прежде чем разорвать его.

Мое пулевое ранение все равно больше не нуждалось в перевязке, и с этим я тоже покончил. Теперь все, что осталось, — это адский гипс. Оставалось три недели, шесть дней и четырнадцать часов до того, как я смогу избавиться и от него. И тогда я смогу вернуться к своей рутине во всей ее полноте.

Я стоял неподвижно в полной тишине катакомб и заставлял себя отсчитывать полные пять минут, пока брал под контроль свой гнев.

Здесь было холодно, ледяной воздух обжигал обнаженную кожу моей груди, но я не мог заставить себя попросить помочь мне натянуть рубашку, так что это была моя норма, по которой я жил, кроме тех случаев, когда посещал занятия.

Когда отведенное время, наконец, истекло, я направился обратно через спортзал и поднялся наверх, где Татум работала над школьными заданиями за обеденным столом.

Мои зубы стиснулись от звука сверления, и мне пришлось заставить себя не реагировать на непрекращающийся шум и напомнить себе, зачем это было необходимо. Монро, Блейк и Киан были снаружи, ведя себя как кучка деревенщин, когда они вешали решетки на все окна в Храме, чтобы убедиться, что ни у кого не будет шанса снова проникнуть через них. Поскольку так называемый Ниндзя Правосудия вломился в комнату Блейка, чтобы украсть его трофеи, мы решили, что единственный надежный способ защитить наш дом от огня требует этой эстетической жертвы.

Потребовалась гребаная неделя, чтобы достать эти решетки, что, на мой взгляд, было чертовски близко к неприемлемому, но с появлением новостей о предполагаемом самоубийстве отца Татум последняя неделя все равно пошла насмарку. Так что я собирался смириться с этим и попытаться игнорировать непрекращающийся шум от того, что они втроем играют роль разнорабочих, в надежде, что после этого уик-энда мы сможем вернуться к нашей обычной рутине и мир снова наладится. Мне было невыносимо смотреть на то, как они используют инструменты и занимаются физическим трудом, поэтому я просто пытался притвориться, что этого не происходит. И это должно было быть сделано. Мы ни за что не могли оставить это место таким небезопасным, особенно теперь, когда какой-то гребаный маленький выскочка решил нацелить атаки в нашу сторону.

У меня уже было более чем достаточно планов относительно того, как я собираюсь разобраться с Ниндзя Правосудия, как только доберусь до него, и ему лучше поверить, что его жизнь не будет стоить того, чтобы жить, когда я это сделаю.

Я бесшумно пересек комнату, встав прямо за спиной Татум, пока она работала, и осторожно наклонился, пока мои губы не оказались прямо у ее уха.

— Я знаю, что ты сделала, — прорычал я, и у нее вырвался крик тревоги, когда она вскочила, опрокинув стакан с водой, и обернулась, чтобы свирепо посмотреть на меня.

— Сэйнт! Какого хрена ты подкрадываешься ко мне, как гребаное привидение?

Я наклонился вперед и развернул ее лицом к столу, прежде чем заставить наклониться над ним так, чтобы ее грудь вдавилась в лужу, которую она создала. Мои ребра вспыхнули от боли при этом движении, но я стиснул зубы, превозмогая агонию, в пользу решения этой проблемы.

— Это за то, что устроила беспорядок, Татум, — объяснил я, обнимая ее за талию здоровой рукой и возясь с ширинкой на ее джинсах.

Прежде чем я успел прийти в себя от борьбы с этим, ее руки скользнули поверх моих, и она быстро расстегнула их, прежде чем скользнуть вниз по бедрам, так что передо мной предстала ее задница в шелковых голубых трусиках, которые я выбрал для нее этим утром.

— Хорошая девочка, — выдохнул я, когда от этого акта подчинения что-то в моей груди расслабилось, и я провел ладонью по изгибу ее задницы.

Мой член был твердым, как скала, и не в первый раз я поймал себя на том, что представляю, каково было бы зайти дальше в своей одержимости этой девушкой, чем я уже вкусил. Не то чтобы я хотел. В отличие от Блейка и Киана, я на самом деле уважал гребаные правила, которые она установила для нас. Но иногда я был почти уверен, что ей все равно хотелось бы, чтобы я их нарушил ради нее.

Моя рука шлепнула ее по заднице, и острая боль пронзила мои ребра, но вырвавшийся у нее стон того стоил. Я понимал, что это не было для нее таким уж большим наказанием, учитывая то, как она приподнимала свою задницу и ободряюще стонала, но мне было все равно. Для меня не имело значения, нравилось ли ей это, потому что смысл был в том, что я контролировал ее. Я был тем, кто доставлял ей это удовольствие или отказывал ей в нем, и она отдавала мне власть над своим телом для этой цели. Наверное, для нас двоих это было хреновое занятие, но мне было все равно. По какой-то причине мы оба нуждались в этом, и я был недостаточно силен, чтобы даже попытаться остановить этот сдвиг в динамике между нами.

Я шлепнул ее еще четыре раза, пот выступил у меня на лбу, когда боль в ребрах усилилась до ожога от усилия, и, наконец, отшатнулся от нее, вцепившись в спинку стула, на котором она сидела, пока я не улучил момент, чтобы агония прошла.

— Сэйнт, — выдохнула Татум, выпрямляясь, натягивая джинсы обратно, и обнаружила, что я там, вероятно, выгляжу как разогретая смерть. — Тебе не следовало этого делать, если ты недостаточно силен, чтобы…

— Я более чем достаточно силен, чтобы отшлепать тебя, Татум, не говори мне, что это не так, или я буду вынужден доказывать это снова, — прошипел я сквозь стиснутые зубы. Я бы не признался, что причина, по которой я говорил так тихо, заключалась в том, что более глубокий вдох вызвал бы появление световых пятен перед моим взором из-за боли.

— Тебе нужно успокоиться, — настаивала она, протягивая руку, чтобы обхватить мою щеку ладонью, и хотя я никогда бы в этом не признался, мне это понравилось. Мне нравилось, что ее безраздельное внимание было приковано ко мне. Это было единственное в этом невыносимом выздоровлении, что делало его терпимым. — Уже почти два, тебе нужно принять таблетки.

— Их нужно принять в два, а не почти в два, и я все еще не закончил тебя наказывать, — сказал я тихим голосом, даже когда позволил ей тащить меня к лестнице, которая вела в мою комнату.

Шагнув на нижнюю ступеньку, Татум застыла неподвижно, и благодаря увеличению ее роста она оказалась почти на одном уровне со мной. Это минутное изменение в соотношении сил между нами заставило меня еще сильнее захотеть наказать ее. Я хотел, чтобы она стояла на коленях у моих ног, а не смотрела мне в глаза.

— За что еще ты хочешь меня наказать? — выдохнула она, ее глаза мерцали смесью страха и того, что, я мог бы поклясться, было возбуждением.

Я придвинулся к ней ближе, так близко, что наши губы почти соприкасались, и меня окутал сладкий аромат ее кожи. Едва дыхание разделило нас, и мой предательский разум вспомнил о ее правилах, которые все еще висели на холодильнике, хотя, казалось, я был единственным, кто принимал их всерьез в эти дни. Но я знал их наизусть. И я знал, что она избавилась от правила, которое мешало мне сократить дистанцию между нами, попробовать на вкус ее губы и проверить, насколько далеко она готова погрузиться в мою нездоровую одержимость.

Потому что это было вредно для здоровья. Не для меня, но уж точно для нее. Если бы она хоть немного понимала, что я к ней чувствую, я не сомневался, что она с криком бросилась бы наутек. У ее преследователя не было ничего общего со мной. Я наблюдал за каждым ее движением, анализировал каждый комментарий. Мне хотелось содрать с нее кожу, скользнуть внутрь и почувствовать каждый дюйм того, что значит быть ею.

Вот почему я наблюдал за ней с другими и заставлял себя терпеть эту пытку. Хотя ревность разрывала меня на части, я жаждал дать ей то же удовольствие, которое она получала от них. Мне нужно было увидеть, как расширяются ее зрачки и учащается дыхание, мне нужно было изучить изгиб ее позвоночника и громкость ее стонов. Мне нужно было ощутить ее всю, в каждое мгновение, от низшего до высшего. Мне нужно было ощутить вкус ее горя и купаться в ее радости, страдать от ее боли и распадаться на части от ее удовольствия.

Если я когда-нибудь переступлю эту черту, проведенную между нами, я знал, что потеряю контроль. Я бы забрал у нее все человеческие эмоции, разум, тело и душу, и поглощал бы их все до единого, пока она не была бы поглощена мной. Так я был создан. Доминировать, контролировать, уничтожать. И я не хотел разрушать ее. Я хотел наблюдать, как она расцветает.

— Где недостающие рулоны туалетной бумаги? — Спросил я ее низким и опасным голосом, мое желание к ней разозлило меня, твердое давление моего члена в спортивных штанах усилилось при одной мысли о том, что она подчинится всему, что я захочу с ней сделать.

Татум резко втянула воздух, и я подождал, не солжет ли она мне. Да помогут ей Небеса, если она это сделала. Но испорченная, чудовищная часть меня надеялась на это, чтобы я мог наказать ее еще сильнее.

Война в ее глазах не заставила себя долго ждать, и когда этот вызов вспыхнул в ее взгляде, я почувствовал, что в равной степени взволнован и взбешен.

— Я отдала немного Миле, — сказала она сильным голосом. — И я также отдала немного Невыразимым, прежде чем поняла, что они такое, — теперь я явно сожалею об этом. Остальное я стащила в школьные туалеты.

Мои руки сжались в кулаки, сжимаясь и разжимаясь, пока я боролся с желанием выругаться к чертовой матери.

— Ты понимаешь концепцию власти, Татум? — Я спросил ее. — Человек, у которого власть, правит миром. Ты знаешь, почему я запасаюсь туалетной бумагой, как будто спрос на нее у меня такой же, как у слона с дерьмом?

— Чтобы ты мог сохранять контроль над этим, будучи единственным, кто раздает жизненно важные ресурсы? — предположила она с интонацией в голосе, которая предполагала, что я был мудаком из-за этих действий.

— Неправильно. Утаивание того, в чем кто-то отчаянно нуждается, — вот в чем заключается настоящая сила. Ты присваиваешь это, в свое распоряжение, а затем заставляешь их выполнять все, что твоей душе угодно, сохраняя при этом награду, которой они больше всего жаждут, близко к сердцу. Таким образом, ты получаешь истинный контроль.

— Так же как ты предпочитаешь утаивать от меня мои письма? — спросила она с горечью в голосе, которая разожгла во мне пламя гнева.

— Что ж, очевидно, этого недостаточно, чтобы иметь над тобой власть. Так что, я думаю, пришло время, когда ты действительно будешь умолять меня о пощаде, чтобы довести дело до конца. — Я прошел мимо нее по лестнице и схватил ее за руку, чтобы заставить подниматься рядом со мной.

Часы показывали 14.00, когда мы добрались до самого верха, и я указал ей на свой прикроватный столик, чтобы она могла достать обезболивающие таблетки, которые она так отчаянно пыталась навязать мне.

Пока она доставала их, я направился к шкафу и выбрал для нее комплект белого кружевного нижнего белья с поясом для подвязок и подтяжками, а затем выбрал один из бархатных мешочков из потайного ящика под моей вешалкой для галстуков.

Татум ждала меня, когда я вышел, и я положил нижнее белье для нее на кровать, прежде чем с тяжелым стуком кинуть мешочек на тумбочку, чтобы он привлек ее внимание.

Я подозвал ее поближе и услужливо приоткрыл рот, чтобы она могла класть таблетки мне на язык по одной. В перерывах между каждой из них она подносила стакан воды к моим губам, чтобы я мог их запить, и на протяжении всего приема я просто не сводил с нее взгляда.

Закончив, она поставила пустой стакан на тумбочку и выжидающе посмотрела на меня.

Я протянул руку и провел кончиками пальцев по ее плечу, медленно скользя ими по ее коже и наблюдая, как бегут мурашки, пока я не нашел маленький серебристый шрам на ее предплечье. Он был не больше подушечки моего большого пальца, завиток гладкой кожи, странно похожий на розу. Меня расстроило, что я не понял, что это было раньше. Вирус «Аид» оставлял точно такие же следы, и, учитывая участие ее отца в его создании, для меня это должно было быть совершенно очевидно.

Я поднял ее руку и медленно прикоснулся губами к шраму, запечатлев на нем поцелуй, а также провел по нему языком. Мне следовало бы возненавидеть это пятно на ее идеальной плоти, но я этого не сделал. Это защищало ее так же тщательно, как я или был готов любой другой Ночной Страж. Это был барьер между ней и смертью.

— Я решил, что пришло время передать результаты исследований твоего отца моему отцу, — сказал я, глядя на нее снизу вверх, с удовольствием обнаружив, что ее дыхание участилось, а зубы впились в ее полную нижнюю губу.

— Ты… что? — спросила она, явно пытаясь заставить свой разум сосредоточиться на этой теме, а не на реакции ее тела на мое.

— Я обдумал все это. Каждое последнее слово. И я даже прочитал между строк. У тебя иммунитет, не так ли, Татум?

— Я… как… Я знаю, что в этих файлах ничего не упоминается о том, что он тестировал на мне вакцину, — сказала она, двигаясь, чтобы вырвать свою руку из моей хватки, но я крепче сжал ее пальцы и отказался отпускать.

— Конечно, он этого не написал. Но он подробно описал испытания, которые проводил, и включил анализ испытуемых. Есть четкие отчеты об успешных случаях наряду с неудачными, которые умерли. — Я увидел вспышку горя, промелькнувшую в ее глазах при упоминании о судьбе ее сестры, и впитал это. Я никогда не испытывал ничего более сильного, чем те эмоции, которые увидел в ней. Ближе всего к ним я ощутил смерть моей бабушки, но это оставило лишь пустоту и одиночество. Не всепоглощающую боль и чувство несправедливости. Я мог только представить, что когда-нибудь по-настоящему пойму это, если потеряю кого-то из других Ночных Стражей… или ее.

— Значит, теперь ты хочешь рассказать обо мне своему отцу? — предположила она, отбросив всякое притворство.

— Нет, — твердо ответил я. — Я не допущу, чтобы этот человек был рядом с тобой. В этих документах нет ничего, что указывало бы на то, что ты одна из немногих успешных испытуемых. Ничего, что могло бы выдать твою роль в этом, кроме этого шрама. И он ни за что не узнает об этом. Я верю, что проводимых здесь исследований будет достаточно, чтобы позволить нужным людям создать вакцину так, чтобы они никогда не узнали о твоем существовании.

— Значит, мы просто сохраним мою причастность в секрете? — спросила она, выглядя так, словно надеялась, что я соглашусь.

— Мы расскажем другим Ночным Стражам, — сказал я, потому что не стал бы хранить от них такой большой секрет. — Но это не выходит за рамки нашего круга доверия.

— Хорошо. — Улыбка тронула ее губы, и она придвинулась на дюйм ближе, как будто думала, что может обнять меня, и я цыкнул на нее.

— Переодевайся, Сирена, тебе предстоит вынести наказание.

Брови Татум поднялись, и ее взгляд снова скользнул к бархатному мешочку, прежде чем она снова закусила губу, и мой член дернулся от идей, которые я не позволил бы ему воплотить в жизнь.

Я пересек комнату, взялся за большое кремовое кресло в углу и подтащил его поближе к кровати. Вспышка боли пронзила мои ребра, но я просто стиснул зубы и продолжил двигаться, пока не добился того, чего хотел.

Татум попыталась подойти и помочь мне, но я бросил на нее сердитый взгляд, чтобы предостеречь, и вместо этого она быстро начала сбрасывать с себя одежду.

Я жадно наблюдал, как она раскрывает мне свое тело, и медленно подошел, чтобы взять бархатный мешочек с прикроватной тумбочки.

Наблюдать за тем, как она надевает белое нижнее белье, было почти так же соблазнительно, как наблюдать за тем, как она раздевается, и когда она, наконец, предстала передо мной, как воплощение невинности, мое сердце учащенно забилось.

Я приблизился к ней, нежно откинув ее длинные волосы за плечи и проведя большими пальцами по ее бокам медленным движением, от которого у нее перехватило дыхание, а позвоночник красиво выгнулся.

— Скажи мне, кому ты принадлежишь, — выдохнул я, зацепляя пальцем одну из бретелек ее подтяжек на верхней части бедра и оттягивая ее от загорелой плоти.

— Ночным Стражам, — ответила она, и хотя я ждал, что она назовет мое имя, я обнаружил, что такой ответ понравился мне еще больше. Она была нашей. Связанная Ночью. Поклявшаяся нам навеки. Что было хорошо, потому что именно столько я намеревался удерживать ее.

Я расстегнул ремешок подтяжек легким движением пальца, и они защелкали по ее коже, заставив ее вздрогнуть.

— На кровать, на спину, колени согнуты, бедра раздвинуты, — скомандовал я и чуть не застонал вслух, когда она мгновенно сделала то, что я сказал. Я знал, что мне следовало бы больше сомневаться в своей потребности в контроле, беспокоиться о том, что это говорит обо мне, но в тот момент я просто смирился с тем, что я сам по себе монстр, и я не собирался прилагать никаких усилий, чтобы изменить это. Особенно теперь, когда я обнаружил, что она так охотно идет навстречу моим потребностям.

Вид ее, вот так распростертой передо мной, вызвал боль в моем пульсирующем члене, поглотившую каждую мою мысль, пока я наблюдал за ней, и мне потребовалось мгновение, чтобы вспомнить о мешочке в моих руках.

— У тебя есть выбор, — медленно сказал я ей, развязывая завязки, и она смотрела на меня с диким голодом в своих больших голубых глазах. — Если ты предпочитаешь, чтобы я наказал тебя какой-нибудь черной работой, тогда скажи это сейчас.

— Я хочу этого, — мгновенно ответила она, все еще не понимая, что я имею в виду, но в предвкушении этого вцепилась руками в простыни.

— Хорошо. Держись за спинку кровати. Если в какой-то момент ты отпустишь, я не позволю тебе кончить. Поняла?

— Да, — выдохнула она, вытягивая руку над головой и обхватывая пальцами каркас кровати из кованого железа.

— Скажи мне, насколько ты влажная, — приказал я, доставая из сумки толстый вибратор яйцевидной формы. У него был изогнутый конец, так что, как только он оказывался внутри нее, он сразу стимулировал ее клитор и точку G. Голодный взгляд, которым она одаривала его, говорил о том, что она очень этого хотела. — Мне нужно его смазать?

— Нет, — выдохнула она. — Я мокрая. Черт, Сэйнт.

Я должен был отчитать ее за то, что она сказала больше, чем просто ответ на мой вопрос, но то, как она выдохнула мое имя, возбудило меня настолько, что я был почти уверен, что могу кончить в штаны, поэтому я пропустил это мимо ушей.

— Хорошо. — Я подвинулся на кровати, разглядывая промежность ее трусиков и с приливом удовлетворения видя, что она не лгала об этом. — Теперь лежи совершенно неподвижно. Я не нарушаю ни одного из твоих правил и не прикоснусь к тебе, пока ты будешь в этой постели.

— П… правилам? Я не думаю, что правила на самом деле применимы к…

— Правила всегда будут применимы ко мне, — прорычал я, игнорируя приступ боли, охвативший меня, когда я забрался на кровать. После этого я отказываюсь когда-либо снова получить травму в своей гребаной жизни. Это было совершенно невыносимо.

Я шел к ней, пока не оказался между ее раздвинутых бедер, глядя сверху вниз на то, как она тяжело дышит из-за меня, пока ее взгляд скользил по моей обнаженной груди. Я не мог не получить серьезного пинка от той силы, которую ощущал, возвышаясь вот так над ней, и, конечно, казалось, что ей тоже нравилось таким образом находиться в моей власти.

Я медленно опустился на колени, крепко сжимая вибратор, когда включил его и провел им по ее трусикам, так что он запульсировал у ее клитора.

Татум вскрикнула, отбиваясь от него, и я с рычанием убрал его обратно, снова выключая.

— Что я говорил о том, чтобы не шевелиться? — Предупредил я, и ее глаза расширились, когда она крепче вцепилась в спинку кровати.

— Извини, — выдохнула она, и я прищелкнул языком.

Я медленно протянул свою руку, сжимая пальцами ткань ее трусиков, прежде чем оттянуть их назад и обнажить передо мной ее киску. Черт, я никогда в жизни так сильно не хотел засунуть свой член во что-либо. Отказывать себе было пыткой. Но я жил ради боли, испытывая свой собственный контроль, так что это была самая сладкая боль.

Я не отрывал взгляда от ее бедер, пока двигал вибратор к ее входу, но все это время чувствовал на себе ее взгляд.

Я вводил его медленно, поскольку старался ни в коем случае не касаться ее плоти своей, и она ахнула, ее пальцы впились в простыни, костяшки побелели, когда она изо всех сил вцепилась в спинку кровати и боролась изо всех сил, чтобы оставаться неподвижной.

Когда я протолкнул его в нее, изогнутый конец занял идеальное положение напротив ее клитора, и я убрал руку за мгновение до того, как почувствовал бы ее влажность сам. Было почти больно вот так отказывать себе, но стон, вырвавшийся у нее, когда я отодвинулся, того стоил.

— Мне нужно позвонить, — сказал я ей, вставая с кровати и занимая свое место в кресле, откуда у меня был прекрасный обзор на нее. — И тебе придется ради этого хранить молчание.

— Что? — выдохнула она, когда я вытащил пульт из сумки и настроил вибратор на глубокий, пульсирующий ритм, и она тут же вскрикнула.

Я снова выключил его и поднял бровь, глядя на нее.

— Помнишь, что я говорил тебе о том, что нужно обладать властью, удерживая то, в чем отчаянно нуждается кто-то другой? Что ж, я держу в своих руках власть над твоим оргазмом, чтобы научить тебя значению этого чувства. И я либо вознагражу тебя им, либо нет, как мне заблагорассудится.

Ее губы приоткрылись, когда я выбрал другой ритм для вибратора, установив его на постоянное жужжание, и облизал губы, когда она задвигала бедрами, снова застонав.

Когда я выключил его на этот раз, ее пальцы начали разжиматься со спинки кровати, и я зарычал на нее.

— Если ты уберешь руку от этих прутьев, игра окончена. Если ты издашь звук во время моего телефонного разговора, все кончено. И чтобы наказать тебя, я свяжу тебе руки за спиной на остаток дня и ночи, чтобы ты даже не смогла доставить себе удовольствие закончив то, что я начал. Поняла?

— Сэйнт, я не знаю, смогу ли я…

Я снова включил вибратор, выбрав ритм, который начинался с нежного жужжания, а затем медленно нарастал по интенсивности, прежде чем затихнуть и снова нарастить.

Татум застонала, извиваясь на кровати, и я дал ей время взять себя в руки, пока набирал номер своего отца.

Она втянула воздух, прикусив нижнюю губу, пытаясь сдержать издаваемые ею звуки, и улыбка тронула уголки моих губ, когда она поддалась моей игре.

— Сэйнт, — коротко поздоровался отец, и я нажал кнопку громкой связи, положив сотовый телефон на подлокотник кресла.

Широко раскрытые глаза Татум остановились на этом, когда она поняла, что это означало, что он услышит ее, если она потеряет контроль, и я ухмыльнулся ей, когда увеличил интенсивность вибратора так, что костяшки ее пальцев побелели на столбиках кровати, и она громко ахнула.

— Отец. Я получил в собственность кое-что, что тебе нужно увидеть, — сказал я небрежно, полностью контролируя свой голос.

— Дай мне минуту, у меня вторая линия, — сказал он.

Комнату наполнили звуки приятной музыки hold, и я поиграл с функциями пульта дистанционного управления вибратором, так что он начал сильно пульсировать, вибрируя достаточно громко, чтобы я мог слышать, и Татум ахнула, бесконтрольно извиваясь на кровати.

— Один крик, прежде чем он снова выйдет на связь, — разрешил я, и Татум вскрикнула, сжав бедра вместе, как будто пыталась приглушить чувство, охватившее ее тело.

— Хорошая девочка. Теперь раздвинь ноги, сиди тихо и не кончай, — скомандовал я, прекрасно зная, что мой отец может вернуться на линию в любой момент, и она захныкала, пытаясь снова взять себя в руки.

Губы Татум приоткрылись в знак протеста, как раз в тот момент, когда тихая музыка смолкла и голос моего отца заставил ее замолчать.

— Продолжай, — сказал он, когда Татум тяжело дышала от сильных вибраций, которым я подвергал ее киску.

Я сжалился над ней и убавил пульсацию до глубокого гудения, заставляя себя сосредоточиться на разговоре.

— Я получил в свое распоряжение исследовательские заметки Донована Риверса, — сказал я, не утруждая себя никакой ерундой. — После проведения некоторого анализа я полагаю, что здесь может быть то, что требуется для разработки вакцины против вируса «Аид». В любом случае, он определенно был на правильном пути.

Пауза в три секунды была единственным признаком того, что я мог с уверенностью сказать, что это застало моего отца врасплох, и вслед за этим вернулся его голос без тени удивления. По крайней мере, в этом он меня хорошо обучил.

— Очень хорошо, перешли это мне, и я проведу анализ. Не хочешь ли рассказать мне, как оно попало к тебе в руки?

— Его дочь принадлежит мне, — просто сказал я, и в тот момент, когда Татум бросила на меня сердитый взгляд, я усилил вибрации, сотрясающие ее тело, так, что она ахнула и проклинала меня вполголоса. — Она делает все, что я говорю.

— Хорошо. Я дам тебе знать, как только у меня будет для тебя вакцина. Твой новый директор работает так, как требуется? — Спросил отец как бы между прочим, но я знал, что ничего подобного. Он не тратил время на светскую беседу.

— Да. Монро вполне вписывается, — заверил я его.

— Что ж, сообщи мне, если будет что-то еще, что мне нужно знать. Я с нетерпением жду твоего электронного письма. И убедись, что ты в безопасности. — Для кого-то другого это могло бы прозвучать как трогательное обращение отца к своему сыну, но я знал, что это скорее приказ, призванный гарантировать, что его наследник останется жив и будет брыкаться, несмотря ни на что. В конце концов, мы не могли допустить, чтобы имя Мемфиса вымерло.

— Конечно.

Линия оборвалась, и Татум мгновенно издала стон, когда она дернулась на кровати, капелька пота скатилась между ее грудей, и мне до боли захотелось слизать ее.

— Пожалуйста, Сэйнт, — выдохнула она. — Я так близко.

— Близко? — Спросил я низким тоном, увеличивая интенсивность. — Тогда, может быть, тебе стоит просить лучше.

Она вскрикнула, ее тело задрожало от приближения оргазма, и я изменил настройки, чтобы снова отложить его.

— Иногда я тебя ненавижу, — выдохнула она, и мрачная улыбка тронула мои губы, когда я наблюдал, как она погибает из-за меня.

— Только иногда? Тогда, возможно, я недостаточно стараюсь. Умоляй, Татум, только тогда я может быть дам тебе то что ты хочешь.

Я начал менять настройки одну за другой, пока она просила, проклинала и умоляла, но ее руки ни разу не оторвались от прутьев изголовья кровати, и чем больше я возбуждал ее, тем сильнее напрягался мой член от желания заполнить ее и почувствовать каждое сжатие этой тугой киски на себе.

Ее стоны превратилась в мольбу, ее голубые глаза нашли мои и остановились на них, пока она стонала и тяжело дышала.

— Что же это, Сэйнт? — она умоляла, выдавливая слова из плотины желания, которую я возводил в ее теле. — Ты тоже меня хочешь? Или дело только в контроле?

Я подумал, не ответить ли ей, но когда ее взгляд скользнул к очевидной выпуклости у меня в штанах, это показалось немного бессмысленным.

— Я хочу владеть каждым дюймом тебя, Татум. Я хочу тебя так, как никогда не хотел ни одну другую женщину. Я хочу изнасиловать и уничтожить тебя, завоевать твое тело самым жестоким способом, на который я способен. Но я не нарушу правила, никогда.

Она вскрикнула, когда я снова усилил вибрации в последний раз, желая увидеть, как она кончит для меня, когда боль в моем теле перешла за пределы желания во что-то почти невыносимое, что невозможно отрицать.

— Так не нарушай их, — выдохнула она. — Просто кончай со мной. Я тоже хочу тебя видеть.

Мои челюсти сжались от этой команды, даже когда мой член дернулся от удовольствия при одной мысли об этом. Но когда я подумал об этом, глядя, как ее совершенное тело извивается подо мной, я понял, что все равно кончу в ванной, как только это будет сделано. И на самом деле это не было приказом. Она умоляла меня сделать это, и это было именно то, чего я хотел от нее.

Я медленно поднялся на ноги, чтобы стоять над ней, глядя сверху вниз на ее полное совершенство, когда она распадалась подо мной.

Я переложил пульт в пальцы своей больной руки и не сводил с нее взгляда, пока засовывал руку в спортивные штаны и вытаскивал член, сжимая его в кулаке.

Глаза Татум расширились, когда она увидела его, ее язык облизал губы, когда она дернулась на кровати и снова застонала для меня, казавшись еще более возбужденной от вида того, что я тоже получаю удовольствие от этого.

Я застонал, когда начал накачивать свой член именно так, как мне нравилось, растирая влагу с кончика по головке и поглаживая рукой вверх и вниз по всей длине своего ствола.

— Сэйнт, — снова выдохнула Татум, и я был так возбужден, что знал, что мне не потребуется много усилий, чтобы кончить после нее. Я ускорил темп, накачивая себя, когда стоял над ней и на дюйм уступал всепоглощающему желанию, которое я испытывал к этой девушке с того момента, как впервые увидел ее.

Она вскрикнула, когда оргазм пронзил ее тело, ее позвоночник выгнулся дугой, и самое восхитительное воплощение моего имени слетело с ее грешных губ.

Удовольствие пронзило меня, и я жестко кончил, моя горячая сперма пролилась на ее сиськи, которые вот-вот должны были выскочить из белого лифчика. Проклятие облегчения и разочарования вырвалось из меня, когда я попытался отдышаться, и я выключил вибратор, бросив пульт на кровать рядом с ней.

— Теперь ты можешь отпустить спинку кровати, — проворчал я, оглядывая ее, вид моей спермы на ее теле вызывал у меня боль, поскольку это выделяло ее как мою, и мой член снова был практически твердым для нее.

Татум похотливо застонала, когда протянула руку, чтобы вытащить вибратор из-меж бедер. Ее руки начали скользить по ее телу, одна дразнила ее клитор, пока она купалась в воспоминаниях о том, что я с ней сделал, а другая пробежалась по ее идеальным сиськам, скользя по сперме, которую я оставил на ее плоти, и размазывая ее по соску, когда она освобождала его от материи.

В течение нескольких секунд, которые тянулись слишком долго, я был восхищен ею, страстно желая схватить ее и заявить на нее права должным образом, трахать ее до тех пор, пока она не начнет кричать так громко, что потеряет голос. Она была воплощением искушения, этим прекрасным, манящим, грешным созданием, созданным для того, чтобы завладеть моим вниманием так, как я никогда раньше не испытывал.

Я сделал шаг ближе к ней, прежде чем даже осознал, что делаю, и что-то во мне сломалось, когда она почти заставила меня потерять контроль.

— Прекрати, — прорычал я. — Вылезай из моей кровати и приведи себя в порядок. Тебе нужно принять душ, и твои волосы нужно вымыть. Потом я хочу, чтобы ты надела черное платье, которое я повесил для тебя в шкаф, и приготовила ужин на всех.

Губы Татум приоткрылись, когда она замерла от моего тона, но мне было все равно, если я задел ее драгоценные чувства. Если бы она соблазнила меня нарушить правила ради нее, то она бы точно узнала, каким монстром я могу быть, а я не хотел обрушивать это на нее.

Я отвернулся от нее и засунул член обратно в спортивные штаны, направляясь прямо к лестнице.

— Куда ты идешь? — крикнула она мне вслед, и я сердито зарычал, направляясь дальше по ним.

— На пробежку, — огрызнулся я.

— Сэйнт, ты не можешь! Твои ребра будут…

— Никогда не смей брать надо мной контроль! — Я зарычал на нее, полностью потеряв самообладание. — Ты не указываешь мне, что делать, и не имеешь права принимать решения за меня!

Я рванулся прочь от шока и обиды в ее больших голубых глазах, натянул пару кроссовок у входной двери и, стараясь не волноваться из-за отсутствия носков, распахнул дверь. Даже этого было достаточно, чтобы боль пронзила мои ребра, но мне было все равно, и, выйдя на холод, я хлопнул дверью так сильно, как только мог.

Я только что позволил ей изменить ход моих действий. Я никогда не собирался заводиться с ней там. Мне было все равно, как хорошо это было на по ощущениям или как чертовски идеально она выглядела подо мной вот так. Это было не то, что я планировал, и если бы я позволил своему контролю вот так однажды ускользнуть, то кто мог сказать, что было бы дальше?

Стал бы я есть пищу руками, как дикарь, одеваться одновременно в розовое и красное, вставать в шесть тринадцать? Весь гребаный мир сгорел бы от моих рук, прежде чем я позволил бы дойти до этого.

Я начал подниматься трусцой по тропинке, огибающей озеро, не обращая внимания на мгновенную вспышку боли, которая обожгла мои ребра. Но к черту это. Я не собирался позволять каким-то гребаным костям указывать мне, что я могу или не могу делать со своим собственным телом. Я бегал вокруг озера через день, пока меня не сбила эта гребаная машина, и я больше не позволю этому или чему-то еще диктовать мне, как я должен жить.

Нет, сломанные ребра не помешали бы мне бежать, даже если бы я был полумертвым к тому времени, как доберусь до Храма. И Татум Риверс не стала бы командовать моим членом, даже если бы она была самым неотразимым созданием, которое я когда-либо видел.