Крепостная

Глава 61

Весна в Верхнеуральске, как всегда, наступала нехотя, осторожно, словно боялась обрадовать жителей. Улицы тут и там засыпались прелой соломой, чтобы образовавшаяся грязь не засасывала и без того плохонькую обувь горожан.

Я шагала в сторону городской думы, где сегодня выступал мой муж. Он должен был сразу после собрания выехать в Троицк, и любящая жена не могла оставить своего благоверного без обеда.

Глафира, ушедшая со мной после свадьбы в усадьбу Евгения, не пускала меня, объясняя это тем, что ежели за мужиками бегать с мисками, то они барышню свою и в хвост ставить не будут. Эту науку она узнала от каких-то более прогрессивных крестьянок, и на меня после этого экскурса в особенности семейной жизни будто дохнуло прошлой моей жизнью.

Я любила мужа. Любила всем сердцем, доверяла ему и берегла, как новое, невиданное до этого и непознанное мною ранее счастье. И он не просто отвечал взаимностью, а и сам, без какого-либо нажима, стремился сделать жизнь мою лучше, уютнее.

К осени 1863 года должны были выйти из мастерской последние шкатулки с миниатюрами, завершающими серию. Но уже сейчас имя мастера Митрошина гремело не только в столице, но и в Китае, в Европе и даже в малоизвестной пока Америке.

Осип настоял на том, чтобы право на них, как и половина сумм от выручки, оставалась моей. Всем было достаточно денег, которые приносила мастерская. Но я пуще глаза берегла два набора самых первых серийных шкатулок и ту, с которой все началось – черную с пионами.

На них у меня были планы, которые не касались никого из знакомых мне в этом мире сейчас.

Когда Евгений вернулся из поездки в Троицк, привезя мне очередные подарки от свекра и свекрови, мы объявили Митрошиным, что ждем всех на ужин. Там мы собирались объявить о нашей с ним первой тайне – ребенке, которого ожидали не позднее Рождества. Пока о нем не знал никто, кроме нас и доктора, приехавшего на свадьбу к Петру и Анне.

Мы порадовались, когда в момент появления в доме маленького Германа никто не проболтался, что он сын Петра. Дворовый люд моментально разнес бы это известие по городку, но наша компания оказалась вполне способной держать тайну за зубами. В чем я, впрочем, и не сомневалась.

Когда за ужином отзвучали поздравления в нашу честь, а отец Евгения всплакнул, желая первой видеть внучку, а только потом уже внука, Петр встал и напомнил, что они с невестой ждут всех на венчание через неделю.

А потом рассказал, что Анна «призналась» ему, мол, Герман ее незаконнорожденный сын. Я даже рот открыла от этой новости и посмотрела на Лидию. Она будто ждала, что я на нее посмотрю. И когда наши взгляды встретились, поняла: «ветер дует» опять с того же самого направления, что и в случае их свадьбы с Осипом. Да и нашей с Евгением.

Венчание Петра и Анны проходило в Троицке. Никто не хотел, чтобы горожане, помнящие о Кларе, испортили наш праздник. Приходилось лавировать между все новыми и новыми обстоятельствами. Но Евгений, как глава города, смог легко оформить документы на развод с Кларой, как с неблагонадежной женой: женщиной, использующей поддельные документы.

Мой муж сам следил за делом, которое вели несколько сыщиков. Мы не останавливали поиск женщины, которая в один миг могла снова возникнуть в нашей жизни.

Нашлась Маруся Шукина через три года, когда у Петра и Анны была уже пара близнецов-девчушек и только-только родился сын. Летом 1866 года Евгений вернулся домой слишком возбужденный и не стал рассказывать новостей, как обычно за столом.

Глафира, к тому моменту вышедшая замуж за скорняка, тачавшего обувь на всю нашу растущую не по дням, а по часам семью, накормила моих сыновей и поторопилась уложить спать.

— Чего приключилось-то? Вон даже Глаша поняла, что ты не в духе. Рассказывай, а то завтра не пущу на службу, - я глянула, не задержалась ли Глаша в коридоре, и пересела со своего кресла на колени мужа.

Он вдруг посмотрел на меня тем самым взглядом, означающим, что выбрал самую прекрасную женщину себе в жены.

— Не хотел говорить, а потерпеть до завтра. Но раз уж вы такие все проницательные, придется…

Я осторожно прикусила его ухо и прошептала:

— Если будешь оттягивать рассказ и томить меня в неведении, покусаю сильнее.

— Кусай на здоровье, но мне кажется, ты сейчас побежишь собирать вещи, потому что такого ты пропустить не можешь, - он вздрогнул от щекотки и засмеялся.

— Что? – я встала, внутри всё натянулось как струна. Одно было хорошо – он смеялся. А это значило, что новость не совсем плохая или даже хорошая!

— Я нашел твою Клару, - внимательно наблюдая за тем, как меняется мое лицо, произнес Евгений.

— Ох! Ты ж! Ухх! - только и могла произнести я в первые секунды, - она…

— Она в Петербурге. Городничий написал мне. Ее задержали. И теперь они ждут нас с тобой, чтобы ты ее опознала и рассказала все о том, что она творила. Ее обвиняют в покушении на убийство престарелой мадам, матери одного несостоявшегося жениха Клары. Но зовут ее сейчас Мадлен!

— Вот это новости! Значит, нам надо срочно купить билеты? – я то смотрела на Евгения, то бросала взгляд на дверь, ведущую из гостиной. Мне и правда не терпелось собрать вещи и сесть с чемоданом у двери в ожидания утра.

— Билеты уже взяты. Я не мог допустить, чтобы ты, дорогая моя, пропустила это зрелище. Да и, помнится, ты хотела попасть на выставку, куда тебя зовут письмами больше полугода…

— Евгений! Милый мой угодник! Да к черту те выставки! Для меня важнее было, чтобы дети не болели. Ну как я их оставлю? Ванечке всего год!

— Ванечка уже ходит сам, чем удивил всех вокруг. Ты его к трем годам и читать, вероятно, научишь. Василий-то лентяй: три года почти, а он лежит, листочки на полянке разглядывает. Художником, наверное, будет. А вот Ванюша…

— Да. Ваня весь в тебя: шило везде, никакой управы, - я уселась обратно к мужу на колени.

Мы все ждали дочь. Причем и в первый, и во второй раз. Я понимала, что двумя детьми дело не закончится, и была не против. Мне было в диковинку и в радость растить детей с мужем, который любит их и балует не меньше, чем я сама. Даже представить не могла, какое это счастье. И понимала, как много потеряли мои сыновья из прошлой моей жизни. Если бы не Борис, что взял их под свое мужское крыло, тяжело им пришлось бы в жизни. Но Бог, как оказалось, был добр ко мне, раз посылал таких людей мне в друзья.

Петербург кипел жизнью, кажется, еще более активной, нежели в прошлый мой приезд сюда. Мы остановились в хорошей гостинице. Я, наконец, перестала, словно наседка, каждый час вспоминать о том, что дети дома остались «сиротами». Зато вспомнила о днях, когда сломя голову Евгений прибежал мне на выручку, как сделал все возможное, чтобы я не переживала и не боялась грядущих трудностей.

А самое главное: вспомнила, как терпеливо он ждал моего согласия, как бережно относился к моим идеям и не ломал моего характера.

Первой, кого я встретила в тюрьме, была Ольга. Та самая рыжеволосая, похожая на эльфа девушка. Она узнала меня и в ту же секунду принялась расспрашивать о Германе.

Пока мы ждали Владимира, я все рассказала и еще раз поблагодарила девушку за всё сделанное для нашей семьи.

— Я буду давать показания против нее, Надя. Мне и стыдно, и страшно, что так поступаю с подругой. Но она не стоит переживаний…

— Как и твоего стыда за свое решение, - поддержала я девушку. – на месте той чуть не убитой женщины может оказаться кто-то еще, а нам потом на том свете расхлебывать за свое молчание, - добавила я уверенно. Я планировала посадить мошенницу на всю жизнь.

— Я и несчастной ее не назову. Она словно наслаждалась этой игрой, будто дразнила Бога, будто говорила: «Смотри! Я и так могу. И что ты мне за это сделаешь?».

— Наш долг мы должны исполнить. Никакие сделки с совестью принимать не нужно, - Владимир очень тихо вошел в кабинет, где мы ожидали следователя, и буквально сказал то, что я хотела сказать.

Ольга посмотрела на него с интересом. Владимир тоже отметил девушку и чуть закашлялся. Я улыбнулась. Хорошая, наверное, выйдет пара, если сами того захотят.

— Я и не думал, что она такое может сотворить. Началось все с письма, которое она просила передать. А я забыл о нем. Приехал в Петербург из Верхнеуральска, забегался, а потом вот… узнал о случае с Петром. Когда он не вспомнил о жене, я вспомнил о письме! И тогда уже открыл его, не стесняясь. Там она писала некоему мужчине, имя которого в столице уж больно связано с долгами и прочими нехорошими делами. Она просила его дождаться ее возвращения и пообещала, что скоро у них будут деньги, - Владимир считал себя виноватым перед другом. Но поддерживал идею пока не напоминать Петру о Кларе.

Врачи говорили, что если память вернется через несколько лет, эти чувства, эмоции, пережитые им тогда, будут не яркими, а словно сном, увиденным когда-то давно. Он легко переживет это и смирится с правдой.

Марусю привели в кабинет двое мужчин. Она была такой же тонкой полупрозрачной нимфой, какую я увидела впервые в день их приезда с Петром в усадьбу. Единственное, выглядела она не такой холеной. Грязные волосы, хоть она и пыталась уложить красиво, блестели. Под ногтями виднелся коричневый ободок от грязи. А ее некогда шикарное платье с кружевом выглядело так, словно его пытались стирать в канаве.

Маруся не опустила глаз, а самое главное, даже не спросила о сыне. Хотя Ольга сообщила мне, что через месяц после моего отъезда мать ребенка появилась, чтобы занять денег. Она и тогда не спросила, куда делся Герман.

Мы все прямо при ней рассказали о периоде ее жизни, который пересекся с нашей, о покушениях на Осипа. Все это время Маруся делала такой невинный вид, что мужчины, охранявшие ее, сводили брови, подозревая: все сказанное здесь — об этом хрупком светлом мотыльке, взгляд которого вызывает желание спасти, уберечь от беды — ложь и не более того.

Потом был суд, на котором нашу “хранцуженку” приговорили к каторжным работам. Все женщины, присутствующие на суде, были ошеломлены, что ей не назначили смертной казни. А я не удивлялась: какая-то часть души человека, глядящего на нее, продолжает считать, что это всего лишь огромная ошибка.