Крепостная

Эпилог

В Париже есть одна солидная юридическая контора, корни которой уходят в пару веков назад. Туда и приглашены были удивленные Григорий и Михаил Силантьевы.

Они прожили во Франции уже два десятка лет, обзавелись семьями и частной практикой, которая приносила существенный доход. Единственное, о чем они горько сожалели, так это о том, что не смогли сами похоронить свою мать, не только давшую им жизнь, но и жившую исключительно для них.

Григорий осматривал кабинет, выполненный буквально с царским размахом и отличающийся от нынешних контор подобного рода, как дворец отличается от современных мотелей.

Пожилой, но крепкий, даже спортивный, со свежим загаром и улыбкой, стоимостью в несколько тысяч евро, нотариус смотрел на похожих, но каких-то очень разных мужчин с огромным интересом.

Михаил от такого любопытствующего взгляда даже опустил глаза. Неужели он впервые видит взрослых близнецов?

— Мы ждем еще одну семью с русской фамилией, - сообщил мужчина, заметив, что гостям его становится неуютно под его любопытным взором.

Когда в офис в старом, ставшем уже историческим здании вошла пара чуть постарше Михаила и Григория, нотариус поднялся, поприветствовал их и пригласил за большой дубовый стол.

Это были мужчина и женщина лет шестидесяти - семидесяти. Они увидели близнецов, переглянулись и улыбнулись.

— И так, раз все в сборе, предлагаю начать. Но начать мне придется очень издалека. Ведь эта история, которая передается по наследству в нашей семье, началась в первые годы двадцатого столетия, - представившийся Жан-Марком нотариус начал со странных слов, и Григорий с Михаилом переглянулись.

Потом он покачал головой в сторону пары незнакомых мужчины и женщины, и женщина взяла слово. На ее тонком, словно точеном лице не было ни единой морщины. Возраст ее выдавали глаза и совсем седые, неокрашенные, чуть волнистые волосы, подстриженные под каре! Кашемировое легкое пальто цвета капучино, бежевые брюки и белоснежная блузка тоже добавляли свежести и легкости ее образу. Мужчина был постарше, но он как будто даже гордился своими годами.

И теперь, оказавшись под тремя парами внимательных глаз, обращенных на них, и Григорию, и Михаилу становилось все неуютнее и неуютнее.

— Меня зовут Надежда, как, впрочем, всех женщин в нашей семье. А это мой брат Джером, - всё это она говорила на чистом русском. А потом указала на спутника. Мужчины продолжали наблюдать за незнакомцами с большим интересом, все еще ничего не понимая, - наши прапрабабушки и дедушки переехали во Францию в самом начала двадцатого века, но еще до того, как в России начались волнения, а после революция, - женшина встала, потянулась к кувшину с водой, налила и выпила осторожными глотками весь стакан.

— Я продолжу, Нади, - ее брат взял слово, чему она была рада, потому что заметно волновалась. И братья отметили, что он, как и сестра, хорошо говорит на русском. – Когда нам исполнилось семнадцать, наша бабушка собрала всю семью и рассказала историю, о которой часто упоминалось в нашем доме, но никто из детей не воспринимал ее серьезно. Мне тоже очень странно рассказывать это сейчас, но вы нас поймете, как только дело дойдет до сути.

— Наша бабушка прекрасно помнила свою бабушку. И сказала тогда, что готова передать и нам эту историю. Видимо, именно мы закончим ее, - поняв, что Джером тоже волнуется, Надежда снова взяла слово.

Ничего не понимающий нотариус просто поворачивал голову то на одного, то на другого и улыбался всем.

— Так вот, есть письмо, которое хранится в этой конторе. И, судя по его содержанию, вы должны знать об этом месте? – женщина замолчала, внимательно глядя на Григория.

— Да. Когда к нам в гости впервые приехала мама… мы ездили на экскурсию. Ее воодушевило, что эта контора существует более двухсот лет, и экскурсовод тогда заявил, что в их делах есть наследства, тянущиеся из глубины девятнадцатого века, - ответил Григорий.

— Да, я тоже вспомнил. И, наверное, не придал бы этому значения, если бы мама весь день не говорила об этой конторе. Мы, конечно, не верили экскурсоводу, но мама была очень чувствительной. Буквально весь вечер мы обсуждали, что с участием этого заведения должна быть масса книг или фильмов. Через несколько дней она успокоилась и призналась тогда, что ничего особенно грандиозного в ее жизни не было. Поэтому она так замучила всех, - Михаил грустно улыбнулся и хмыкнул. На лице его блуждала мягкая, настолько располагающая улыбка, словно дарил он ее сейчас своей маме.

— Так вот. Этой детали нам как раз и не доставало. Но все равно это ничего не раскрывает, с какой стороны ни подойди, - поняв, что Михаил сказал все, продолжила Надежда. – Есть письмо. Но оно давно в музее. Потому что начало разрушаться. Мы сделали копию. Она у нас с собой. После этого вы поговорите с мистером Летуньё. А сейчас предлагаю перейти к делу, - женщина вынула из сумки пару листов, каждый из которых был заламинирован.

Письмо перешло в руки Григория. Но когда он захотел один из листов дать брату, не позволила, поскольку это все одно и то же письмо и читать его нужно, начиная с первой страницы.

Григорий посмотрел на брата, словно спрашивая его позволения прочесть первым. Михаил молча кивнул, давая разрешение. И уставился на лицо брата, который начал читать про себя.

Когда первая страница, перечитанная вдоль и поперек, легла на стол и Григорий приступил ко второй, на глазах его были слезы. Он поднимал глаза каждую минуту, смотрел на всех, словно ища поддержки или прося помощи, но потом принимался читать дальше.

Михаил взял первый лист только тогда, когда его брат положил оба перед ним. Тишина в помещении стояла такая, что можно было услышать тиканье секундной стрелки на часах нотариуса мистера Летуньё.

Выдохнув, Михаил надел очки и прочитал:

«Григорий, Михаил, если вы читаете это, моя задумка удалась, и сквозь время у меня получится еще раз обратиться к вам. Я не стану писать здесь свое имя, потому что в процессе вы поймете, кто вам пишет.

Я не знаю, как очутилась здесь, но я прожила будто еще одну жизнь. Не думайте, что разлюбила вас, потому что больше всего тогда, очутившись на речке в деревне, мечтала побыть с вами как можно дольше. Повторюсь, я прожила новую жизнь. Хоть выглядела не совсем привычно, но уверена, вы узнали бы меня. Потому что я точно так же морщу нос, если у меня что-то не выходит, так же ненавижу вареный чеснок из плова и ношу ниточку на щиколотке, которая указывает мне, что я полнею.».

Михаил, который переживал за мать, боявшуюся к старости погрузнеть, научил ее простому методу с ниточкой сам. И некая барышня из черт-те какого века просто не могла знать этой мелочи, потому что мама скрывала свой страх, стеснялась его, считая мелким, девичьим и смешным. Да и письмо было написано еще до рождения его матери.

Он снял очки, зажал переносицу большим и указательным пальцем. А потом Григорий увидел, что плечи его брата вздрагивают.

Надежда налила воды в свежий стакан, который принес нотариус, и подала Михаилу. Он надел очки, на секунду показав заплаканные глаза, поблагодарил женщину и продолжил читать:

«Я счастлива, что Бог подарил мне вас. И молилась, даже зная, что вас еще нет и в помине. Просто знайте, что я вас любила и помнила, как и других детей, которые родились у меня здесь. Не спрашивайте, где. Потому что эта история выглядит слишком уж нереальной. Хотя, если Гриша вспомнит про ту тьму книг про «попадавца», которыми он зачитывался, а я считала ерундой… Может, это оно и есть?

Мои любимые сыновья, я прожила с вами прекрасные годы, а потом как будто прожила еще одну жизнь. И была она очень интересной, длинной, разной. Если все получится, то вы получите в той самой нотариальной конторе от меня подарок. Да, той самой конторе, которой я бредила пару дней, все думая написать о ней книгу, но не зная, как к ней подойти, бросила это дело.

И еще, чтобы вы не думали, что это розыгрыш, хочу напомнить вам о нашем отъезде из деревни в громыхающей машине. Тогда вы очень переживали, что я поеду в кузове: ведь женщин нужно беречь. Уверена, вы выросли настоящими мужчинами и бережете своих жен и детей.

С вечной любовью, ваша мама.»

Братья не заметили, как нотариус принес из подсобки небольшой деревянный саквояж или сундучок. Он был опломбирован в двух местах пломбами с печатью этой самой конторы. Но выглядели они так, словно им было не меньше ста лет.

— Простите, что не даю вам времени вникнуть в это странное письмо. Но вижу, как вы тронуты, вижу, что оно много значит для вас! Этот саквояж передавался из века в век. И теперь… Я хотел даже пригласить сюда телевидение. Но Надежда и Джером, наследники Надежды Рушанской – той самой мадам, составившей завещание, были против, поскольку не захотели, чтобы дело получило огласку, - поняв, что можно наконец, вставить слово на французском, затараторил нотариус.

— Все прочитанное вами мы обсудим, думаю, еще раз. И вы не будете против отправиться сразу к нам в гости. У нас есть семейный особняк, - тоже на французском добавила Надежда.

— Да, если у вас есть какие-то объяснения, мы за! – чуть ли не в голос согласились братья Савельевы.

Единственное, на чем настоял нотариус – открыть саквояж под запись видеокамеры. Он почти умолял оставить на память этот момент великолепной, почти сказочной истории. И все согласились.

Печати были сломаны, сундук открыт.

В нем оказались шестнадцать миниатюрных шкатулок с потрескавшимся, словно кракелюр, лаком на крышках. Также внутри было еще одно письмо, свернутое в трубочку и упакованное в деревянный пенал, щели которого были залиты воском.

— Наше наследство выглядело точно так же, - улыбнувшись, на русском сказала Надежда. - Это сейчас стоит столько, что вы даже представить себе не можете. Бабушка Надежда Дмитриевна Рушанская все настолько правильно оформила, что нам до сих пор принадлежат печать и право на использование этих миниатюр. А еще есть небольшая, но очень интересная книга, которая не представляет общественного интереса, но была напечатана нашей прабабушкой по специальному заказу. Есть три экземпляра, один из которых станет вашим. Сейчас все шкатулки из мастерской Митрошиных, сооснователем которой так же была Надежда Дмитриевна, признаны одним из самых великолепных наборов, сохранившихся с того времени.

— Если я все понял, мы в чем-то духовные братья и сестра? – наконец смог выдавить Григорий.

— Именно так. Только если вы не отрицаете, что это возможно, - улыбнувшись и поняв, что напряжение в помещении начинает падать, ответила мадам Надежда.

— В тех книгах, о которых, кстати, недавно прознали и за которыми ведут сейчас охоту коллекционеры и ученые, есть удивительная строка. Я помню ее наизусть, - Надежда отвлеклась на чашку кофе, принесенную секретарем, потом продолжила:

«Ежели вы сами закрепощаете себя, не даете себе настоящему жить по сердцу, то, даже будучи свободными, полной свободы вы не узнаете никогда!».