Любовь после никогда

ДВАДЦАТЬ ОДИН

Лейла

Я считаю в голове.

1, 2, 3, 4, 5…

Посчитай до 100, девочка моя, и засчитай время. Я вернусь прежде, чем ты закончишь.

За исключением того, что Тейни, как и мой отец, не вернется, и я это знаю. Врачи полны надежд и говорят хорошие слова, их банальности побуждают меня и Девана молиться, потому что ей нужна вся наша хорошая энергия. Сохраняйте веру, призывайте нас.

Она сейчас на операции.

Деван сидит рядом со мной, сжимая мою руку. Все места на моей одежде, которые были мокрыми от крови Тейни, теперь высохли, запеклись и затвердели, и это постоянное напоминание об этом. Низкий шум в ушах не утихает, а ладони постоянно влажные от пота.

Деван, кажется, не возражает.

Я сдвигаю руку, но хватка, удерживающая ее на месте, крепче. Деван не отпустит меня. Я едва замечаю его присутствие. Но он все еще здесь. Сидя рядом со мной в приемной больницы, мы оба тихо и неподвижно ждем новостей.

По крайней мере, он не пытается сказать мне, что все будет хорошо. Или мой личный фаворит, произнесенный миллионом и одним доброжелателем: — План есть, — я должна довериться плану , и все получится, как будто какой-то божественный кукловод принимает решения относительно траектории каждой жизни на этой планете.

Действительно трудно увидеть план, когда плохие вещи продолжают происходить. Либо вокруг ничего и никого нет, либо люди, которых я люблю, недостаточно важны, чтобы их спасти. Ни мама, ни папа, ни Тейни…

Мы с Деваном оба подпрыгиваем, когда его телефон вибрирует. Мое сердце ударяется о ребра с такой силой, что они треснут. Один взгляд на экран, и он наконец вырывается.

— Позволь мне сказать это. Это Эшкрофт, — бормочет он.

Я ожидаю звонка по поводу недавнего убийства. Эшкрофту понадобится отчет, и завтра нам придется провести пресс-конференцию. Я вытираю лицо. Мы должны были поговорить и с Хендерсоном…

— Ты справишься одна? — Деван еще не ответил и не встал. Его темные глаза ищут мои.

— Один из нас должен делать свою работу, — говорю я ему. — Пожалуйста, иди. Это наше дело, и я не хочу, чтобы кто-то еще вмешивался и мешал нашему прогрессу. Кого бы мы ни искали, к кому бы мы ни приближались… они пытались убить Тейни. Сделай это для нее, — мои глаза горят, но слезы не текут и не приносят мне облегчения. — Мне нужна минутка.

Деван смотрит еще секунду и наконец кивает в знак согласия. — Конечно.

Мы оба знаем, о чем я на самом деле прошу. Мне никогда не приходилось умолять Девана оставить меня в покое. До настоящего времени.

Он смотрит на меня так, будто боится оставить меня, как будто я могу сделать что-нибудь безумное, когда никто не смотрит. Я зашла так далеко, хочу заверить его. Я дошла до этого момента в своей жизни, сколько бы темных импульсов и мыслей из бездны ни атаковало меня в любой момент. Я буду в порядке. Со мной все будет в порядке.

Онемение внутри означает, что со мной все будет в порядке.

Деван нажимает на экран, чтобы ответить, и немедленно выходит из зала ожидания, чтобы поговорить с капитаном Эшкрофтом в более приватном месте.

Менее чем за полсекунды Габриэль падает на только что освободившееся место, появляясь в тот момент, когда Деван скрывается из виду. Я моргаю, глядя на него.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я свинцовым тоном.

— Разве это не очевидно?

Он подъезжает достаточно близко, чтобы оказаться там, если я приглашу приглашение, но с достаточным пространством, чтобы я не чувствовала себя задушенной.

— Какие новости? — спрашивает он.

— Пока ничего. Они все еще над ней работают. Я продолжаю готовиться к приходу хирурга.

— У нее было для тебя сообщение? — Габриэль толкает, не любезно. — Она хотела с тобой о чем-то поговорить?

— Да, она это сделала, — его голос успокаивает острые углы, а не онемение, и я расслабляюсь по отношению к нему на несколько дюймов. — Она сказала мне не возвращаться в клуб.

Я не смотрю на него.

Горечь поднимается внутри меня, как желчь, и обжигает все, к чему прикасается.

— Ты имеешь в виду «Бархатное Подземелье».

— Точно.

Не знаю, почему я не очень удивлена, увидев здесь Габриэля. Я качаюсь на краю жесткого пластикового сиденья, пока мои ноги не прижимаются к полу. Готовлюсь к воспоминаниям, которые всегда захватывают меня, когда происходит потеря такого калибра, такого масштаба.

Он издает какой-то звук в глубине своего горла, и когда я сосредотачиваюсь на нем с периферии, он смотрит на стену впереди. Пока он не заметит мое внимание и не повернется ко мне.

— Лейла… я не знаю, что я могу сказать, чтобы ты почувствовала себя лучше, — он одаривает меня кривоватой улыбкой, которую он не имел в виду. — Я знаю, как угрожать и убивать. Поддерживать? Этого нет в моем резюме.

— Я такая же.

Бессознательно я придвигаюсь ближе к нему, как будто тепло его тела растопит мой озноб и снова соберет мои раздробленные кусочки в связную картину.

Он старается не прикасаться ко мне. Сейчас он ничего не говорит, и его молчание утешает. От меня не ждут, что я заполню пустоту словами. Только приятное общение, пока Габриэль смотрит вперед, на пустую серую стену, а остальные люди здесь занимаются своими делами. Смерть — это их работа, такая же, как и моя, за исключением того, что им поручено сдерживать ее, а мне поручено найти виновника.

Однако вместо воспоминаний или того, чтобы поддаться спирали, которую жаждет моя психика, я ослабляю бдительность и прислоняюсь к нему. Потому что его присутствие здесь, что бы я ни говорила себе, действительно что-то значит.

Тепло его тела проникает в меня, и я использую его, чтобы согреть свое.

Стены, которые я держала между нами, ничего не сделали, кроме как помогли мне оставаться в безопасности. Помогали мне быть на шаг впереди от еще большего горя, потому что, когда вы впускаете людей, они покидают вас. Это так просто. Смерть рано или поздно забирает каждого, но для людей в моей жизни, друзей или семьи, смерть приходит гораздо раньше.

Габриэль становится единственным, что я чувствую и знаю, пока жду. Якорь жизни, когда я просто хочу… уплыть.

— Тебе не обязательно здесь оставаться, — наконец удается сказать мне. — Я уверена, что у тебя есть места, где можно побывать, и люди, которых можно убить.

— Я там, где хочу быть, — отвечает он.

Я издала дрожащий смешок, прежде чем спросить: — Что такого в больницах, что делает их такими чертовски ужасными?

Так странно наблюдать, как он поворачивается ко мне, физически видеть изменения в нем, когда он снимает свою броню. Его плечи чуть-чуть сдвигаются вперед, мышцы расслабляются, и холодная дымка его нейтрального выражения лица начинает таять, когда он балансирует локтями на коленях.

Он до сих пор не прикоснулся ко мне.

— Вот как тяжело они борются с неизбежным. Иллюзия, что есть какой-то контроль над тем, что происходит.

— Мой отец был эмоционально жестоким засранцем, когда пил, — рассказать эту историю не так сложно, как я всегда представляла. Хуже всего то, что я наполовину задаюсь вопросом, что Габриэль подумает обо мне, когда я это выложу. — Он ни разу и пальцем меня не тронул, после того, что случилось с мамой, но… времена были тяжелые. И он уже никогда не был прежним, когда моя мама покончила с собой. Я не виню его. Кто сможет вернуться после такого? Тем более, что ее разум раскололся после изнасилования.

Габриэль напрягается при этих словах.

И все же, продолжая рассказ, мы оба расслабляемся, хотя напряжение так и не утихает полностью.

Отвлечение.

Вот и все.

— Он не был плохим парнем, по-своему. Теперь я думаю, что папа знал, что что-то не так в ту ночь, когда его убили. Он не хотел, чтобы я в это вмешивалась, и заставил меня сосчитать до ста, пока я ждала его возвращения. Сказал мне оставаться на месте, и он меня найдет. Сто превратилось в две, затем в три. В конце концов я не подчинилась ему, пошла в магазин и… нашла его.

Эта сцена вспыхивает в моей памяти настолько сильно, что оставляет во рту горький привкус. — Я украла зажигалку до того, как приехали копы, — заканчиваю я.

— Конечно, ты это сделала, — в его голосе нет осуждения.

Мне нравится разговаривать с ним, не подвергая себя цензуре. Так что, возможно, он не так уж и плох в этом вопросе комфорта. Не так, как он говорит себе.

Я храню всю эту новую информацию о нем, чтобы просмотреть ее позже.

Хотя это не так уж и важно.

Как только это дело будет раскрыто, мы разойдемся.

Возможно, однажды мне даже придется арестовать его.

Но он уйдет, и я тоже.

— А ты? — спрашиваю я.

Его глаза светятся. — Ты меня не исследовала? Думаю, тебе захочется узнать все о папочке Торе.

Я, конечно, провела несколько поисков, но хочу услышать, как он расскажет мне сам. Из его уст и его опыта, а не скудной информации, собранной об этом убийце кем-то другим.

— Отвлеки меня, — прошу я.

Я та, кто прикасается к нему первой, кто перестает подавлять желание положить руку на его предплечье.

— Я вырос в кругах наркоторговцев, — он наклоняется и понижает голос, чтобы никто его не услышал, хотя нас здесь только двое. — Не здесь, в Джерси, а в Нью-Йорке. Я не знал своего отца. Какой-то наркоман. Мама работала не покладая рук, чтобы обеспечить еду на стол, и когда я увидел этих контрабандистов, всю власть и деньги, которые приносит торговля… Я захотел этого, — его губы дергаются. — Пообещай мне, что не возьмешь меня за это признание, детектив. Все это должно быть не для протокола.

Я прижимаюсь к нему сильнее. — Ты знаешь, что это так.

Через несколько секунд его массивная рука накрывает мою, и наши пальцы переплетаются. Мне следует убрать руку. Мне следует перейти в противоположную сторону комнаты подальше от этого убийцы.

Я действительно не хочу.

Это глупо, что мы доверяем друг другу. И все же он сидит там, позволяя мне прижаться к нему, в то время как мы оба отрываем рубцовую ткань и обнажаем раны. Такие раны никогда не заживают.

Его рука чертовски приятна на моей.

— Я стал больше участвовать в наркобизнесе, — признается Габриэль. — Начинал с малого, продавая марихуану и кокаин на улицах, но ненавидел это. Несмотря на мои связи на тот момент, мою мать загнали в угол и ограбили. Она отдала бандиту свое обручальное кольцо, а он все равно выстрелил ей в плечо, — презрение капает из каждого слога. — Она сделала то, что ей сказали, и все равно пострадала. Я сразу понял, что обаяние и уличная смекалка могут создать репутацию, благодаря которой вы сможете отплатить людям за вред, который они причиняют другим.

— Когда ты…

— Начал убивать? — наконец он смотрит мне в глаза. — Был заказан удар по конкуренту, который начинал с малого, а затем начал браконьерствовать на чужой территории. Я выполнил приказ, хотя он начался как вызов. Никто не думал, что я это сделаю, но мне очень хотелось проявить себя. Я хорош в этом. Смерть. Я научился превращать свой характер в навыки, которые сделали меня ценным товаром.

— Кому-то вроде Стивенса, — слабо заполняю я пробел.

Габриэль поворачивается ко мне лицом, и от тяжести этих зеленых глаз у меня сжимается грудь. Я не скучаю по жару в его выражении лица. — Точно. Я также довольно хорошо разбираюсь в характерах. Он кусок дерьма, но у него есть драйв. Он упрям. Я знал, что он пойдет далеко.

Смешно поддерживать какие-либо связи с этим человеком. Наемный убийца, который только что признался, что ему нравится убивать. Или если не восхищает, то, по крайней мере, признает и ценит, что он в этом умеет.

Что это оставляет нам?

— Детектив Синклер?

Приход хирурга вырывает меня из мыслей.

Я прочищаю горло, протираю глаза, пытаясь сосредоточиться. — Да.

Габриэль не поднимается на ноги, но я поднимаюсь, и это движение разрывает наши руки. Хирург вышел раньше, чем я ожидала. Но то, как он качает головой…

Мой живот проваливается сквозь пол.

— Мне очень жаль. Это не те новости, которые я хотел бы сообщать людям, которые уже скорбят…

— Что? — я лаю. — Что случилось? Что вы говорите?

— Мы не смогли…

Моя собственная дрожь возвращается. — Нет. Где она? Я хочу ее увидеть.

— Мы не смогли ее спасти. Была слишком большая кровопотеря, — продолжает хирург. — Пуля серьезно повредила ее органы, а внутреннее кровотечение…

Нет . Гром моего пульса заглушает остальные его слова. Я замираю на месте и быстро моргаю.

— Спасибо, доктор, — говорит за меня Габриэль. — Я возьму это отсюда.

Комната сомкнулась вокруг меня, потому что я знала. Я знала, что Тейни не вернется. Я знала, что ее дружба со мной приведет ее в такое место, куда я не смогу последовать. Я не могу дышать.

Чувство клаустрофобии усиливается, когда Габриэль обнимает меня и тащит из зала ожидания к лифту. Вернемся на первый этаж и на парковку. Я затмеваюсь его руками, борюсь за каждый вздох, и свое отражение я не узнаю.

Слишком бледная, слишком безумная, слишком трясущейся.

— Если тебя вырвет, то подожди, пока мы уйдем отсюда.

Ему пришлось практически перебросить меня через плечо, чтобы вытащить из лифта.

— Тейни.

Голос, исходящий из меня, не мой. Это детский голос. В своей голове я вижу момент, когда я нашла папу под светящейся красной вывеской круглосуточного магазина, с зажигалкой на видном месте на груди.

Габриэль ведет меня туда, где я припарковалась, и я толкаю его, решив идти самостоятельно, хотя мне и нужна его поддержка. Машина там. Если я успею, то вернусь домой, возьму виски, пистолет, я…

Габриэль выхватывает ключи от машины из моей руки, и я даже не осознала, что потянулась за ними, пока он это не сделал. Я точно не чувствую, как металл впился в мою кожу и оставил бескровный отпечаток.

— Дай мне мои ключи, — рычу я.

Мир вращается вокруг меня, а небо над головой — не что иное, как размытое пятно. Жара бабьего лета начала угасать, и прохлада ночного воздуха обжигает мою кожу. Я приветствую эту сенсацию. Все лучше, чем онемение.

Что мне делать? Как мне жить без Тейни?

Она — все, чем я не являюсь, полная жизни и уверенности. Настоящий вид. Не ту фальшивую чушь, которую я торгую.

Не есть, я исправляю. Была. Она была всем этим. И я больше никогда ее не увижу.

Мое горло сжимается, закрывается, горячее и царапающее, и каждое мое тело протыкается иголками.

— Ты не водишь машину в таком состоянии.

— Ты меня не знаешь, — я обхватываю себя руками, хотя это не помогает. — В каком я состоянии, Габриэль? Смерть случается каждый день, и я нахожусь в гуще событий. Если ты думаешь, что здесь все по-другому, то ты обманываешь себя.

Он обхватывает меня за талию и притягивает к себе, пристально глядя на меня и побуждая попытаться остановить его. Вместо того, чтобы драться со мной, он усиливает хватку.

Я все еще дрожу, когда он тащит меня к своей машине, чудовищному черному внедорожнику. Я вынуждена позволить ему взять на себя управление и вести.

Тишина, тишина вокруг меня. Он ничего не говорит, когда швыряет меня на пассажирское сиденье, и я вздрагиваю. Ничего о странном икающем кашле в глубине моего горла. Никто не удивляется больше, когда я остаюсь на сиденье и позволяю ему пристегнуть меня.

Тишина вокруг меня.

Больше не надо считать.

Никто больше не придет меня искать.