Мама знает лучше

«Голыми руками»

Три года спустя; Аури, Москва

Когда я резко открываю глаза и вскакиваю с постели, в голове все еще шумит, а в ушах стоит вой толпы:

Шлю-ха! Шлю-ха! Шлю-ха!

Все тело сводит судорогой.

Тяжело дышу, уперев руки в колени, закрываю лицо руками. Они дрожат. Мне не страшно, скорее, это другое чувство. Может быть, паника? Или все же страх? Если честно, то у меня есть некоторые проблемы с социальными навыками. Например, я терпеть не могу сборище людей, поэтому даже в магазин не хожу. Вечно заказываю доставку. Ну, если это не совсем крайний случай, или мне нужно что-то совсем мелкое, когда заказывать ради этого курьера почти стыдно.

Но это самое меньшее из моих бед.

Считаю до десяти, чтобы успокоить бешеное сердцебиение, и изо всех стараюсь перестать думать и вновь, и вновь прокручивать в голове эти крики ликующей толпы.

Ты уже давно не там, Аури. Все давно закончилось. Все в прошлом. И этот адский городишко, и твоя мерзкая свекровь, и он.

Все давно закончилось.

Давай, вспоминай. Все давно кончилось.

Медленно перевожу взгляд в окно и вижу Москву. Не скажу, что я питаю к ней сильные чувства или хотя бы теплые. Нет, на самом деле. Столица для меня — всего лишь декорации к обыденности. У меня есть квартира, которую мне купила мама недалеко от своих апартаментов, чтобы иметь возможность в любой момент «подскочить» и помочь. Есть машина, за которую я как раз недавно выплатила кредит. Кстати, это, наверно, единственное, что меня по-настоящему радует. Иногда выехать на ней и погонять по ночной Москве — это почти свобода, не обремененная травмами. Есть работа. Когда я только узнала, как на самом деле моя почти-свекровь ко мне относится, ему я, конечно, сказала, что все нормально, но в груди моментально вырос протест. Я не могла допустить! Даже мысли! Быть на нее похожей. Это было унизительно, а еще здорово кусало мою гордость, и я с легкой руки перевелась с экономического на факультет IT. Слов нет, чтобы описать, как же я рада, что когда-то давно сменила профиль еще на этапе своего обучения. Сейчас бы, боюсь, с моими загонами у меня было бы гораздо больше проблем. А их нет. Я — большой начальник. Ну, как? Опять же, мои проблемы с коммуникациями, раздражительность и тотальное несовместимость с людской тупостью едва ли смогла бы возвысить на высокую, открытую должность. Я — теневой босс. Серый кардинал, если угодно. Занимаюсь всем: от программного обеспечения до аудита. Могу нарыть компромат или взломать почти что угодно. Мое прошлое научило меня одному, и я сейчас не о том, что нельзя верить тупым мужикам с деспотичными мамашами в дуэте, нет. Я говорю о том, что если ты хочешь управлять и контролировать свою жизнь, а не быть овцой, которую завтра могут внезапно посчитать лишней — стань незаменимой.

Именно ей я и стала. Незаменимой. Я — один из лучших компьютеров умов в столице, который при этом не гнушается моралью или законом. Перевожу: мне нет дела до деталей сделки. Если я могу ее выполнить, и мне за это достаточно хорошо заплатят — я возьмусь. Будь то жена, которую нужно словить на измене, или поставленный управлять гендир, у которого внезапно слишком слишком пухнет кошелек и растут единицы недвижимости в загашнике. Я выведу их на чистую воду, солью всю информацию, и меня абсолютно не будет волновать, что потом с ними будет.

Потому что в свое время на меня всем было насрать.

Ну, и у меня тоже есть свои приоритеты: моя семья. В частности, мой сынок. Его зовут Святослав*, но для меня он всегда есть и будет Светом.

Я родила его раньше срока в частной клинике. Наверно, поэтому у него нет никаких осложнений, а может быть, он просто сильный.

Захожу в его комнату и смотрю, как он спит, раскинув ручки на подушке с ежиками. У него длинные, кучерявые и светлые волосы, а еще невероятно голубые глаза. Как у…

А-а. Стоп. Нет.

У меня стоит жесткое табу на любое сравнение моего ребенка с его биологическим отцом.

Потому что он непохож. Свет растет смелым и умным, а не тупым ублюдком, которым вечно управляла и будет управлять его бешеная мамаша.

Слегка мотаю головой и иду готовить кашу. Через полчаса я разбужу его, потом мы пойдем и почистим зубки, умоем личико. Будем завтракать. Свет у меня привереда еще та. Он ест только гречу с молоком. Никакой овсянки, никакой манки в доме быть не должно. Если учует — истерика гарантирована.

Я не против.

В остальном он хороший мальчик. Добрый, умеет делиться, и в садике у него много друзей. Он — контактный ребенок, который очень любит животных. Все полки в его комнате заставлены энциклопедиями, а сказки мы готовы слушать только про волшебных львов или сказочных бычков.

Я его безумно люблю.

Если честно, то после всего, что со мной случилось там, мне было страшно, что все будет наоборот. Так ведь бывает. Не нравится, конечно, думать подобным образом, но люди склонны винить в грехах родителей — детей. Даже если ребенок твой. И я очень боялась…Господи, как же я боялась, что буду такой же отвратительной мамой, но нет.

В Свете я вижу либо себя, либо маму, либо бабулю. Но не его. На любые попытки сравнить их — табу. Я же говорила…

— Свет, пожалуйста, только аккуратней.

Мы спускаемся вниз, а он слишком быстро бежит в своих крутых кедах. Как бы ни упал…такое уже просто было. Только сошли синяки на коленках. Но мне это нравится…в смысле, не его раны, конечно, а то, что он всегда встает. Знаете? Сам. Упал — рыдает, но барахтается и встает. Потом, конечно, рыдает еще громче, чтобы его пожалели, но сам факт! Поразительный факт…что он всегда встает. Не остается лежать, как бы больно ни было.

Я этому у него учусь.

Вставать, как бы сильно тебя ни ударило…

— Мам! Мам! — говорит он, пока я пристегиваю его ремешками к детскому креслу, — А поехай ближе к садику! Чтобы все-все видели твою крутую машину!

Тихо смеюсь.

— Хорошо, сына. Подъеду.

— И побибикай! Когда отдашь меня Марине Сепановне — побибикай, чтобы все видели!

— Степановне.

— Сепановне.

Ай, черт с ним.

Поднимаю глаза на сына, улыбаюсь ему и киваю.

— Побибикаю. Готов?

— Готов!

Свет звонко смеется, а я закрываю дверь и открываю другую — водительскую.

У меня не то, чтобы какой-то «суперкрутой спорткар», но машина необычная. Черный Форд Мустанг — наверно, он предмет вожделения мальчиков любого возраста и года рождения.

Мы выезжаем с парковки и сразу сворачиваем вправо, а потом добираемся и до оживленного проспекта. Ехать нам недолго, поэтому я не переживаю о времени: доберемся быстро.

— Мамуль? — тихо спрашивает Свет, и я бросаю на него взгляд через зеркало заднего вида и слегка улыбаюсь.

— Да, малыш?

— А ты поедешь сегодня к бульбуле?

Меня тут же пронзает, как ударом тока.

Бульбуля у нас — это не моя мама. Он называет ее почтено — бабушка Эмма. А вот ласковое прозвище «бульбуля» дано совсем другому человеку. Женщине, которая меня воспитала и вырастила. Моей бабушке.

Я не хочу сейчас о ней разговаривать, чтобы не травмировать ребенка. Дело в том, что бульбуля сначала уехала с нами из того ада, а потом с нами и жила. До недавнего времени. Мне хочется верить, что совсем скоро будет жить снова, но…все слишком неоднозначно.

Бабушка сейчас в больнице. Последние пару месяцев она совсем сдала, и ее туда забрали. Она все реже приходит в сознание, и все чаще перед моими глазами стоит момент, когда уже и не придет.

Я не знаю, что буду делать тогда.

Разбитое сердце и потерянная, сомнительная семья, согласитесь, ничто по сравнению с тем, как твой родной человек уходит…из-за тебя. А все из-за меня. Она тяжело перенесла наш отъезд, пусть сама же на нем и настояла…

Тогда; после инцидента в магазине

Я не выхожу из своей комнаты, а лежу под одеялом и плачу. Снова и снова вспоминаю все эти лица-оскалы, их насмешки и брезгливость.

За что?

Мне правда непонятно. Мы все были знакомы всю мою жизнь, и как так в одночасье все перевернулось.

Я думала, что они — моя семья. Нет, конечно, но все же немного да. Друзья, соседи, помощники, готовые прийти в любой момент на помощь. И весь этот город…он казался таким счастливым, сказочным местом, а на самом деле — обычная клоака, где грязь грязью погоняет.

Чтоб они все сдохли!

Черт, нельзя так думать…Я жмурюсь, сжимаюсь и молюсь, чтобы никогда больше не произносить таких страшных слов, но они снова и снова лезут в мою голову. Как раненный зверь, я делаю все, чтобы защититься…и самое противное, что не знаю, как нажать на стоп.

Эту педаль как будто вырвали с корнем…

— Аури? Ты не спишь?

Слышу тихий бабушкин голос, но посильнее закусываю губу. Я не знаю, что ей сказать и как. Я боюсь. Увидеть в ее глазах осуждение или недоверие? Черт, это будет страшнее любого удара в спину.

Только не она…

Пожалуйста, уходи.

Но бабуля не уходит. Напротив, она открывает дверь, заходит, а потом присаживается на край кровати.

Наверно, знает, что я не сплю, но молчит. И я молчу. Не знаю, как оправдаться и попросить банального прощения за свою беспечность и глупость.

Наконец, она тихо вздыхает.

— Аури, я думаю…что тебе лучше уехать в Москву.

У меня все внутри обрывается. Я шумно выдыхаю, всхлипываю, больше себя не сдерживая. Зачем? Кого я пытаюсь обмануть? Конечно, она все знает.

— Ты веришь им, да? — глухо спрашиваю, но сразу ощущаю ее теплые руки.

Они тянут одеяло вниз.

— Аурелия, посмотри на меня сейчас же!

Смотрю. Когда бабуля говорит таким тоном — не смотреть нельзя! Это закон.

Бабушка сейчас очень серьезно и воинственно настроена, а с такой бабушкой лучше не спорить. В этот момент вся ее мягкость тает на глазах.

— Не смей больше спрашивать такие глупости, поняла?! Никогда в жизни не поверю, что ты могла…

Я не даю ей договорить. Мне этого достаточно.

Врезаюсь в ее объятия и горько плачу, пока она гладит меня по спине и целует периодически в макушку.

На это уходит достаточно времени. Наверно, она понимает, что сейчас я дееспособна к любому серьезному разговору — мне нужно время. Что ж, Аури. Оно у тебя есть.

Когда заканчивается вместе с истерикой, бабушка говорит тихо.

— Я не верю, родная, но…эти люди…Аури, они не дадут тебе жить спокойно. Ты же не хочешь потерять ребенка?

Резко поднимаю глаза и сталкиваюсь с мягкой улыбкой.

— Конечно, я знаю. Сколько уже?

— Три недели.

Бабушка кивает пару раз.

— Три недели…надо уезжать, Аури. Надо думать о малыше. Они доведут тебя, и ты его потеряешь. Я не позволю…

— А как же ты?

— А что я?

— Останешься тут одна? Разбирать мои проблемы? Я не могу…

— Не останусь.

— Не останешься?

— Мы поедем вместе.

Сейчас

Думаю, бабушка знала, что я просто не смогу бросить ее в том болоте одну. Ну, или она сделала это, чтобы я не нервничала, но…в конечном итоге отъезд из родного города и его предательство в принципе, очень сильно ее подкосили.

Бабушка сдавала на глазах. Она будто растворялась в столичном смоге. Исчезала…утекала сквозь пальцы.

И все это моя вина…

Я чуть сильнее сжимаю руль и давлю улыбку.

— Нет, Свет. Без тебя я не поеду…

Это вранье, конечно. И мне за него очень стыдно, но я не хочу, чтобы он видел свою любимую бульбулю в таком состоянии. Я хочу, чтобы он запомнил ее такой, какая она всегда была: добрая, светлая и со смехом, способным довести любого до мурашек и улыбки.

На самом деле, у меня всегда один и тот же маршрут. Я отвожу в садик сына, а потом еду к бабушке. Не знаю зачем. Она этого не видит и, наверно, даже не знает.

Я чувствую себя такой глупой! Беспомощной! Будто пытаюсь удержать дым голыми руками, хотя это невозможно! Она уходит, и я ничего не могу с этим сделать…

Так, ладно, нет. Не смей.

Каждый раз, когда я произношу эти страшные слова даже про себя, у меня глаза начинает печь, будто в них насыпали гору песка. А при ребенке плакать нельзя! Никогда! Это еще одно табу. Я не хочу его травмировать. Когда-то давно прочитала, что малыш должен видеть свою маму только в хорошем настроении — значит, так и будет. Улыбаюсь и киваю.

— Приехали. Пошли, я передам тебя Марине Сепановне.

Он довольный, выпрыгивает из машины, когда я его отстегиваю, а потом вприпрыжку несется в сторону своей группы. Передаю его, слежу, чтобы все было хорошо, и только когда вижу, как Свет ловко отбивает пять своим приятелям — ухожу. Конечно, не забываю об обещании. Проезжаю мимо садика медленно, бибикаю и усмехаюсь, когда дети с открытым ртом смотрят на мою машину, а мой сын гордо тыкает себя в грудь и что-то вещает.

Закатываю глаза — артист. Это у него точно от бабушки Эммы.

Как только я попадаю снова на оживленный проспект, то о манерах забываю тут же. Ловко маневрирую, обгоняю, газую. Таких, как я, называют «хамлом на дороге», но мне плевать, если честно. Мне уже на многое плевать, и я давно не думаю о том, какое впечатление создаю.

Меня от этого отучили звери. Спасибо.

Телефон начинает звонить, когда я почти добираюсь до больницы. Осталось всего три светофора.

Мама

Знаете, как бывает? Ты всего лишь смотришь на экран, видишь имя, но уже понимаешь, о чем будет разговор?

Вот это мой случай.

Как только я читаю короткое «мама», все нутро мое обрастает льдом, а сердце падает куда-то вниз на бешеной скорости.

Боюсь.

Я ужасно боюсь! Настолько, что спирает дыхание, а горло сжимает. В первое мгновение мне настолько дико страшно, что я даже думаю проигнорировать вызов, но потом быстро смахиваю ползунок и шепчу глухо.

— Да, мам?

Она всхлипывает.

И это провал…

— Аури…

В ее голосе нет больше привычной легкости и задора. Он пронизан болью, отчаянием и горечью.

Так что, да. Я знаю, что она скажет дальше, но…черт, я совершенно не готова это услышать, поэтому выпаливаю:

— Я уже близко, сейчас приеду.

— Аури, ты можешь уже не спешить…

По наитию мотаю головой.

— Нет, нет. Я почти здесь, я…

— Аури, бабуля ушла. Ее сердце остановилось полчаса назад…

Нет, вот это провал. Момент, когда уже ничего не исправить, настал.

Она ушла.

Ее больше нет с нами…

*Имя Святослав славянского происхождения. Образовано из двух слов: «святая» («светлая») и «слава», поэтому имеет различные значения. Чаще всего трактуется как «священная слава».