Проклятие Бессмертных: Метка Вечных. Книга 1

Глава 1

Нина

Что ты делаешь, когда просыпаешься с татуировкой, которой у тебя не было прошлым вечером?

«Хм. Что за чушь?» — вот первая мысль, что пронеслась в моей голове, когда я разглядывала странный знак на своём запястье.

С виду — самая обычная татуировка. Крошечная, размером с пятирублёвую монету, будто бы нанесённая одним точным движением иглы с чёрной тушью. Всего один символ — архаичный, странный, ничего знакомого. Просто перевёрнутая латинская буква «г» с завитком, перечёркнутая по центру спиралью.

После яростной атаки с помощью спирта и отбеливателя я добилась лишь того, что кожа вокруг покраснела и заныла, откликаясь на каждое прикосновение тупой, ноющей болью. Медленно и неохотно я пришла к выводу: чернила и впрямь находятся под кожей, въелись в неё так, словно были там всегда.

Или, по крайней мере, это было на них очень похоже.

Я была абсолютно уверена, что это не внезапно проступившее родимое пятно такой дурацкой формы. Оно и правда выглядело как настоящая татуировка — чёткие линии, ровный цвет, никаких признаков неаккуратности или кустарной работы. Проблема была в том, что вчера вечером его ещё не было. Я не была на вечеринке, не пила и ничего не забывала. Лунатизм? Исключено. Я легла спать ближе к двум ночам, после того как досмотрела очередные три серии корейской дорамы, которую уже неделю смотрела запоем — ни один салон в городе в такое время уже не работал. Да и среди знакомых тату-мастеров не было шутников с таким больным чувством юмора. Я легла в кровать, уснула под привычный шум машин за окном, а проснулась — и вот тебе, пожалуйста. Татуировка. Прямо на запястье, не заметить невозможно, спутать не с чем.

Поразительно, как человеческий мозг справляется с, казалось бы, невозможным. Потратив целый час на безуспешные попытки стереть эту дрянь, моё сознание просто отказалось обрабатывать проблему дальше, словно нажало кнопку экстренного выключения. Загадка была вытеснена куда более простой и насущной задачей — я опаздывала на работу. Вот это я могла понять. Вот это могла решить. Вот с этим можно было иметь дело.

Вместо того чтобы погружаться в пучину паники, гадая, что же это такое на моей руке и откуда оно взялось, я просто… занялась обычными делами. Я впопыхах собралась, наспех подвела глаза чёрным карандашом, кое-как причесалась, запихнув непослушные волосы в хвост, и помчалась на остановку. Я даже не знала, зачем стараюсь выглядеть прилично. Не похоже, чтобы мои «коллеги» это оценили. Они не отличались особой общительностью, болтливостью и внимательностью к деталям. Ничего личного — они просто не могли себе этого позволить.

Они были мертвы, в конце концов.

Я работала экспертом-криминалистом в бюро судебно-медицинской экспертизы. Каждому новому знакомому приходилось объяснять, что моя работа — это не то, что они видели в том самом сериале про следователей, где все ходят в дизайнерских костюмах и раскрывают дело за сорок минут экранного времени. Всё было куда прозаичнее и приземлённее. Моя задача — собирать данные, фиксировать показатели и результаты. Существовали другие, более важные, лучше оплачиваемые и куда более умные люди, которые сидели в тёплых кабинетах и действительно раскрывали преступления, складывая факты в стройную картину. А я всего лишь вставляла в умерших пластиковые градусники, вырезала кусочки тканей для анализов по разным поводам и делала множество малоприятных фотографий для экспертизы.

Это не значит, что у меня не было живых коллег. Просто так было забавнее думать о людях на столе, освещая свою работу налётом чёрного юмора. Иначе пришлось бы относиться к тому, что я делаю, слишком серьёзно, а так жить было попросту невозможно — сойдёшь с ума от мрачности происходящего. Мои настоящие коллеги были милыми, обычными людьми, с собственной жизнью, о деталях которой я не имела особого понятия. И всех всё устраивало — мы соблюдали негласные границы.

Вопреки расхожему мнению, в морге никто не работал по ночам, как то любят показывать в фильмах ужасов с их атмосферой вечного мрака и скрипучих каталок. У меня была самая обычная, с восьми до пяти, рутинная жизнь, как у большинства обычных людей. Пусть и связанная с мёртвыми телами. Что ж, кому-то ведь приходится этим заниматься. Правда, иногда от меня слегка пахло химикатами, несмотря на все старания. Я использовала мятный шампунь, потому что если брала что-то цветочное, то начинала пахнуть, как похоронное бюро — приторно и удушающе.

Прислонившись к запотевшей стенке старенького автобуса, я уткнулась в телефон, машинально листая пальцем бесконечную ленту новостей, не вчитываясь в заголовки. Автобус снова задержался, пришлось ждать на остановке больше двадцати минут, что было совершенно неудивительно. Весь Барнаул в час пик намертво вставал в пробках, превращаясь в одну сплошную вереницу машин.

Было забавно, что в нашем сибирском городе можно было запросто опоздать на работу на пятнадцать минут, и всем было совершенно плевать — никто даже бровью не поведёт. Автобусные маршруты Барнаула, особенно в межсезонье, когда погода не могла определиться между осенью и зимой, становились настоящим испытанием на прочность нервной системы. Я подозревала, что, если голубь вздумает присесть на дорогу, движение встанет минут на двадцать, пока птица не соизволит убраться восвояси.

Я даже думать не хотела о том, что творилось здесь зимой, в настоящую сибирскую пургу, когда ветер сбивал с ног, а снег залеплял глаза.

Я, хоть и против своей воли поначалу, успела полюбить Барнаул со всеми его причудами и недостатками. Я перебралась сюда из деревни в Алтайском крае, чтобы поступить в университет и получить нормальное образование, потом была практика, меня взяли на работу, и вот я застряла здесь, пустив корни. Теперь у меня была типичная жизнь одинокой девушки лет двадцати семи. Несколько комнатных растений на подоконнике, которые я периодически забывала поливать, работа, пара близких друзей, увлечения вроде просмотра дорам и — как знак личного прогресса в суровых сибирских реалиях — собственная однокомнатная квартира, за которую я выплачивала ипотеку.

Моя жизнь была такой же, как у большинства людей вокруг: подъём по будильнику, работа, дом, заполнение свободного времени чем придётся, сон, снова подъём, снова работа, день за днём, неделя за неделей. Пару раз в неделю я встречалась с друзьями в каком-нибудь кафе или выпивала по бокалу пива с дышащими коллегами, обсуждая всё что угодно, кроме работы. Изредка случались одно-два свидания, которые обычно ни к чему не приводили, и жизнь казалась вполне удавшейся, во всяком случае, не провальной.

Разве это не успех? Намылить, промыть, повторить.

Каждый день был похож на предыдущий, как близнец на близнеца. И большинство людей считало именно такую жизнь успешной и правильной. Медленно и плавно двигаться к закату, делая одно и то же — предсказуемо, безопасно и по расписанию.

Если честно, сегодняшний день всё же немного отличался от обычного.

Я то и дело почёсывала руку сквозь рукав тёплой кофты, не в силах остановиться. Едкая химия, которой я атаковала свою внезапную татуировку утром, теперь дико зудела и чесалась. Может, и не стоило набрасываться на неё с мочалкой и хлоркой, будто пытаясь оттереть пятно от краски, но тогда я была на грани настоящей паники. Закатав рукав, я украдкой взглянула на метку, надеясь, что она волшебным образом исчезла за время поездки. Может быть, отбеливатель всё же подействовал с задержкой? Но нет. Вокруг красного, раздражённого пятна, которое я сама же и устроила своими попытками стереть татуировку, метка по-прежнему красовалась на своём месте, чёткая и насмешливая.

Я не чувствовала той боли, которую, вероятно, должна была причинить свежая татуировка. Абсолютно ничего не ощущалось, пока я не принялась яростно её сдирать утром. Ощущение было такое, словно она была со мной уже много лет, давно стала частью тела.

Я-то прекрасно знала, как должна выглядеть татуировка на человеческой коже. Я видела сотни, если не тысячи тату на телах, и знала, как чернила со временем приобретают лёгкий сероватый, слегка размытый оттенок по краям, как бы искусно и профессионально их ни нанесли. У меня самой не было ни одной татуировки, но у большинства тел, попадавших на мой стол в морге, они имелись — от маленьких символов до полноценных рукавов.

Эта штука на моей руке была невозможна. Её просто не должно было там быть. По всем законам логики, мне следовало бы мчаться в больницу и требовать объяснений, но что, чёрт возьми, они мне скажут? Посоветуют не баловаться наркотиками или алкоголем, и тогда, глядишь, я не буду просыпаться с татуировками, о которых ничего не помню? Мне бы просто не поверили, если бы я сказала, что пила яблочный сок, смотрела корейские дорамы и легла спать в своей квартире. Решили бы, что я либо напилась до беспамятства и не помню, либо меня опоили в каком-нибудь баре или клубе.

В любом случае, вызвали бы полицию, я написала бы заявление на нескольких листах, и ровным счётом ничего бы не произошло. Никто не пострадал, никто не убит, ничего не украдено, и начинать расследование было попросту не с чего. В лучшем случае, приехали бы проверить мою квартиру на следы взлома. Я уже проверила сама — их не было, дверь заперта, окна целы. Полицейские могли бы только развести руками и уехать, посоветовав быть осторожнее.

Так что же, спрашивается, мне было делать? Взять отгул на работе и сидеть дома? Свернуться калачиком на полу и рыдать без остановки, пока не кончатся слёзы? Вызвать экзорциста и попросить его изгнать демона татуировок?

Я не была из тех, кто плачет и паникует при первых признаках неприятностей. Я считала себя здравомыслящим, рациональным и логичным человеком, способным держать себя в руках. Ещё в медицинском университете я подрабатывала фельдшером на скорой помощи, наматывая километры по ночным вызовам. Я усвоила простой, но действенный принцип «сперва действуй, потом паникуй» от нескольких старших, куда более циничных и бывалых барнаульских парамедиков, повидавших на своём веку всякого.

Те ещё были ребята, надо сказать.

Метод был предельно прост — сначала реши проблему, а уж потом рыдай в подушку, если очень хочется выпустить пар. Не раз и не два я приезжала на вызов, где человек, с которым случилась реальная беда, был в относительном порядке и держался из последних сил, а тот, кто звонил и вызывал скорую, нуждался в помощи куда больше из-за острого приступа паники и истерики.

Сперва действуй, потом паникуй. Я повторяла эту мантру про себя, как заклинание, пытаясь сдержать нарастающую волну тревоги, которая грозила накрыть меня с головой. У меня на руке была татуировка, которую я не помнила, чтобы делала, и её появление было абсолютно невозможно с точки зрения здравого смысла. Но ничто не невозможно на самом деле, всё лишь временно необъяснимо. Как фокусы в цирке: узнаешь секрет — и всё становится смешным и таким простым, что хочется ударить себя по лбу. Стоило мне понять, в чём подвох, и всё станет очевидным и логичным.

Всю дорогу до работы я рассеянно потирала то место на руке, где красовалась метка. Теперь оно стало ощутимо гореть и пульсировать под пальцами. Как с укусом комара — трогать его было себе дороже, только усиливаешь зуд, но, как и с укусом комара, я не могла остановиться, снова и снова проводя пальцами по ткани рукава.

Проходя мимо поста охраны, я привычным движением швырнула свою потрёпанную сумку на чёрную ленту рентгеновского сканера. Государственное учреждение, государственная безопасность, государственная бюрократия. Это было Бюро судебно-медицинской экспертизы, и располагалось оно не в самом фешенебельном и престижном районе города, мягко говоря. Пусть здание и примыкало к массивному зданию краевой больницы, но всего в паре кварталов отсюда находился мрачный следственный изолятор, в этом самом ничейном пространстве между спальными районами и промышленной зоной с заводами.

Сюда постоянно пытались зайти самые разные люди — кто под кайфом от наркотиков, кто не в себе от горя, большинство — нечто среднее между этими крайностями.

— Привет, Гриша, — бросила я охраннику, выуживая сумку с другой стороны сканера.

Он был моложе большинства своих коллег-охранников, которые обычно были крепкими мужчинами предпенсионного возраста. Когда-то, почти шесть лет назад, мы вместе начинали с практики в медицинском университете, сидели на одних лекциях. У Гриши была явная склонность не слишком напрягаться, если дело его не увлекало по-настоящему. А увлекало его очень немногое в этой жизни, так что работа охранника с её размеренным графиком и предсказуемыми обязанностями подходила ему просто идеально.

— Нина, — Гриша широко улыбнулся и оторвался от своего потрёпанного планшета. — Пивасика? Сегодня вечерком?

У него была удивительно добрая, чуть кривая улыбка и взъерошенные каштановые волосы, торчащие в разные стороны. Я всегда думала, что он тратит на их причёсывание ровно столько времени, чтобы не походить на бомжа, но и не больше минуты. Он был из тех парней, что всегда ходят в мятой футболке, а сверху — либо в поношенной толстовке, либо в рабочей форме охранника. Во всяком случае, я не видела его в другом виде за все годы знакомства.

Мы с Гришкой подружились ещё года три назад, когда он только устроился сюда охранником, и до сих пор оставались близкими приятелями, несмотря на все его недостатки. Он был грубоват в общении, и большинство наших коллег считало его скорее законченным козлом, чем милым чудаком с золотым сердцем. Проблема была в том, что Гриша совершенно не умел общаться по-человечески, даже по меркам тех, кто ежедневно имеет дело с мёртвыми телами. Он просто физически не мог удержаться от того, чтобы не высказать всё, что приходит в голову, в каждый подходящий и совершенно неподходящий для этого момент. Я же находила в этом своеобразный юмор и даже определённое очарование, а он мирился с моими странностями и причудами — вот так мы и уживались все эти годы.

— А почему бы и нет? — почти не задумываясь, согласилась я на послематчевые посиделки в нашем любимом баре. — Конкретно сегодня мне как раз не помешает выпить. И даже нужно.

Может быть, я даже покажу Грише эту странную метку на руке, и есть шанс — пусть и призрачный, почти эфемерный — что он не счёл бы меня окончательно сумасшедшей.

— Класс, — бросил он коротко и тут же уткнулся обратно в планшет, словно одним движением вычёркивая меня из разговора.

Ах да, Гриша и его потрясающее отсутствие элементарных навыков общения.

Я взяла свою потёртую сумку с другой стороны рентгеновского аппарата. Гриша даже не взглянул на экран сканера — он никогда этого не делал, слепо полагаясь на автоматику и веря, что машина сама всё увидит. Взвалив рюкзак на плечо, я направилась по знакомому коридору в лабораторию, которую делила с двумя коллегами. Но, поскольку на календаре стояла неделя перед какими-то очередными государственными праздниками, большинство сотрудников взяли удлинённые выходные, пользуясь случаем отдохнуть. Ольга Николаевна и Роман, мои соседи по кабинету, отсутствовали до конца недели — уехали куда-то за город.

День обещал быть спокойным и скучным. Но в голове навязчиво звучало: «внезапная татуировка, внезапная татуировка». Ладно, пусть будет тихий рабочий день без сюрпризов. Я устроилась за своим потёртым столом, щёлкнула кнопкой системного блока, запуская древний компьютер, и принялась проверять электронную почту. Нужно было закрыть несколько дел, поставить галочки в электронных отчётах, загрузить фотографии в базу данных и прочее в том же скучном духе.

Я почесала загадочную метку на руке и тяжело вздохнула. Она была как назойливая муха, жужжащая прямо над ухом и не дающая сосредоточиться. «Эй! Эй! Смотри, у тебя на руке какая-то хрень! Ты должна запаниковать! Эй! Эй, дура!» Сейчас, когда я перестала двигаться и сидела неподвижно, сосредоточиться на работе становилось невыносимо трудно.

Поскольку в комнате я была совершенно одна, я закатала рукав и с нарастающим раздражением уставилась на отметину. Разумеется, она никуда не делась, затаившись под кожей, покрасневшей и воспалённой от моих бесконечных почёсываний и предыдущих отчаянных попыток вывести её агрессивными химикатами.

Я откинулась на спинку скрипучего офисного кресла и подняла руку повыше, чтобы разглядеть метку при ярком свете настольной лампы. Любому тату-мастеру на её нанесение потребовалось бы от силы пять минут работы. Значит, какой-то урод забрался ко мне в квартиру ночью, разложил всё своё оборудование и спокойно сделал татуировку. И шум машинки, и боль от иглы каким-то чудом не разбудили меня. Выходит, меня сначала чем-то усыпили, вырубили.

Эта версия казалась до смешного логичной и правдоподобной. Я отправилась в туалетную комнату и принялась тщательно искать на себе следы от уколов. В этом я была настоящий специалист — всё-таки моя работа именно такая. Полчаса, проведённые в уборной с телефоном в режиме селфи, рассматривая себя под всеми возможными углами, не дали абсолютно никакого результата. Ничего, кроме подтверждения того, что смотреть на себя снизу, задрав нос к потолку, — занятие малопривлекательное и самооценке отнюдь не способствующее.

Я проверила даже классические места, которые так любят использовать маньяки в психологических триллерах: между пальцами ног, под ногтями, за ушами. Сделала глубокий вдох, распустила свои длинные русые волосы из тугого хвоста и провела обеими руками по рассыпавшимся по плечам волнам, пытаясь собраться с мыслями и не поддаться панике. Я поскребла ногтями кожу головы, отчаянно пытаясь заставить свой мозг работать быстрее и эффективнее. На работе волосы приходилось прятать под стерильную шапочку, поэтому я всегда собирала их в высокий пучок, но, честно говоря, предпочитала носить их распущенными — так было комфортнее.

Никаких следов уколов нигде. Может быть, он был где-то очень хорошо запрятан, в каком-нибудь неожиданном месте, и я его попросту не нашла при беглом осмотре? Что ж, я не могла сидеть в уборной весь рабочий день, разглядывая себя. Рано или поздно кто-то из коллег заметит моё длительное отсутствие на рабочем месте и начнёт задавать вопросы.

Вернувшись к своему столу, я с нескрываемым удивлением обнаружила на металлическом столе тело, накрытое чёрным мешком. Раз оно всё ещё находилось в этом мешке — видимо, его только что доставили, буквально пять минут назад. Я растерянно моргнула. На сегодня никакое вскрытие не было запланировано по графику. На лежавшей рядом на столе потёртой папке красовался жёлтый стикер с корявым почерком, выведенным тонким чёрным перманентным маркером: «Ты сегодняшний счастливчик. Иван Сергеевич».

Иван Сергеевич был моим непосредственным начальником. Он обладал неплохим чувством юмора, у нас сложились дружеские и неформальные рабочие отношения, и он полностью доверял мне выполнение моих профессиональных обязанностей. Что ещё лучше, он не стремился контролировать каждый мой шаг и вздох, а взамен я не просила его ни о чём особенном, кроме положенного отпуска. Я была предельно самостоятельным и ответственным сотрудником и прекрасно управляла своим рабочим временем. Мы мирно и благополучно сосуществовали в этой системе.

Но это также означало, что, когда требовалось сделать что-то быстро и качественно, эта задача неизбежно ложилась на мои натруженные плечи.

С тяжёлым вздохом я взяла папку и открыла её, пробегая глазами по содержимому. Тело должно было находиться в холодильнике до понедельника, но Иван Сергеевич его оттуда извлёк раньше времени. Предстоящие праздники и утверждённый график работы были ему, видимо, не указ.

Со смертью, в конце концов, трудно договориться о переносе. Особенно с такими смертями, с какими имели дело мы в нашем бюро. Вежливый медицинский термин, который использовался на нашем официальном сайте для подобных случаев, звучал обтекаемо как «внезапная смерть». Я же, со своим своеобразным и слегка извращённым чувством юмора, давно окрестила их «забористыми смертями».

Среди тех, кто работает с покойниками изо дня в день, встречаются совершенно разные типажи людей. Одни просто отключают все чувства и эмоции, относятся ко всему, что видят и делают, как скучающие банковские клерки к очередной транзакции. Ничего особенного, просто работа, проходим дальше по конвейеру. Другие пропускают всё через себя настолько глубоко, что сами постепенно умирают изнутри, выгорая дотла. А есть такие, как я, кто справляется с ежедневным ужасом с помощью чёрного юмора. Это циничный и болезненный способ взаимодействия с окружающим миром, но, по крайней мере, он позволяет иногда от души посмеяться.

Уж точно лучше, чем закончить, как тот высокий парень из «Хроники тьмы». Как его звали? Высокий человек. Точно, вот так и звали. Я смотрела этот культовый фильм ужасов давно, ещё подростком, и, если память мне не изменяет, он был каким-то странным инопланетянином, методично высасывающим человеческие мозги. Я уже не помнила подробностей сюжета, кроме того, что у него были те самые зловещие парящие серебряные шары.

Я обожала фильмы ужасов всем сердцем. Просто боготворила их, не пропуская ни одной новинки. Это было моим главным увлечением и любимым хобби с детства. С восьми лет отец брал меня с собой в местный видеопрокат каждую пятницу вечером, где я могла взять напрокат две видеокассеты на выходные. Так я и делала неделю за неделей, и каждый раз они были исключительно из раздела фильмов ужасов. В детстве я методично, в строгом алфавитном порядке, прошла всё от «Вия» до «Человека-волка», не пропустив практически ничего.

Ни один из этих фильмов никогда не пугал меня по-настоящему, до дрожи в коленках. Именно эта детская любовь к страшилкам в итоге и привела меня к моей нынешней профессии. С мёртвыми телами было как-то проще справляться эмоционально, если просто представлять, что всё вокруг — ненастоящее, искусная бутафория из латекса. Все эти люди на столах были не настоящими склизкими трупами — а всего лишь качественным реквизитом киноиндустрии.

В папке лежал стандартный полицейский отчёт на бланке. Мужчину нашли прошлой ночью в узком переулке между панельными домами на одной из центральных улиц Барнаула. В отчёте было лишь неразборчиво нацарапано синей шариковой ручкой, что смерть наступила в результате огнестрельного ранения в область груди, предположительно из охотничьего дробовика. Никаких других подробных описаний, никаких аккуратно отмеченных граф. Даже клеточка, указывающая, было ли найдено рядом с телом оружие, осталась предательски пустой. Чёртовы менты и их вечная небрежность. Они никогда не записывали ничего действительно важного для экспертизы. Не раз и не два мне приходилось делать тщательный слепок раны от лезвия ножа, только чтобы потом выяснить, что сам нож всё это время спокойно лежал в вещдоке в другом отделе полиции.

Со вздохом я решительно подошла к телу на столе. Надев стерильную шапочку на волосы, я облачилась в белый халат, натянула пару латексных перчаток со столика рядом и медленно расстегнула длинную молнию чёрного мешка. Я стянула его вниз до самых пят, прежде чем полностью раскрыть содержимое.

— Ну, привет, дружок, — с нескрываемым изумлением поздоровалась я с покойником и склонила голову набок, разглядывая его.

Такое зрелище выпадало далеко не каждый день работы. Мужчина был одет в нечто, отдалённо напоминающее старинный викторианский костюм из исторического фильма. Белоснежная рубашка, расшитый жилет и элегантный сюртук, все крайне старомодные и все выдержаны в оттенках белого и кремового цвета. Даже его кожаные туфли были белыми и когда-то начищенными до зеркального блеска. Этот парень направлялся на какую-то свадьбу? Или, может быть, на дорогой костюмированный бал? У нас в Барнауле разве проходят такие мероприятия?

Со лба у него стекала вниз по правой стороне лица запёкшаяся кровь, что явно указывало на то, что рана была получена, когда мужчина ещё находился в вертикальном положении, стоял на ногах. Она густо покрывала правую сторону его лица тёмной коркой, скрывая в остальном довольно-таки приятные, даже можно сказать, красивые черты. У него были аккуратно подстриженные короткие чёрные волосы — единственное, что не было белым, кремовым или, в случае с его кожей, привычным безжизненно-бледным, с синеватым оттенком, цветом обычного трупа.

— Признаки активной борьбы перед смертью, — пробормотала я себе под нос, делая первую пометку в своём рабочем блокноте.

Иначе чем ещё объяснить эти широкие полосы запёкшейся крови, стекающие неровными потёками от виска к подбородку? То, что в конечном итоге убило мужчину, было совершенно очевидно даже неспециалисту — обширная область множественных мелких отверстий на груди, каждое из которых было обведено и окружено тёмным ореолом засохшей крови. Выстрел из охотничьего дробовика прямо в грудь, и, судя по характеру ранений, произведённый с довольно близкого расстояния и заряженный картечью. Отлично. Просто замечательно. Это сулило мне несколько часов увлекательнейшего времяпрепровождения за кропотливым извлечением каждой отдельной дробины из его разворошённой грудной клетки. Я снова тяжело вздохнула. О коротком рабочем дне перед праздниками можно было смело забыть.

При нём не было обнаружено никаких документов, удостоверяющих личность. Более того, его карманы оказались полностью и тщательно опустошены. В этом не было ничего сверхъестественно необычного, даже если большинство людей обычно не грабят жертв по пути на костюмированный бал с помощью охотничьего дробовика. Признаться, честно, по крайней мере, эта странная деталь делала дело немного интереснее обычного.

Первый шаг стандартной процедуры — детальные фотографии с разных ракурсов, затем аккуратно снять слой причудливой викторианской одежды и сделать ещё несколько подробных снимков уже обнажённого тела. Одежда была дорогой на ощупь и совершенно не походила на дешёвый театральный реквизит из китайского полиэстера. Раздев тело по всем правилам, я сделала ещё несколько обязательных фото, тщательно упаковала вещи покойного в прозрачный пластиковый пакет, прикрепила идентификационную бирку и убрала их в большой пластиковый контейнер на нижней полке стеллажа для дальнейшего детального изучения криминалистами традиционного профиля.

Судебной лаборатории требовался образец крови для анализа. Они требовали его всегда и неизменно, независимо от того, насколько очевидной могла быть причина смерти. Я взяла смываемую красную ручку, обвела подходящее место на бедренной артерии и аккуратно ввела стерильный шприц под кожу. Судя по степени окоченения, он был мёртв всего двенадцать-четырнадцать часов, так что получить кровь на токсикологический анализ должно было быть совсем легко. Но когда я медленно потянула поршень на себя, ожидая увидеть тёмную жидкость, в прозрачном шприце оказался лишь воздух.

Что за?..

Я раздражённо швырнула использованную иглу в жёлтый контейнер для опасных отходов у своих ног и взяла другую, на этот раз тщательно выбрав иное, более удачное место на той же бедренной артерии. Я снова медленно потянула поршень на себя и… снова абсолютно ничего. Ни единой капли крови в шприце.

Какого чёрта происходит?

Ладно, попробуем подключичную артерию. Снова результат нулевой, никакой крови. Хорошо. Прекрасно. К чёрту. К чёрту этого загадочного парня и его странное тело. Подойдя к металлическому шкафу с выдвижными ящиками, я порылась в нижнем контейнере и нашла длинную кардио-иглу для забора из сердца. Решено — пойду ва-банк, прямо в сердечную мышцу. Распаковав стерильную иглу из упаковки, я решительно подошла к телу и ввела её прямо в сердце под рёбра.

Ничего. Опять ничего.

Ладно! Ладно, прекрасно, просто замечательно. В его теле попросту не было крови вообще. Полностью обескровлен, как в каком-то фильме про вампиров. Почему бы и нет, чёрт возьми. Я сняла испачканные перчатки и начала делать подробные пометки в стандартном бланке, скрупулёзно детализируя то, что обнаружила, или, вернее сказать, то, чего категорически не обнаружила.

Я могла бы прямо сейчас начать полноценное вскрытие, вскрыть грудную клетку специальной пилой и посмотреть, действительно ли он полностью лишён крови внутри, но это была адская, грязная работа без прямого письменного указания сверху. Труп ещё даже не начал толком разлагаться, так что он не мог быть мёртв достаточно долго, чтобы кровь полностью впиталась в окружающие ткани. У мужчины не было огнестрельных ран достаточно большого калибра, чтобы вызвать такое катастрофическое кровотечение и полное обескровливание. Куда же, спрашивается, делась вся его кровь?

Какая разница в конце концов. Пусть кто-то повыше в служебной иерархии разгадывает эту медицинскую загадку.

Я сделала ещё несколько детальных снимков множественных огнестрельных ран на его груди, прежде чем взять стерильный тампон и начать методично очищать каждую из них от засохшей крови. Похоже, единственная кровь, что осталась у этого загадочного парня, была засохшей и находилась исключительно снаружи тела. Ну и что с того, ничего страшного.

Взяв целую горсть маленьких красных пластиковых маркеров, я начала аккуратно вставлять каждый в пулевые отверстия на груди. Это занятие всегда напоминало мне детскую игру «Башня» с деревянными брусочками. Сделав несколько фото для отчёта, я записала, что оружие, скорее всего, находилось в руках человека, стоявшего примерно в двух-трёх метрах от жертвы и на уровне груди. Вытащив все красные маркеры обратно и выбросив их в контейнер для отходов, настало время перестать откладывать и избегать неизбежного.

Взяв в руки тонкий медицинский пинцет, я принялась по одной кропотливо извлекать маленькие свинцовые шарики дроби из плоти.

Тиньк.

Очередная дробинка глухо упала в металлический лоток. По крайней мере, раны были не слишком глубокими, что радовало. Всего несколько сантиметров вглубь. Достаточно, чтобы убить человека и достигнуть жизненно важных лёгких и сердца, но не настолько глубоко, чтобы приходилось по-настоящему копаться и резать.

Тиньк.

Какое уж тут спокойное завершение рабочего дня перед долгими праздниками.

Тиньк.

Мне предстояло провести за этим монотонным занятием ещё очень и очень долго. Прошло уже сорок пять минут кропотливой работы, а я была едва ли на середине пути.

Тиньк.

Каждый раз, извлекая очередной свинцовый шарик, я помечала обработанную рану крошечной красной точкой смываемой ручкой. Так мне не приходилось играть в угадайку, какие из многочисленных ран я уже тщательно обработала, а какие ещё нет. Это было бы худшим профессиональным кошмаром — пропустить дробину.

Тиньк.

Монотонная, бесконечно повторяющаяся задача позволяла моим беспокойным мыслям свободно блуждать где угодно. И, конечно же, они немедленно и предсказуемо возвращались к загадочной метке на моей руке. Что это за чёртова хрень? Как она вообще туда попала? Что это за больная шутка?

Тиньк.

Как мне избавиться от этой дурацкой метки на запястье?

Тиньк.

По крайней мере, с извлечением картечи я почти закончила. Осталось всего несколько последних кусочков свинца. Последний шарик сидел заметно глубже всех остальных.

Тиньк.

Я чуть не подпрыгнула до самого потолка от неожиданности, когда на столе громко зазвонил старый телефонный аппарат. Вздохнув и приложив руку к бешено колотящемуся сердцу, я отложила пинцет на лоток, сняла защитные очки и испачканные перчатки и пошла к настойчиво звонящему аппарату.

— Да? — ответила я, сняв трубку.

— Нина, это Иван Сергеевич, — раздался в трубке знакомый голос моего начальника. — Не могла бы ты сделать несколько хороших фотографий нашего неопознанного Щёголя - Васи Пупкина? Начальство сверху хочет побыстрее распространить описание по городу до того, как все разойдутся по домам на праздники.

— Сейчас же нет и двух часов дня, — удивлённо заметила я.

— Праздники, — коротко и ёмко пояснил он, и в его голосе слышалась усмешка.

Я покачала головой, представляя, как они там устроились в тёплых кабинетах.

— Да, конечно, я займусь этим прямо сейчас.

— Ты лучшая, Нин. А, и не забудь сделать качественный слепок челюсти для стоматологической идентификации, — добавил Иван Сергеевич, и в трубке щёлкнуло, прежде чем я успела что-то ответить или возразить.

Я положила трубку на рычаг и натянула очередную пару чистых латексных перчаток из коробки.

— Что ж, Щёголь-Вася Пупкин, — прошептала я, вынужденная отдать Ивану Сергеевичу должное за меткое и ироничное прозвище. — Пришло твоё время улыбнуться для фотоаппарата.

Сделав ещё несколько подробных снимков его лица с широкой полосой запёкшейся крови, я принялась методично очищать засохшую субстанцию с его застывших черт, чтобы получить чистый, качественный снимок для ребят с верхних этажей и полицейских. И в тот самый момент, когда я попыталась аккуратно убрать часть крови с его виска влажным тампоном, я замерла на месте, не веря своим глазам. Похоже, под толстым слоем крови было что-то ещё, что-то странное.

Какого чёрта? Этот загадочный парень был просто переполнен сюрпризами.

Выбросив окровавленный тампон в контейнер, я взяла новый, свежий, чтобы как следует и тщательно оттереть это место. Выглядело так, будто на его коже была… белая татуировка. Две отметины, словно бы нанесённые белыми чернилами прямо на кожу. Белые татуировки — большая редкость, особенно на лице человека. Член какой-то банды, возможно? Когда я окончательно очистила все остатки крови, я осторожно повернула его голову набок — тугую от окоченения, но всё ещё податливую — чтобы лучше разглядеть странные знаки при ярком свете.

Я резко отпрянула назад, мои глаза расширились от нарастающего изумления и ужаса.

Символ совпадал с меткой на моей руке. С моей собственной «внезапной татуировкой», появившейся сегодня утром. Его метки не были точь-в-точь такими же — не было перевёрнутой буквы «г» с завитком посередине, — но стиль был совершенно безошибочным, узнаваемым. Как разные символы из одного древнего алфавита или письменности. Эзотерические и странные, словно сошедшие со страниц «Восставшего из ада» или какого-нибудь другого мрачного оккультного фильма про демонов.

Широко раскрыв глаза и онемев от внезапного потрясения, я застыла на месте, не в силах пошевелиться. Как это вообще возможно? Как любое из этого может быть возможно? Сердце бешено заколотилось в моих ушах, пока я отчаянно пыталась осмыслить то, что вижу прямо перед собой. Все мысли разом понеслись слишком быстро и одновременно недостаточно стремительно, сплетаясь в хаотичный клубок противоречий, в котором каждая пыталась вырваться на поверхность сознания.

Ни одной из них так и не удалось победить в этой яростной схватке.

Холодная, мёртвая и совершенно отчуждённая рука с мертвенной нечеловеческой силой внезапно сомкнулась вокруг моего запястья, сжимая его. Лицо трупа само по себе медленно повернулось в мою сторону, чтобы пристально взглянуть на меня. Глаза, расширенные зрачки которых были обведены кровавым алым ободком, встретились с моими в упор.

Я закричала во весь голос, и крик эхом отразился от стен пустой лаборатории.