Проклятие Бессмертных: Метка Вечных. Книга 1

Глава 4

Нина

Вдох. Выдох.

В этом нет ничего ужасного, правда? Другого выбора у меня попросту не оставалось. Либо это, либо смириться и ничего не делать. А бездействие было хуже всего. Бездействие означало, что я признаю своё бессилие — а я ненавидела чувствовать себя беспомощной больше всего на свете.

Я сидела на кухонном табурете и смотрела на своё левое запястье, на эту зловещую метку. До сегодняшнего дня она была просто странным, сюрреалистичным, но безобидным рисунком. А потом за мной погнались два разных чудовища с идентичными символами. Под рукой я расстелила одно из старых, потёртых полотенец, что вечно валяются на полке на всякий пожарный случай. Они всегда выручают — вытереть лужу, подстелить во время ремонта, а то и для… домашней хирургии.

Ну, знаете. Обычные бытовые мелочи.

Вся моя аптечка первой помощи была разложена на столешнице — солидный арсенал, оставшийся со времён работы фельдшером в городской скорой. Выбросить такое наследство было попросту жалко. Тем более что всё это добро я когда-то вытащила из больничных запасов перед увольнением — пусть хоть какая-то компенсация за мизерную зарплату и ночные смены.

Я тяжело вздохнула и потянулась к металлической рукоятке, торчащей из гранёного стакана с медицинским спиртом. Достала свой монтажный нож и с тоской посмотрела на тонкое лезвие. Отступать некуда. Так надо.

Если я смогу срезать эту штуку с себя, есть мизерный шанс, что я окажусь в безопасности. Теоретически. Других теорий у меня не было, так что приходилось довольствоваться этой. Может быть, эти твари выслеживают нас именно по этой метке? Может быть, она работает как какой-то маяк, проклятый GPS-трекер, вживлённый под кожу? Тогда её нужно просто удалить. Вырезать. Избавиться от неё раз и навсегда.

Чёрт, как же это будет больно…

Я уже обработала кожу и наложила жгут на предплечье выше татуировки, на всякий случай. Поблизости была лучевая артерия, и срезать нужно было совсем тонкий слой, но я могла и дрогнуть. Руки и так уже предательски дрожали от страха и адреналина. Я даже приготовила противень, чтобы стерилизовать на нём инструменты и… кусочки плоти. От этой мысли живот свело судорогой, и я пожалела, что не выпила в баре побольше. Пара рюмок водки сейчас очень бы пригодилась. Наконец, я приставила лезвие к коже, отмерив взглядом контур проклятого символа.

О да… О да, это действительно адски больно.

Я прошлась лезвием примерно на четверть окружности символа, прежде чем вынуждена была остановиться — глаза застилали предательские слёзы. Боль пронзила руку раскалённой иглой, разлилась жгучей волной до самого плеча. Я швырнула нож на противень и несколько раз со всей дури шмякнула себя кулаком по бедру, давясь горькой слюной от боли. Металлический привкус крови появился во рту — видимо, прикусила губу.

Я схватила со стола чистую тряпку, вытерла лицо, размазав по щекам солёные дорожки, а потом решила засунуть её уголок себе в рот, чтобы вцепиться в него зубами и не оглушить соседей воплем, если придётся. В старой хрущёвке слышимость отменная — соседка снизу и так уже дважды стучала шваброй в потолок за последний месяц. Взяв новый ватный тампон, я смахнула кровь с ранки и, снова подняв нож, продолжила свой жуткий труд, с того самого места, где остановилась.

Слёзы текли по моему лицу ручьями, но сейчас было не до них. Я пыталась сконцентрироваться на процессе, представить, что это не моя рука, а очередной труп на столе в морге. Похоже, боль понемногу притуплялась — нервы на руке уже не могли кричать громче. Хорошо хоть, я знала, что делаю. Хорошо хоть, эта «работёнка» была мне знакомой. О, господи… Но у мертвецов-то ничего не болит! А это… а это невыносимо. Сейчас меня стошнит. И самое паршивое, что делать всё это приходилось неудобной, нерабочей рукой. Правой рукой я была неловкой, как первоклашка с ручкой.

Я вскочила с табурета, выплюнула тряпку и, согнувшись пополам, склонилась над раковиной. Рвотные спазмы сотрясли меня, желудок свело болезненным узлом. Я открыла кран с холодной водой. По спине пробежали ледяные мурашки, пока остатки адреналина — или то, что ещё от него осталось в моём организме — бушевали внутри, словно ураган. Я зачерпнула ладонями ледяной воды, прополоскала рот, избавляясь от кислого привкуса, а затем умылась, пытаясь остудить пылающее лицо. Вода стекала по подбородку, капала на пол, смешиваясь с кровавыми пятнами.

Ладно. Почти всё. Почти.

Я подставила изуродованную часть руки под холодную струю и с облегчением выдохнула, когда вода омыла мою измученную кожу. Разрез вокруг татуировки был готов, и теперь оставалось всего ничего… просто содрать её с живого мяса. Пустяки. Вполне обыденно. Кожа сходит. Так бывает. Я проделывала это с сотнями трупов за годы работы в морге. Ни разу — с живым человеком. Но это ведь одно и то же, правда? Абсолютно. Та же самая процедура, только… только пациент в сознании и орёт от боли.

Не трусь теперь. Ты так близка, — подбадривала я саму себя шёпотом. — Один захват пинцетом… и рывок.

Татуировки находятся всего в паре миллиметров под кожей, в верхних слоях дермы. Это не то что вырывать мускулы или сухожилия. Ерунда. Сущая ерунда. Совершенно нормально. Обычное дело для любого, кто занимается домашней хирургией на собственной кухне в три часа ночи.

Я снова уселась на табурет, сунула пальцы в стакан со спиртом и извлекла оттуда маленький пинцет, который лежал там всё это время. Схватить и оторвать. Другой вариант — попытаться подрезать кожу по мере продвижения, но для этого нужны были бы две руки. А у меня была свободна только одна. Оставалось лишь сорвать её. Одним движением. Резко, быстро, не задумываясь.

Как пластырь, да?

Прямо как пластырь.

Я просунула край щипцов пинцета под кожу, нащупала границу разреза, и меня снова чуть не вырвало. Желудок снова сжался, во рту пересохло. Прошло несколько минут, в течение которых я лишь судорожно дышала, пытаясь заставить себя продолжить. Всего один рывок. Один рывок — и всё закончится. Потом перевяжу, выпью обезболивающего, и можно будет наконец рухнуть на диван.

Раз.

Два.

Следующее, что я помню, — я лежу на полу на спине и смотрю в потолок, на жёлтые разводы от старой протечки. Рука горела, словно в аду, словно её окунули в расплавленный металл. Что случилось? Я собралась досчитать до трёх, а потом оказалась здесь, на холодном линолеуме, и понятия не имею, сколько времени прошло.

Подняв руку, я увидела на запястье кровавое месиво, с которого алая жидкость стекала на локоть и на пол, образуя липкую лужицу. Багровое кольцо размером с пятирублёвую монету — а татуировки на нём уже не было. Только сырая, кровоточащая плоть, от вида которой снова подступила тошнота.

Выходит, я всё-таки сорвала её и, что ж, отключилась, как подобает настоящему герою. Что ж, ладно, готова смириться с этим без ущерба для своей гордости. Большинство людей не занимаются удалением тату на дому посреди ночи с помощью монтажного ножа и медицинского пинцета. Я уперлась здоровой рукой в столешницу, чтобы подняться, и едва не поскользнулась на собственной крови.

Первым делом — промыть рану и убедиться, что проклятый чёрный знак не остался под кровью. На этот раз, когда холодная вода коснулась кожи, я зажмурилась и громко выругалась, молотя другой рукой по столу, чтобы отвлечься от жгучей, пожирающей боли. Матерные слова вылетали изо рта сами собой, я даже не контролировала, что говорю.

Наконец, когда зрение перестало плыть и чёрные точки перед глазами рассеялись, я посмотрела на руку. Сквозь проступающую сукровицу я разглядела красную, воспалённую плоть, и, слава богу, ни следа чёрной краски. Никаких намёков на проклятый символ. Только открытая рана, которая будет болеть ещё неделю, как минимум.

Бинт, которым я обмотала рану, мгновенно пропитался красным. Рана сочилась, и это будет продолжаться ещё некоторое время. Придётся ухаживать за ней, как за серьёзным ожогом — мазь с антибиотиком, регулярные перевязки, таблетки от воспаления. Может, останется шрам, хотя мне было на это плевать. Сегодня я стреляла в человека в полных латах, и за мной гнался оживший мертвец. Шрам в моём личном списке забот на сегодняшнюю ночь занимал примерно последнее место, где-то после вопроса, не забыла ли я выключить утюг.

Итак. Готово. Этой штуки больше нет.

Я нашла на полу тот самый лоскуток кожи, что отвалился, когда я была без сознания, затем сунула его в измельчитель и включила его. Механизм заработал с привычным грохотом, перемалывая всё в кашу. Получайте, тварь поганая! Пусть теперь попробуют меня выследить.

Самое время выпить? На часах три ночи. А я только что сделала себе операцию на кухне. Побрела к холодильнику, открыла его, ощущая, как по лицу снова катятся непрошеные слёзы… и тут мои глаза упали на правое запястье.

В голове пронеслось лишь одно слово, короткое, из четырёх букв, которое я проорала так громко, что точно разбудила всех соседей в подъезде. Но мне было всё равно. Пусть хоть участкового вызывают.

На моём правом запястье — не на левом, с дырой, из которой сочится кровь, — был маленький, размером с пятирублёвую монету, знак. Перевёрнутая «г» с завитком, рассекающей её пополам. Тот самый символ. Тот же самый. Просто теперь на другой руке. Словно он переполз туда, пока я была без сознания, словно это живое существо, которое просто сменило место дислокации.

Я снова расплакалась, на этот раз не от боли, а от бессильной ярости. Это должно было сработать! Эта дурацкая метка не имела права просто взять и появиться снова! Такого не может быть. Ничего из происходящего не может быть! Видимо, пора было выкинуть за борт все свои представления о возможном и невозможном. Все мои знания анатомии, медицины, физики — всё это оказалось бесполезным дерьмом перед лицом того, что творилось вокруг.

Теперь уж точно нужно выпить, чёрт побери.

Я налила себе полный гранёный стакан вина и плюхнулась на диван, не удосужившись даже включить свет в комнате. Взяла телефон, снова набрала Гришу. Опять нет ответа. Гудки, гудки, гудки — и автоответчик. На этот раз я оставила сообщение, рассказала ему, что попыталась сделать и как у меня ничего не вышло. Голос срывался, я спотыкалась на словах, но продолжала говорить. Умоляла перезвонить, если он это услышит. Положив трубку, я поняла, что оставила сообщение лишь для того, чтобы хоть как-то успокоить себя. Словно, проговорив это в пустоту, я могла надеяться, что он услышит и что с ним всё в порядке.

Я опрокинула стакан одним махом, чувствуя, как вино обжигает горло и разливается тёплой волной по желудку. Положила телефон на живот и позволила себе закрыть глаза. Рука ныла, голова раскалывалась, ноги и спина гудели от усталости. Я была на пределе. За окном уже начинало светать — серый рассвет пробивался сквозь грязные стёкла.

Когда телефон на моей груди завибрировал, я вздрогнула и с трудом разлепила веки. На экране горело без пяти пять. Я проспала чуть больше часа. Во рту было сухо, как в пустыне, голова раскалывалась с новой силой.

Это был не смс, а звонок. Я перевернула телефон и увидела на дисплее имя «Гриша». Слава тебе, Господи! Я ответила и перевела разговор на громкую связь, не в силах удержать в дрожащих пальцах трубку.

— Гриш! О боже, ты в порядке?

— Да, я… Я в порядке. Я сумел оторваться. Я уронил телефон, и мне потребовалось уйма времени, чтобы вернуться и найти его. Ты как? — в его голосе слышалась такая же взвинченность, как и у меня. Он дышал тяжело, будто только что бежал. — Как ты сама унесла ноги?

— Я его подстрелила, — выдохнула я, приподнимаясь и проводя рукой по волосам, откидывая их назад. Волосы были влажными от пота, липли к вискам. — Попала ему под доспехи, пуля угодила прямо в голову.

— Ты… что? — он рассмеялся, но смех его был сдавленным, нервным, истеричным. — Не может быть! Вот это да, молодец, Нин! Где ты сейчас?

— Дома. Я пыталась срезать с руки этот символ, чтобы проверить, сработает ли. Проверить, не по нему ли он меня находят. — Я взглянула на свежую повязку, и мне показалось, что кровавое пятно на ней стало больше, расплылось по марле тёмным цветком. Пора бы её сменить. Я поднялась и, взяв телефон, пошла на кухню, теперь радуясь, что могу работать двумя руками, пока Гриша на громкой связи.

— Ты… ты что?! Господи, ты шутишь. Ты… в порядке?

— В порядке, просто… чёрт, это было ужасно. И ничего не вышло. — Я скривилась, разматывая бинт с руки. Марля прилипла к ране, и когда я отдирала её, боль вспыхнула с новой силой. Боже правый, как же щиплет! Но всё же было уже не так больно, как вначале. Организм, видимо, начал вырабатывать собственные обезболивающие. Я швырнула окровавленную марлю в мусорное ведро и принялась заново бинтовать рану свежим рулоном.

— Что значит, не вышло?

— А то и значит, что этот знак тут же появился у меня на другой руке, как только я всё закончила. — Произнеся это вслух, я окончательно осознала весь ужас ситуации, и из груди вырвался тревожный вздох, пока я закрепляла доказательство своей неудачи. Потом я порылась в морозилке в поисках охлаждающего пакета между пачками пельменей и замороженной курицей. Может, хоть это немного уймёт жжение.

На том конце провода воцарилась тишина. Без сомнения, Гриша пытался примирить мои новости с той реальностью, в которой, как нам казалось, мы жили до этого момента. Та реальность, где законы физики работали, мертвецы не оживали, а татуировки не переползали с руки на руку.

— Слушай, — наконец произнёс он после долгой паузы, — нам нужно встретиться. Встретимся у парка на Шевченко, подождём, пока «Шоколадница» откроется.

Парк на улице Шевченко находился примерно на полпути между его домом и моим, в относительно тихом районе. Мы пару раз встречались там, чтобы потом вместе пойти за кофе в кофейню на первом этаже соседнего дома. Было ещё очень рано, и кофейня должна была открыться только через час. Но встреча казалась отличной идеей, и, чёрт побери, мне отчаянно хотелось выговориться кому-нибудь о том, что мне пришлось стрелять в человека. Поделиться этим кошмаром с кем-то живым, реальным.

— Конечно, — сразу согласилась я. «Шоколадница» манила меня, как сирена моряков. — Минут через двадцать? — Мне нужно было переодеться и принять душ, смыть с себя кровь и пот.

— Двадцать минут, Нин. Береги себя, пожалуйста.

***

Двадцать пять — вот сколько времени мне в итоге потребовалось на сборы. Но, эй, у меня длинные волосы до пояса. Их нужно сушить, а старый фен работает плохо. Улицы были такими же безлюдными и тихими, как и тогда, когда я шла домой — ни машин, ни редких прохожих. Я нашла Гришу сидящим на скамейке, освещённой тусклым светом фонаря.

Гриша поднял голову. Он выглядел измождённым, под глазами залегли тёмные тени, и я была уверена, что сама ничуть не лучше. Он поднялся мне навстречу и раскрыл объятия. Я крепко прижалась к нему, и из моей груди вырвался дрожащий, неровный вздох. За нами гнался монстр, который чуть не сделал с нами бог весть что. Могли убить, могли похитить, могли сделать нечто похуже смерти.

— Ты в порядке, Гриш? — спросила я, прекрасно понимая, насколько идиотски это сейчас звучало. Ни один из нас не был хоть сколько-нибудь «в порядке».

— Нет, Нин, не в порядке. Всё это — полный пиздец.

— Слушай, забери своё, — я аккуратно высвободилась из объятий и полезла в сумку. Я протянула ему пистолет, в двадцатый раз убедившись, что предохранитель всё ещё включён. Холодный металл неприятно холодил ладонь.

Гриша фыркнул и криво усмехнулся.

— Ты уверена? Ты с ним справилась куда лучше, чем я. Ты правда его убила? Как? — Похоже, он мне не верил, и это читалось в его взгляде. Честно говоря, я его понимала. Нина — не тот человек, что стреляет в людей. Да и Грише доводилось играть со мной онлайн в шутеры — я была ужасным игроком, постоянно промахивалась и путала кнопки. Тем не менее, он, хоть и подтрунивал, взял пистолет обратно и заткнул его за пояс под толстовку.

— Этот тип схватил меня, и у меня был выбор: либо позволить ему это сделать, либо дать сдачи. Я решила дать сдачи. Под всеми этими доспехами оказался обычный человек. Я увидела его шею и… выстрелила, — я пожала плечами, чувствуя, как снова подступает тошнота при воспоминании. Не было в этом ничего героического. Наоборот, было мерзко и ужасающе, и я чувствовала себя отвратительно, даже если этот парень был того достоин. Даже если это чудовище, вероятно, и не было человеком в полном смысле слова.

— Вот это да, Нин.

— Я не хочу делать это снова, — тихо проговорила я, чувствуя, как в горле поднимается противная желчная горечь, а в глазах снова щиплет от слёз. Гриша снова притянул меня к себе в крепкие объятия, и я позволила голове снова упасть на его плечо, вдыхая запах его одеколона вперемешку с табачным дымом.

— Всё будет хорошо.

— Сомневаюсь.

— Ну, знаешь, так принято говорить людям в таких ситуациях.

Я оттолкнула Гришу и расхохоталась, смех вышел истеричным, граничащим с рыданием.

— Ты просто ужасен в этом, — поддразнила я его, хотя на самом деле была ему благодарна за эту дурацкую, но такую нужную сейчас попытку быть человечным. Гриша всегда был ужасен во всём, что касалось чувств и эмоциональной поддержки. Этот раз не стал исключением.

Он лишь снова ответил своей глупой ухмылкой и пожал плечами.

— Я воздаю вам должное за ваши усилия.

Я чуть не подпрыгнула на месте от неожиданности, когда кто-то заговорил прямо рядом с нами. Голос был тихим, но отчётливым, с лёгким акцентом, который я не смогла определить. Я резко обернулась и увидела в десяти шагах от нас стоящего мужчину. Он появился из ниоткуда; никто из нас не заметил его приближения, не услышал шагов по гравию.

Это был не тот гигантский монстр в латах, и не та женщина в красном. Этот мужчина был высоким и худощавым, почти болезненно худым. На нём была белоснежная одежда старомодного, почти… викторианского покроя. Белая рубашка с высоким воротником, белый жилет с серебряными пуговицами, белые брюки. Карманные часы виднелись в прорези его жилета на тонкой цепочке. Стиль его одежды до боли напоминал тот, что был на трупе, преследовавшем меня — тот же девятнадцатый век, та же архаичная элегантность.

Его волосы были почти белыми, как и кожа. Он был невероятно бледен — неестественно бледен, как человек, который годами не видел солнца. Волосы были всего на пару тонов темнее кожи, почти серебристые, зачёсаны назад и доходили до воротника. Он стоял, заложив руки за спину, с безупречной осанкой. У него была внешность мраморной статуи или призрака. Он был прекрасен так, как прекрасны холодные, бездушные изваяния святых или ангелов в церквях. Его глаза были бледными, ледяными, почти прозрачными — светло-серыми с голубоватым отливом, что довершало иллюзию, будто он высечен из камня.

Он низко, почти театрально, поклонился, скрестив одну руку у груди — жест из прошлых веков.

— Боюсь, дальнейшие попытки к бегству окажутся безрезультатными.

— Кто ты такой? — Гриша снова выхватил пистолет из-за пояса, движение было резким, нервным. Он щёлкнул предохранителем и навёл оружие на незнакомца, который наблюдал за ним с отстранённым безразличием, словно его совсем не заботила пушка, направленная ему в лицо. Словно это была игрушка, не заслуживающая внимания. — На тебе нет доспехов. Бьюсь об заклад, ты истечёшь кровью, прямо как тот тип.

— Это так, — подтвердил мужчина спокойным, размеренным голосом, но по-прежнему казался совершенно невозмутимым. Ни тени страха, ни намёка на беспокойство. — Однако вы обнаружите, что ваши пули будут иметь трудности с достижением цели. Пожалуйста, опустите оружие и пройдёмте со мной. — Мужчина протянул руку вперёд, раскрыв ладонь, и замер в этой позе. Словно мы должны были подойти к нему и слепо согласиться, взять его за руку, как послушные дети.

Может, он на это и надеялся. В его чертах, как я вдруг заметила, читалась какая-то странная отстранённая грусть, неизбывная скорбь. Она была так глубоко в него въевшаяся, что с первого взгляда её было не разглядеть. Но сейчас, в тусклом свете фонаря, я увидела её — в уголках губ, в лёгкой складке между бровей, в том, как он смотрел на нас. Словно видел перед собой не людей, а какие-то досадные препятствия на пути к неизбежному.

Гриша ответил на угрозу незнакомца своим коронным «вызов принят» и выпустил в него две пули. Звуки выстрелов разорвали ночную тишину, эхом прокатились по пустым улицам. Но, как тот и предрёк, ни одна из них не достигла цели, ибо высокий мужчина попросту исчез. Растворился в воздухе, словно его там никогда и не было.

Тайна его исчезновения длилась недолго, какую-то долю секунды. Гриша вскрикнул от неожиданности, когда мужчина материализовался прямо рядом с нами, буквально в метре. Я даже не успела моргнуть — он просто был там, где секунду назад его не было. Не дав Грише опомниться, незнакомец схватил пистолет за ствол холодными пальцами и поднял его дулом вверх, отводя в сторону лёгким, почти небрежным движением.

— Вы разбудите весь район, — сухо поругал он, и в его голосе не было ни капли волнения. Ни злости, ни раздражения — только лёгкое замечание, словно он делал нам выговор за слишком громкий разговор в библиотеке.

Гриша выпустил пистолет из рук и, отпрянув, толкнул меня в сторону. Я потеряла равновесие и тяжело приземлилась на траву, ударившись коленом о землю. Боль пронзила ногу, но я не обратила на это внимания, поспешно пытаясь отползти подальше. Грише удалось устоять на ногах, но он едва не свалился на скамейку, беспомощно размахивая конечностями, пытаясь восстановить баланс.

Мужчина, казалось, был совершенно невозмутим. Он просто держал пистолет на раскрытой ладони, протянув её вперёд, словно предлагая нам полюбоваться зрелищем. Его бледные глаза безучастно следили за оружием. Пистолет в его руке… начал плавиться. Металл раскалился докрасна, затем добела, испуская волны жара. Воздух над ним замерцал от температуры. Расплавленные капли металла начали стекать с его пальцев, падая на землю с тихим шипением, оставляя на траве обугленные следы и дымящиеся дыры.

— О господи! — Гриша отполз ещё дальше от дымящейся металлической лужицы, которая въедалась в землю, опаляя траву и плавя верхний слой почвы. Запах палёной травы и горячего металла ударил в нос.

Мне удалось подняться на ноги как раз в тот момент, когда мужчина в белом наклонил руку, давая остаткам бывшего пистолета упасть на землю. Расплавленный комок металла шлёпнулся на траву, продолжая тлеть и источать дым. Он отряхнул ладони, словно стряхивая с них невидимую пыль — на коже не было ни ожогов, ни следов жара. Ничего.

— Я никогда не питал симпатии к огнестрельному оружию, — бесстрастно заметил он, переступая через остывающую лужу расплава и направляясь к нам с Гришей неторопливыми, размеренными шагами. Мы отступали в ужасе, спотыкаясь друг о друга.

— Что вы такое? — первым, хоть и сорвавшимся от страха голосом, спросил Гриша, продолжая пятиться. — Какого чёрта вам от нас нужно?

— Меня зовут Сайлас, — произнёс он, делая один шаг, заставляя нас обоих отступать синхронно с его продвижением. Его имя прозвучало странно — Сайлас, как английское слово, но с непривычным произношением. — Я хочу, чтобы вы пошли со мной. — Он сделал паузу и добавил в задумчивости, словно взвешивая слова: — Мирно, хотел бы я добавить.

— Куда? — наконец выдавила я, пытаясь унять дрожь в голосе. — Куда идти? Зачем мы вам нужны?

— Этот вопрос, сколь бы заманчивым он ни был, я, боюсь, слишком сложен для обсуждения в отведённое нам время, — ответил Сайлас с выразительностью гранитной глыбы, его лицо оставалось бесстрастной маской. Но, похоже, он был искренен. По крайней мере, он не насмехался над нами, не улыбался той холодной улыбкой садиста. — Мне остаётся лишь просить у вас прощения. — Он сделал ещё один шаг вперёд, и мы, как по команде, отступили ещё на шаг.

Когда Сайлас поднял руку, мы оба вздрогнули, инстинктивно ожидая атаки. Честно говоря, он вполне мог напасть. На нём не было видно оружия, но он только что расплавил пистолет голой рукой, даже не напрягшись. Огненные шары могли стать следующим номером его программы, кто знает. Или ледяные копья. Или молнии. В этот момент я была готова поверить во что угодно.

Позади нас раздался звук, похожий на шипение, а затем низкий гул, напоминающий работу мощного генератора или трансформаторной будки. Воздух завибрировал, и я почувствовала, как волосы на затылке встали дыбом от статического электричества.

Мы с Гришей обернулись, и во второй раз за этот вечер я пожалела, что сделала это.

Прямо там, будто намалёванный на саму реальность, висел… чёрный круг. Диаметром метра в три, он невозможным образом парил в нескольких сантиметрах от земли, зависнув в пространстве, нарушая все законы гравитации. Он был словно клякса, поставленная на холст мироздания. У него не было ни глубины, ни движения — лишь абсолютная, поглощающая тьма. Он выглядел как мультяшная дыра из «Кто подставил кролика Роджера», наложенная на реальность и не имеющая никакого права просто так висеть в воздухе. Свет от уличных фонарей не отражался от него и не проникал внутрь. Он поглощал свет, словно чёрная дыра в миниатюре. Это была просто большая чёрная дыра, портал в никуда, разрыв в ткани реальности.

Добавьте это в свой список невозможных вещей, произошедших за последние сутки.

— Пожалуйста, пройдите через врата, будьте так любезны, — произнёс Сайлас позади нас, его голос прозвучал мягко, почти вежливо. Он, как это ни абсурдно звучало, действительно просил нас сделать это. Не приказывал, не угрожал — просил.

О, чёрт, нет. Ни за что на свете.

— Вы что, шутите? — прошипела я, оборачиваясь к нему и чувствуя, как паника поднимается волной от живота к горлу. — Это розыгрыш? Какая-то чёртова скрытая камера?

— Не заставляйте меня повторить просьбу, — Сайлас тихо вздохнул, и в этом вздохе слышалась усталость, словно он проделывал это уже сотни раз и устал от бесконечных повторений одного и того же сценария. — Хотя я и не склонен прибегать к насилию, должен предупредить вас — мои сородичи не столь щепетильны. Сочувствие среди моего рода — большая редкость. Считайте, что вам повезло встретить именно меня.

Я снова посмотрела на чёрную, безжизненную, пугающую своим неестественным видом дыру в пространстве. Она слегка пульсировала, края её дрожали, словно живые. Затем, так как она не двигалась и не казалась непосредственной угрозой, я снова уставилась на высокого мужчину. У монстра в латах был меч. У этой женщины в красном были когти. У этого мужчины не было ничего, но чувство безопасности от этого не прибавлялось. Скорее, наоборот — он был страшнее остальных именно потому, что выглядел спокойным и контролирующим ситуацию.

— Что по ту сторону? — спросила я, пытаясь выиграть время, хотя понятия не имела, для чего. Помощь не придёт. Полицию не вызовешь. Даже если бы я попыталась закричать, кто бы поверил, что нас похищают через портал в другое измерение?

Он слабо, едва заметно дрогнувшими тонкими губами, улыбнулся. Это была печальная улыбка, без радости.

— Вам не будет причинён вред. Вы продолжите жить. Ситуация… сложна, — он подбирал слова осторожно, словно пытался объяснить ребёнку сложную концепцию. — Пожалуйста, мы можем обсудить всё подробно и без спешки, после того как вы пройдёте через врата. У меня нет желания применять силу, но у меня есть приказ, который я обязан выполнить.

Я разглядела его повнимательнее и заметила, что на лице Сайласа были такие же белые отметины, как и у того трупа на столе в морге. Они походили на те татуировки из белых чернил — едва различимые линии и символы, которые шли от виска прямой линией по щеке к челюсти, спускаясь ниже на шею и исчезая под воротником рубашки. Их было трудно разглядеть из-за его бледной кожи, но сейчас, в свете фонаря, я видела их отчётливо. Те же руны, те же узоры.

— У него такие же отметины, как у того трупа, — прошептала я Грише, не отводя от Сайласа глаз и надеясь, что он не расслышит. Глупая надежда.

— Уходим налево? — так же тихо ответил Гриша, его дыхание было частым, прерывистым. Это означало, что он пойдёт направо. Разделяй и властвуй — в прошлый раз сработало. Может, сработает и сейчас. Я кивнула, сжимая кулаки и готовясь к рывку.

Но нашему тактическому плану не суждено было сбыться. Сайлас снова бесследно исчез и возник рядом с Гришей, преодолев десять шагов за долю секунды, быстрее, чем я успела моргнуть. Он схватил Гришу за капюшон толстовки и дёрнул на себя резким движением, нарушив равновесие. Гриша закричал и забился в истерике, его крик был полон животного ужаса. Он молотил кулаками и ногами по корпусу и ногам Сайласа, но что мог поделать мой друг? Его удары достигали цели, но не причиняли тому ни малейшего вреда. Словно он колотил по бетонной стене. Сайлас был нечеловечески силён и просто поднял Гришу с земли, держа за капюшон одной рукой, словно тот весил не больше мешка с картошкой.

Я бросилась вперёд, пытаясь схватить Гришу за руку или оттолкнуть Сайласа, сделать хоть что-то, но это была бесполезная попытка. Сайлас просто отбросил меня ударом тыльной стороны ладони в грудь, и я шлёпнулась на землю, выбив из лёгких весь воздух. Это был даже не удар, а скорее лёгкий толчок. Он всего-навсего усадил меня на пятую точку, словно непослушного ребёнка. Но что-то подсказывало мне, что, будь у него такое желание, он мог бы запросто переломать мне рёбра или проломить грудную клетку одним касанием.

Гриша теперь вопил и дёргался изо всех сил, отчаянно пытаясь вырваться, его лицо исказилось от ужаса. Им двигала самая настоящая, первобытная паника — та, что заставляет животное грызть собственную лапу, попавшую в капкан.

Сайлас же лишь занёс руку и швырнул Гришу головой вперёд в чёрную дыру, словно бросал мешок в грузовик. Движение было небрежным, почти ленивым. Гриша закричал, но звук его голоса оборвался в тот же миг, как только он пересёк границу пустоты, словно кто-то выключил звук. Я застыла в оцепенении, выжидая, не в силах пошевелиться. Ждала, что что-нибудь произойдёт. Ждала, что Гриша выскочит обратно, что я услышу его крик с той стороны, что он вывалится с другой стороны портала. Но была лишь тишина. Гнетущая, абсолютная тишина.

Гриша исчез. Словно его никогда и не было.

Теперь, похоже, настала моя очередь. Я поняла, что Сайлас развернулся ко мне и идёт по траве парка прямо на меня неторопливыми шагами. О, нет… нет… я ни за что не пойду в эту дыру! Ни за что на свете!

Я уже не могла беспокоиться о друге, иначе оказалась бы следом за ним в этой чёрной пустоте. Вскочив на ноги, я бросилась бежать в противоположную сторону, прочь от портала, прочь от этого монстра в человеческом обличье. Мне было всё равно, куда бежать. Всё равно, окажусь ли я у дома или в Новоалтайске. Чёрт, я бы добежала до самой Москвы, до Владивостока, до края света! Было неважно. Мне нужно было просто бежать, бежать и не останавливаться.

Я пробежала метров пятьдесят до края парка, прежде чем свернуть за угол на проезжую часть, ноги сами несли меня вперёд. То, что я увидела, стоя посреди асфальтированной дороги и преграждая мне путь, заставило меня отпрянуть. Мой собственный ужас и инерция швырнули меня на землю, и я больно шлёпнулась на землю, ободрав ладони об асфальт.

В списке недавних событий, будто сошедших с экранов фильмов ужасов, это было верхом безумия. Это уже была чистая шизофрения, полный отрыв от реальности. Всё остальное я, возможно, смогла бы принять после литров алкоголя и многих лет терапии. Но то, что стояло посреди дороги, не поддавалось никакому воображению, не вмещалось ни в какие рамки возможного.

Это был он.

Тот самый мужчина в латах.

Я не могла себе представить, что таких было двое, и они оба разгуливают в этих замысловатых и смертоносных доспехах, с одинаковыми мечами. Нет, это был именно он — тот самый, в кого я стреляла несколько часов назад.

Он стоял там, прямо по центру пустой дороги, его тёмные, пустые глазницы были направлены на меня. В прорезях шлема не было ничего — только чернота, беспросветная и бездонная. Сделав паузу, он неторопливо двинулся ко мне тяжёлыми, размеренными шагами. Когда он шёл, кончик его меча почти касался земли, оставляя за собой тонкую царапину на асфальте. Он был похож на оживший кошмар, на воплощение смерти, шагающее по тёмной городской улице в предрассветный час.

Он был мёртв. Я стреляла в него. Я пустила ему пулю прямо в мозг, видела, как он упал. Этого не может быть. Мне пришлось очищать его кровь со своей куртки, кровь была настоящей, тёплой, липкой.

Не было слов, чтобы описать то, что я чувствовала. Я просто сидела на мокром асфальте, остолбенев, уставившись на мужчину в дьявольских латах, который медленно приближался. Я не могла сделать ничего, кроме как сидеть на земле беспомощным комком. Мой мозг отказывался воспринимать увиденное, отказывался признавать реальность происходящего. Я же убила его. Он должен был лежать мёртвым в переулке, истекая кровью.

Бежать было уже поздно, поздно вставать и удирать. И ради чего? Какой в этом был смысл? Они бы всё равно меня догнали. Они забрали Гришу. Я срезала символ с руки, а он взял и появился на другой. Я застрелила этого монстра, а он ожил и снова пришёл за мной.

Впервые за весь день я почувствовала, что сдаюсь. Что у меня больше нет сил бороться, больше нет воли к сопротивлению. Я устала. Я так устала от страха, от боли, от бесконечного бега от того, чего не понимала.

Массивная фигура в доспехах остановилась надо мной, отбрасывая длинную тень. Меч в его руке блеснул тускло в свете фонаря. Я закрыла глаза, ожидая удара, ожидая конца. Может, так даже лучше. Может, смерть будет милосерднее, чем то, что ждёт меня по ту сторону чёрного портала.

Но удара не последовало.

Вместо этого холодные, металлические пальцы сомкнулись вокруг моего запястья — того, на котором красовалась проклятая метка. Хватка была железной, неумолимой. Он поднял меня на ноги так легко, словно я была тряпичной куклой, и потащил обратно к парку. Я не сопротивлялась. В этом больше не было смысла.

Сайлас всё так же стоял рядом с порталом, терпеливо ожидая. Когда мы приблизились, он слегка кивнул своему бронированному компаньону.

— Благодарю за содействие, — произнёс он всё тем же бесстрастным тоном, словно благодарил за поданное пальто.

Монстр в латах не ответил. Он просто подтолкнул меня к чёрной дыре, и я споткнулась, теряя равновесие. Последнее, что я увидела перед тем, как упасть в пустоту, — это бледное, скорбное лицо Сайласа и его прозрачные глаза, в которых мелькнуло нечто похожее на сожаление.

А потом мир исчез.