Мой страшный главный врач

Глава 16. Скучаю по улыбке медсестры Михеевой

ЛЕВ

На выходные я уехал к своим в Малаховку. В родовое гнездо, так сказать. Старинное здание дореволюционной постройки принадлежало какому-то купцу. И после революции оно перешло в руки партийного руководителя, который оказался впоследствии моим прадедом. Последующие потомки, к счастью, ухитрились сохранить здание в первоначальном виде и теперь каждый раз, когда я подъезжаю к нашей, скажем так, даче, я с немым восторгом любуюсь красотой основного здания и вековыми соснами, растущими вокруг.

— Рома, Ромочка! — слышу я до боли родной голос мамы. — Лёвушка приехал! Скорее спускайся к нам.

Родители мои, как всегда, спешат навстречу мне радостно улыбаясь. Я их поочерёдно бережно обнимаю. Дорогие мои старики! Хотя назвать их стариками сложно: оба высокие, поджарые, в хорошей спортивной форме. Конечно, морщины старят их лица, но глаза светятся такой радостью, что я каждый раз любуюсь ими, как любуюсь этим прекрасным старым домом.

— Как ты, Лёвушка? Дорога удачная была? — начинает хлопотать вокруг меня мама.

— Раз я здесь, значит всё хорошо, — улыбаюсь я им и начинаю доставать из багажника большие бумажные пакеты с провизией.

— Ой, Лёвушка, да куда же нам столько⁈ — как всегда всплескивает руками мама. Отец довольно ухмыляется:

— Не переживая, мать, запас карман не тянет. Зря что-ли отремонтировали кладовку.

— Вот-вот, — киваю я, закрываю машину и, подхватив два коричневых кулёчка с выпечкой из кафе «Болконские», протягиваю их маме: — А эти вкусняшки для тебя.

— Ой, Лёвушка, опять балуешь меня! — как ребёнок радуется мама и бережно принимает кулёчки. — Спасибо большое!

— Как вы тут? Какие новости? — я привычно окидываю взглядом окрестности и вдыхаю полной грудью освежающий еловый аромат, витающий в воздухе.

— Да какие новости⁈ Я же тебе по телефону почти все новости сообщаю, — расставляя по столу тарелки и чашки, отвечает мама.

— А сегодняшние посетители? — кидает на неё взгляд отец, расставляя на шахматной доске фигурки. Он сидит в кресле около камина. Перед ним журнальный столик, на котором он готовится к нашему семейному шахматному турниру.

— Ах, да! Но это не новость, а просто рядовое событие. Опять приходили гонцы от киношников, но я отказала, — развела руками мама.

— И правильно сделала, — одобрительно киваю я. — Столько шума и хлопот от этих съёмочных команд!

— Зато живьём можете увидеться с известными артистами и режиссёрами и даже чаи можно с ними погонять, — задумчиво произнёс отец. Он заядлый киношник и, если бы мама разрешила, то он просто отдал бы на откуп наш дом для любых съёмок, особенно костюмно-исторических.

— Это, конечно, интересно, но суета и шум от этих киношников просто с ума сводит. Короче, я отказала и баста! — заявила мама и сделала рукой приглашающий жест: — Прошу всех к столу.

— Ну, отказала, так отказала, — спокойно констатировал отец и, откинув со лба рыжую прядь волос, поднялся с кресла и прошёл к большому, овальному обеденному столу. — Лев, мой руки с дороги и присоединяйся к нам.

Здесь, в Малаховке, я словно возвращаюсь в моё счастливое детство и это именно то, ради чего меня тянет сюда снова и снова. Именно здесь я получаю тот заряд энергии, то душевное равновесие и ощущение покоя и счастья, которых мне порой так не хватает в моей бурной жизни.

Мы обедаем, потом дружно моем посуду. Потом мама берётся за своё рисованием, а мы с отцом садимся играть в шахматы.

Спустя час, мама неожиданно произносит: — Мы получили письмо из Италии. Сегодня.

В комнате наступает звенящая тишина. Я изо всех сил пытаюсь не потерять нить игры, но в висках начинает ломить.

— Извини, что сразу не сказали. Хотели, чтобы ты немного расслабился, — хмуря брови произносит отец и «съедает» моего офицера.

— Могли бы, вообще, ничего не говорить. Я не хочу ничего об этом знать! Я же просил вас! — потирая виски кончиками пальцев, глухо произношу я и, резко поднявшись с места, ухожу на террасу. Так падаю в деревянное дачное кресло и закрываю глаза. Чувствую, как глухо колотится сердце.

— Так это не от неё письмо, Лёвушка, — виноватым тоном произносит мама и, присев на подлокотник кресла, гладит меня по голове. — Это от Игорёшки. Он прислал фотографию, посмотри же.

Меня начинает отпускать и я, приоткрыв глаза, вижу перед собой фотографию десять на пятнадцать сантиметров. На фотографии вижу себя, в возрасте восьми лет. Только в современной одежде и с длинными, рыжими волосами по плечи.

— Наш Игорь Львович, твоя копия, — прочувствованно произносит мама, не сводя глаз с фотографии. — Я так скучаю по нему! Особенно, когда тебя рядом нет.

— Подрос-то как пацан! Наша порода! — горделиво произносит отец, бережно забирая из рук мамы фотографию Игорёшки. — Небось уже шпрехает по-итальянски как настоящий итальянец.

— Главное, чтобы он русский не забывал, — озабочено добавляет мама, в свою очередь забирает снимок у отца, делает с него пару кадров на свой телефон и протягивает мне: — Забери себе. Дома в рамочку красивую поставишь.

— Если хотите, можете себе оставить, — глухо произношу я, не спуская глаз с улыбающегося рыжеволосого мальчишки.

— Как это — себе⁈ Он же тебе написал на обратной стороне фотографии! — восклицает мама и повернув снимок обратной стороной, протягивает мне его.

На нём детским почерком было написано большими буквами: «Для папа от Игорь». И пририсовано неуклюжее сердечко.

Я беру фотографию, ещё раз смотрю на изображение сына и, убирая снимок во внутренний карман куртки, с сарказмом произношу: — Интересно, как эта тварь разрешила послать ему эту фотографию нам⁈

— Думаю, что она и не знает об этом, — задумчиво смотрит на дисплей телефона мама. — Почему-то уверена, что кто-то из той родни помогли ему сделать это. Не все же они такие негодяи как эта Злата.

— Ну, может быть, — пожимаю я плечами и вопросительно смотрю на родителей: — Вы не будете против, если я пойду к себе и немного отдохну с дороги?

— Нет, конечно! Иди, отдыхай, сынок. Позже, когда встанешь, чаёк попьём, — кивает отец.

Я ухожу к себе, но слышу, как отец шёпотом что-то выговаривает маме, и та громко отвечает: — И что⁈ Всё-равно рано или поздно пришлось бы отдать ему эту фотографию. Это же его сын!

Да, это мой сын! Теперь, когда у меня есть свежая фотография мальчика, исчезли последние сомнения: Игорь, действительно мой сын и он — моё зеркальное отражение, только на много лет моложе. И эта трогательная надпись на снимке — он уже сам пишет. Я бережно достаю фотографию сына и пристально вглядываюсь в неё. Так хочется обнять его! Сколько же я его не видел⁈ Почти семь лет…

Я сажусь на аккуратно застеленную покрывалом тахту, держа в руке снимок и вспоминаю каким же он был крошечным, когда я в последний раз держал его на руках. Я был хорошим отцом — заботливым и добрым. И верил, что останусь таковым и дальше. Но тварь, устроившая последующую ситуацию, знала, что делала и благодаря ей я потерял тогда не только семью и сына, но и свою свободу…

Но я больше не хочу вспоминать об этом. Много лет я гнал от себя эти мысли, чтобы не возвращаться в ту пучину отчаянья и бессилия, которую смогла сотворить та гадина, которую я считал когда-то самой прекрасной женщиной на свете. Просто потом жил, соответствуя тем обстоятельствам, что менялись вокруг меня самым кардинальным способом…

Выходные пролетели быстро… В понедельник утром я подъезжал к шлагбауму клиники, когда вдруг увидел впереди себя её — медсестру Михееву. Видимо, она торопилась на работу, раз мы оба с ней двигались в одном направлении. Мне показалось, что она специально замедлила шаг около шлагбаума, огляделась по сторонам, оглянулась назад и тут же отвернулась, опустив голову и делая вид, что спешит на работу. Я обогнал её и, сам не понимая, зачем я это делаю, встал около шлагбаума перегородив ей дорогу. Она чуть не воткнулась опущенной головой в бок моей машины и подняла на меня недоумённый взгляд.

Я молча смотрел ей прямо в глаза. Неожиданно она улыбнулась своей милой, искренней улыбкой и у меня на душе сразу потеплело. Как же, оказывается, я хотел всё это время увидеть её улыбку! Потом просто кивнув ей, я направил машину под поднявшийся шлагбаум. В зеркале заднего вида увидел, как медсестра Михеева пошла в сторону главного входа в клинику. На её губах играла всё та же улыбка…

— Здравствуйте, Лев Романович! Как прошли выходные? Я сделал всё, чтобы вас никто не посмел побеспокоить, — радостно улыбаясь встретил меня на пятом этаже начмед. Казалось, что он специально уже ждал меня около дверей лифта.

— Благодарю, выходные прошли замечательно, — кивнул ему я. Перед глазами у меня стояла улыбка Михеевой и от этого мне было легко на душе. — А как ваши выходные прошли, Григорий Иванович?

Мы прошли в приёмную, где секретарша Дина Наумовна подготавливала кипу документов мне на подпись. Она бодро поздоровалась с нами и быстро напомнила мне план мероприятий на сегодня.

— Хорошо, — ответил я и прошёл в комнату отдыха, где принялся переодеваться. Тактичный начмед остался в приёмной и что-то со смехом стал рассказывать секретарше. Та вполголоса с удовольствием поддерживала разговор.

— Проходите, Григорий Иванович, — окликнул я начмеда, закончив переодеваться и выходя в свой кабинет. — Дина Наумовна, сделайте нам, пожалуйста, по чашечке кофе.

— Хорошо, сейчас, — секретарша соскочила со стула и кинулась готовить кофе. — Ещё вам уже звонили из Департамента здравоохранения, сказали через час перезвонят. Не сказали, что нужно, — предвосхитив мой вопрос, пояснила она, пожала плечами и добавила: — А также у вас сегодня личный приём посетителей и к вам уже записались шесть человек.

— Ого, что это понадобилось Департаменту в такое ранее утро⁈ — удивился начмед, принимая из рук секретарши чашечку с дымящимся кофе.

— Ну, перезвонят, тогда узнаем, — пожал я плечами и, пододвинув к себе поближе чашечку с кофе, открыл свой ежедневник: — Итак, что у нас с вами на сегодня, Григорий Иванович?

— Ну, у нас остались неосмотренными два отделения: гинекологическое, ну и офтальмологическое, — улыбнулся начмед. — И на этом ваш ознакомительный рейд по отделениям, можно сказать, будет закончен. Лабораторию, морг и некоторые подсобные помещения можно совместить в один какой-то день.

— Хорошо, тогда сегодня посмотрим только гинекологию. Ещё неизвестно, что хочет сообщить мне Депздрав, — я допил кофе и пододвинув к себе поближе документы на подпись, посмотрел на начмеда: — Подходите где-то через час и попросите Дину Наумовну пригласить ко мне главбуха.

— Да-да, сию минуту, — соскочил со своего места начмед и исчез за дверью.

Через час позвонили из Департамента и чуть ли не шёпотом сообщили, что на меня лично написана жалоба бывшей секретаршей Ольгой Васильевной Чистяковой и что мне следует немедленно явиться в кабинет номер 123 для дачи объяснений…

— Она утверждает, что вы склонили её к сожительству и вынудили уйти с работы под выдуманным предлогом, — глаза незнакомой мне немолодой женщины в тёмно-синем костюме с белой блузкой и круглой брошью на белоснежном жабо горели праведным гневом. От неё несло какими-то старыми удушливыми духами.

Я внимательно прочитал текст заявления, написанный на листе А-4 убористым мелким почерком. Ольга Васильевна, действительно, обвиняла меня в принуждении к сексуальным отношениям, незаконном увольнении по надуманной причине, оскорблении её личного достоинства и требовала немедленного моего увольнения, восстановления её на прежнем рабочем месте и возмещения морального ущерба. Иначе она грозилась передать свою жалобу в следственный комитет.

— Ну⁈ — нетерпеливо воскликнула незнакомая мне женщина в синем костюме. Видимо, недавно пришла сюда работать. — Что скажете?

— Только одно — пусть подаёт на меня в суд, — коротко ответил я и поднявшись со стула, направился к выходу.

Тётка в синем осталась сидеть с открытым ртом.