На перепутье

Глава двадцать шестая

Зазвонил телефон. Эйдриа была вне себя от волнения.

— Леон! Кто-то скупает все твои работы! Повсюду! Я только что разговаривала с приятельницей, членом Художественного совета. Она позвонила, чтобы сказать, что город собирается продать твою скульптуру из Центрального парка. Фло предлагает откупить ее у какого-то мужика, который, как она говорит, систематически скупает все твои работы, до каких только может добраться. Ты об этом знаешь?

— Да, знаю. Фло позвонила мне почти две недели назад, до первой сделки. Судя по всему, этот мужик покупает в спешке. Говорит, что хочет собрать все мои работы в одном месте.

— Где? Хочет музей твоих работ? Или что?

— Не знаю. Фло тоже не знает. Она с этим типом никогда не встречалась, все дела обсуждаются по телефону, но она его обожает, потому что он платит наличными и вперед.

— Что значит — ты не знаешь? Кто-то скупает твои работы, а ты не знаешь, кто и зачем?

Леон рассмеялся.

— Не знаю, и мне наплевать.

— Ну, если тебе наплевать, что случится с твоими работами, то мне нет! Черт побери, Леон, ты должен подумать о своем месте в истории! Именно поэтому мы сейчас выступаем за принятие федеральных законов о защите прав художника на свои работы после их продажи. И Фло зарабатывает целое состояние! Ты что-нибудь получаешь?

— Ни хрена, Эйдриа. И мне не нужны права на мои работы после их продажи. Они становятся частной собственностью того, кто их купил. Если бы я спроектировал и построил дом, разве меня интересовало бы, кому его владелец его перепродаст? Наплевать и забыть.

— Забыть? — изумленно переспросила Эйдриа. — Ты рехнулся? Это же не здания, придурок. Это искусство!

Леон поморщился, когда она швырнула трубку.

На третьем этаже, в помещении, предназначенном для публичных слушаний, телевизионщики с трудом пробивались сквозь толпу протестующих, дабы осветить то, что стало центральным событием в вечерних местных новостях Нью-Йорка. Возмущенных было примерно втрое больше, чем рассчитывала Парковая комиссия. К группам активистов, которые вечно путались под ногами, нарушали порядок слушаний и мешали делам городских парков, защищая одно или протестую против другого, уже привыкли. Но данное сборище явно свидетельствовало о тщательной предварительной подготовке. Джина Лопез занимала пост председателя Парковой комиссии всего год с небольшим и сегодня чувствовала себя очень неуверенно.

К микрофону снова направилась рыжая женщина. Джина не могла определить, к какому из двух лагерей, собравшихся в комнате, принадлежит эта молодая женщина. Один лагерь — это группа людей из мира искусства: одеты они были обыденно, но продуманно. Вторая — люди в дорогих костюмах и женщины в меховых шубах. Но и та и другая решительно требовали, чтобы «Солидарность» осталась на своем месте.

— Художник не виноват, что ваш департамент никак не может помешать людям садиться на его произведение, как на скамейку, — говорила тем временем Дениз Соммерс. — Вы должны были защитить эту скульптуру от публики с самого начала. Ведь это же произведение искусства, а искусство — это история! И ваша работа, а также задача музеев сохранить эту историю для потомков. Если ваш департамент покупает произведение искусства для народа, тогда ваша обязанность защитить его от народа, а не просто продать и таким образом избавиться от проблемы.

К микрофону подошел член правления.

— Но ведь мы все хорошо знаем, что многие произведения искусства в парке используются людьми. Дети уже много лет взбираются на «Алису в Стране чудес», например.

Денни покровительственно улыбнулась.

— Но ведь «Алиса…» не совсем серьезное искусство, верно?

Заговорила член комиссии Лопез:

— Относительно «Солидарности» можно сказать одно: мы перепробовали все способы защиты — от объявлений до оград. И мы не можем передвинуть ее в другое место, потому что в своем контракте скульптор специально оговорил: его произведение должно быть установлено в определенном месте и никогда не должно перемещаться. И теперь у нас есть возможность продать ее с хорошей прибылью и заменить другой работой, причем налогоплательщикам это не будет стоить ни цента. А у Парковой комиссии появится полмиллиона долларов, на которые можно будет заказать другие скульптуры и разместить их в парке. Именно об этих преимуществах я и толкую: больше заказов, больше работы для скульпторов.

На сцену решительно вышла Эйдриа. Лопез верно догадалась (по сопровождающим женщину воздушным поцелуям), что эта дама с габаритами футбольного защитника и организовала все мероприятие, включая приглашение телевизионных корреспондентов.

— Вот как я все это понимаю. — Эйдриа жизнерадостно улыбнулась собравшимся и камерам. — Если в контракте сказано, что работу нельзя перемещать, значит, вы не можете ее продать, ведь так? Потому что, если вы ее продадите, ее придется переместить.

— Мы выяснили, что это очень узкое понимание закона, — заявил адвокат комиссии. — Действительно, мы не имеем права ее перемещать, но право ее продать мы имеем, при этом не нарушая сути контракта с автором.

Член комиссии начал говорить о новой скульптуре, которая заменит «Солидарность».

— Предлагаемая работа выполнена единственным сыном одного из очень известных братьев Фонтана, которые сделали так много для продвижения мраморных статуй тех позднее широко известных скульпторов, которые создали тысячи знаменитых скульптур, разбросанных по всей стране в девятнадцатом веке и начале двадцатого.

— Так это мраморная скульптура? — Эйдриа ехидно улыбнулась. — Погода ее разрушит. Уж по этой причине лучше ничего не менять.

— Нет, не разрушит. Матео Фонтана, который сделал оригинал двадцать лет назад, согласился сконструировать что-то вроде домика для скульптуры, — уменьшенный вариант того, что сейчас окружает Мемориал Линкольна в Вашингтоне. Почему бы вам просто не посмотреть, что я имею в виду? И все деньги, имейте в виду, поступят от того же человека, который собирается купить «Солидарность». — Член комиссии уселся, снял очки и снова начал протирать их носовым платком.

Толпа уставилась на коротенького человечка с несколькими седыми волосками, прилипшими к лысому черепу, который поднялся на сцену с рисунками под мышкой. Поднимая один рисунок за другим так, чтобы их могли видеть и зрители, и камеры, он объяснил свою задумку, с помощью которой можно будет не только защитить скульптуру, но и обеспечить людям место для сидения, так как вокруг сооружения пройдет мраморная скамейка. Она, заявил он, станет частью архитектуры, а не искусства, поэтому люди смогут на нее садиться и отдыхать, а заодно и разглядывать мраморную статую.

Юноша из протестующих вежливо поднял руку. Пожилой скульптор жестом разрешил ему задать вопрос.

— Прошу прощения, я никого не хочу обидеть, но я не знаком с вашим именем. Не могли бы вы рассказать нам, что вы делали последние двадцать лет в мире искусства, то есть с того времени, как вы сделали скульптуру, о которой идет речь?

В осанке Матео Фонтана несколько поубавилось гордости.

— Ну, мой вид искусства, как и моего отца, на некоторое время вышел из моды, так что… Я был очень занят. В моей мастерской по сей день работают три скульптора, и мы вполне преуспеваем.

— А что вы делаете?

— Мы работаем на самых известных дизайнеров Нью-Йорка. Наши работы, наши гипсовые модели, установлены в некоторых самых престижных особняках города. Иногда мы делаем мраморные копии некоторых античных скульптур.

Лицо Эйдрии стало пунцовым. Работа Леона продается и заменяется устаревшей, традиционной фигурой в мраморе, выполненной ремесленником, работающим на декораторов?

— Почему здесь нет Леона Скиллмена, почему он не защищает свою работу? — возмутилась она. — Я позвонила ему, чтобы оповестить об этом слушании, но разве не вы должны пригласить его и дать возможность высказаться по поводу его произведения?

— Разумеется, мы консультировались с мистером Скиллменом, — облегченно вздохнула Лопез. Слава Богу, что адвокат заранее предупредил ее, что ей следует позвонить скульптору. — Мистер Скиллмен, как я обязательно сказала бы вам в свое время, спокойно прореагировал на мое сообщение. Но когда я сообщила ему, чем мы собираемся заменить его скульптуру, он громко рассмеялся — так его обрадовала эта новость.

Дениз и Эйдриа заговорили одновременно:

— Так чем вы замените «Солидарность»?

Председатель комиссии удивленно оглядела собравшихся.

— Послушайте, неужели вы полагаете, что мы, проведя это слушание, не позволим публике увидеть то, что будет украшать Центральный парк, а также принесет полмиллиона в наш бюджет? Скульптура только вчера прибыла из Греции, прямо из Стагируса. Вон она стоит, рядом с флагом. Разве вы не видите? — Лопез снова завозилась со своими очками. Какого черта, с их точки зрения, эта статуя делает на сцене, как не для того, чтобы ее все увидели? И вообще, какой смысл что-то объяснять этим враждебно настроенным людям?

Эйдриа, Денни и вся толпа, включая операторов телевидения, обратила наконец свое внимание на флагшток в конце сцены, где сидели выступавшие. Рядом с флагом стояла фигура старого величественного мужчины больше чем в натуральную величину, с бородой и поднятой рукой. Он как бы просил минуту внимания. Мраморный плащ спускался мягкими складками, и хотя фигура стояла спокойно, казалось, она вот-вот сделает шаг вперед и выскажет какую-то великую мысль. Глаза у мужчины были внимательными, лицо умным, а губы слегка раскрыты, как будто он собирался заговорить. Абстрактный дизайн статуи был мощным и властным. Так она и простояла в ожидании все слушание. И никто ее не заметил.

— Дайте и нам посмотреть! Пропустите! — Несколько десятков людей, вынужденных из-за большого наплыва народа стоять в холле и терпеливо слушать, начали проталкиваться в главный зал, чтобы разглядеть, что происходит. Они заглядывали через плечи стоящих впереди, впадали в коллективный ступор и обалдело таращились на то, что должно было теперь стоять в парке, заменив работу одного из самых знаменитых современных скульпторов.

Денни и Эйдриа воскликнули в один голос:

— Аристотель!