На перепутье

Глава тридцать восьмая

С легким гулом аэробус мягко поднялся со взлетно-посадочной полосы в темнеющее небо.

По мере того как самолет поднимался все выше и выше, Нью-Йорк, этот памятник героическому человеческому духу, казалось, поднимался вместе с ним, его контуры четко выделялись огнями, а чернота ночи, таящаяся рядом с островом, как будто впитывала тепло от этого вечного символичного сияния. Самолет резко наклонился, дав возможность увидеть единственный факел, сияющий ровно и терпеливо на фоне воды, черной, как ночь, — отражение сигнального огня с крыла накренившегося самолета.

Зрелище было настолько потрясающее, оно исключало всякое зло, отменяло все страдания, что могут происходить на планете, не говоря уже об этой сияющей цитадели. Покой царствовал в ночи, которая вскоре станет утренней зарей, обещающей новый год всем, и в частности уже встречающему его Нью-Йорку.

Покой и обещание. Даже для Нью-Йорка, который может быть измотан физически, но никогда не будет повержен духовно. Возможно, даже для такого исстрадавшегося человека, как Леон Скиллмен. Как бы ей хотелось, чтобы это так и было!

Скиллмен. Как странно. Никогда раньше она не задумывалась над фамилией Леона, но в данный момент это словосочетание показалось ей ироничным и разрушило ее хорошее настроение[12]. Тара прекрасно понимала: Леон сможет вновь обрести свое мастерство, только обретя себя как мужчина. Как печально. Ей не удалось помочь ему лишь потому, что он заставил себя проиграть. Она понимала также: Леону нетрудно было отказаться от его нынешнего искусства, но этого мало — не оценив мужественно и честно свое прошлое, он не обретет свое былое видение. Это больше, чем преступление, — с его талантом он мог бы встать в ряд с такими гигантами, как Фидий, Пракситель, Донателло и Верроккьо.

Тара упрямо боролась с чувством вины. Возможно, он вернулся бы к себе, останься она с ним. Она задернула иллюминатор шторкой. Нет. Такое выздоровление зиждилось бы на очень ненадежной основе. Он должен возвести свой собственный фундамент. Но он отказался. По странному стечению обстоятельств именно он свел ее и Димитриоса. Теперь же он остался ни с чем, как будто решил исчезнуть для всех, кто его любил, включая его самого.

Тара снова отодвинула шторку и невидящим взглядом уставилась в пространство. Стюардесса тронула ее за плечо. Она приняла бокал шампанского и задумчиво сделала глоток.

— Капитан желает вам счастливого Нового года, — сказала стюардесса.

«Что же, новый год — всегда шанс для того, чтобы начать все с начала», — подумала Тара. И в одном Леон прав. Она закопалась в прошлом и не боролась за свои ценности в настоящем. Америка переживает и моральный и духовный кризис. Ей бы никогда не понять всей глубины идеологической борьбы, не повстречай она Леона и Дорину и не познакомься с их диаметрально противоположными точками зрения. Но теперь, когда она понимает, что стоит на кону, она не может отказаться от участия в этой борьбе. У нее есть некоторый писательский опыт. Когда они вернутся в Нью-Йорк, чтобы закончить выставочные дела, она начнет писать о художниках и скульпторах, чьи работы выставлена в галерее «А есть А» и в других галереях страны. Она станет писать о будущем со своей уникальной позиции — позиции археолога, близко знакомого с прошлым. Она попытается пробудить Америку, заставить ее вспомнить о своем классическом наследстве: теперь, вместо того чтобы копаться в прошлом, она попытается помочь строить будущее.

Она любила Димитриоса более глубокой любовью, чем думала раньше. Но это не заставит ее отказаться от археологии. Он же реалист, ее новые планы не огорчат его, они вместе разработают все детали. Если он предложит ей выйти за него замуж, она согласится. Они любили друг друга, все остальное — ерунда.

Стюардесса поставила поднос на ее столик, Тара вздрогнула и подняла голову.

— Простите. Я вас разбудила?

— Нет, — улыбнулась Тара. — Я просто задумалась.

— Ваш дом — Афины или Нью-Йорк?

Тара засмеялась, развертывая салфетку. Какой своевременный вопрос!

— И то и другое, — уверенно ответила она. — Оба города — мой дом.