На перепутье

Глава сороковая

ТАРА.

Димитриос взглянул на часы — наверное, в десятый раз за последние десять минут. Телевизионные мониторы перед ним мелькали, докладывая, что рейс Тары прибывает вовремя. А он-то не опоздал? После их возвращения из Турции две недели — два века — назад Тара не давала о себе знать. Он тогда сам попросил ее об этом.

— Когда ты сойдешь с самолета холодным ясным утром, — сказал он ей, — я буду все знать.

Последнюю ночь ему так и не удалось заснуть.

Из громкоговорителей доносилась американизированная музыка, но, слава Богу, в это время года в аэропорту не было суетившихся туристов, спешащих на рейсы к островам. Иностранцы любят Грецию за теплую погоду, еще приезжают на Пасху, но уж никак не на Новый год.

Этот новый аэропорт примерно в двадцати километрах от Афин никак не был связан с Древней Грецией, если не считать выставленных кое-где археологических находок. Димитриосу приходилось много раз бывать в этом аэропорту, но сегодня впервые у него было время действительно увидеть его: по сути, гигантский магазин, только время от времени к его входам и выходам подлетают самолеты, а не подъезжают машины. Любопытно было и на людей посмотреть. Социальные изменения в Греции после ее вступления в Европейский союз были шокирующими, причем впечатление еще усилилось после введения евро. Особенно сильно это сказалось на тех греках, кому еще не было сорока. Завистливые люди, которых принимают в особую группу, начинают подражать ее членам в поведении и одежде, теряя всякое чувство меры и становясь смешными. После того как они много веков преданно цеплялись за свое уникальное наследство, считая его колыбелью западной цивилизации, и страдали от ига иноземцев, начиная с римлян, нынешние греки, казалось, стремились поскорее избавиться от всего, что делало их греками, и слиться по мере возможности с однородной массой, характерной для всего современного западного мира.

Хватит. Димитриос наконец сел. Какой смысл расстраивать себя подобными наблюдениями? Если отбросить претензии, современная Греция на самом деле всего лишь незначительно поднялась над уровнем стран Третьего мира. То, что сохранилось от прошлых достижений, находится теперь не в Греции, а в Америке. Вполне понятно, почему Тара решила жить в Афинах, доме ее философских идолов. Раз нет возможности обновить древний дух в современной Греции, есть простой выход — зарыться в сохранении ее прошлого. В Америке человеку тоже приходиться испытывать хроническое крушение надежд. «Греция и Америка, — подумал Димитриос, — вольно или невольно связаны друг с другом узами, более сильными, чем узы крови: философской тканью. Сейчас Америка несет факел, но зажжен он был Грецией».

Мимо прошла женщина с корзиной алых роз. Димитриос обожал эту традицию, только если продавщицы не были слишком навязчивы. Он купил один великолепный цветок и поднес его к носу, глубоко вдыхая аромат, напомнивший ему об аромате ее простыней и приятном запахе у нее под грудями. Он снова взглянул на экран. Через несколько мгновений он будет знать: принадлежит ли она ему? принадлежала ли она ему когда-нибудь, хотя бы в те украденные дни? Димитриос выехал из своего дома на рассвете. Камень был все там же. И надпись: «Женщине, которую я полюблю, я вручаю мужчину, каким я стану». Прочитает ли Тара эту надпись?

Он попросил ее дать Леону Скиллмену последний шанс, потому что ему нужна только ее полная любовь. Стоило ли так поступать? Он вспомнил день, когда Леон появился в их жизни, — в тот день Тара откопала своего атлета. Как давно это было? В августе. Всего пять месяцев назад. Возможно ли это? Если Тара войдет сейчас в его дом, то ему следует, в определенной степени, благодарить за это Леона. Именно Леон помог ему осознать его трусость. Так или иначе, он заставил Димитриоса признаться Таре в любви.

Что же он увидит в ее глазах, когда она приедет?

— Холодно. Светло и уже утро.

Перед ним стояла Тара. Он даже не расслышал объявления о приземлении самолета.

Улыбаясь, она взяла цветок из его руки и поднесла к губам, чтобы попробовать его аромат на вкус. Так всегда делают греки: хочешь есть — ешь, хочешь пить — пей, если любишь люби. Димитриос встал, чтобы обнять ее и поцелуем выпить аромат розы с ее губ.

— Я люблю тебя, Димитрий. Только тебя.

Ему девятнадцать. Колонны храма Посейдона поднимались перед ним сплошной синевой. Море — море Гомера, море Тары, его море — пело гимн всем героям, его вздымающиеся аккорды разбивались о скалы в бурном салюте, раскатывались в радостном крещендо, завершающимся отдельными аккордами и мелодиями, которые он слушал всю свою жизнь и от которых ждал слов, услышанных только сейчас: «Я люблю тебя Димитрий. Только тебя».

Они тихо стояли, глядя в глаза друг другу.

— Пошли, — сказал Димитриос, беря ее за руку.

— Куда?

— В Союнион, в храм.

— Зачем?

— У меня есть для тебя подарок.