На перепутье

Глава тридцать седьмая

Понадобилось шесть человек, чтобы установить «Вечность» в гигантской ванне из стекловолокна. «Спасибо Фло», — подумала Блэр. Компания, производившая яхты, отрезала корму лодки, которая только вчера была установлена в комнате для медитаций. Операторы выстроились в сторонке, пока рабочие возились со шлангами, через которые кислота из цистерны будет подаваться в ванну и омывать произведение Леона.

Ее глаза внимательно обежали зал. Она снова чувствовала себя отлично в ожидании чего-то… Чего? В этом-то и самое занимательное! Она понятия не имела, что появится следующим и заведет ее. Нет, она чувствовала себя еще лучше, чем раньше. Беспокойство исчезло. Вместо него появилась бесшабашность. Смерть Ликленда освободила ее. Секс никогда не был таким разрушительным, как в ту ночь с водителем такси; они едва не разнесли его машину. Ну и что? Она оплатила ремонт.

В конечном итоге это правда: если у тебя достаточно денег, все можно устроить.

Да и Билл Дениер уволился, уехал с фермы на следующее утро, так что единственное, что ей пришлось сделать, — это сказать Перри, что ирландец убил лошадь спьяну. Насилие и секс — какая гремучая смесь! Что будет сегодня после этого акта уничтожения! Ей никогда раньше не приходилось уничтожать произведения искусства. Она взглянула на Леона. Нет, слишком вымотан.

Ничего удивительного. В последнее время он был очень занят. Когда Фло обратилась к ней, она решительно отказалась продать единственную вещь Леона, которой владела лично. Остальное, включая эту махину, они с Перри пожертвовали музею, а Кронан, не поставив ее в известность, продал все скульптуры Фло, проявив независимость, которой Блэр в нем никогда не подозревала. Она сурово взглянула на Кронана. То, что он сделал, не выходило за рамки его полномочий, но только взгляните на него — сидит, сгорбившись, между Фло и Эйдрией на одной из скамеек, склонив голову. Наверное, молится, чтобы она его не уволила. Этого она не сделает. Но, возможно, придумает что-нибудь похуже, чтобы отомстить ему за его неожиданную смелость. Может, запятнать наконец его пуританскую душу? Да, она думала о сексе с ним и флиртовала с ним более двадцати лет. Сегодня она своего добьется. Тогда ему придется тащить еще и этот крест, кроме пропаганды искусства, которое он то ли ненавидит, то ли боится. Если ему так не по душе новое крыло, следовало давным-давно уволиться. Слабак. Разумеется, он никогда не отталкивал ее напрямую, разумеется, но очаровательно сопротивлялся. Все, хватит, особенно учитывая его дерзкий поступок — продал скульптуры, ни с кем не посоветовавшись. Она всерьез займется его совращением в первые часы Нового года, когда он, измотанный, уязвимый и одинокий, будет сидеть в своем офисе, как она ему прикажет. Она — его работодательница. Если уж дело пойдет совсем плохо, любовь к старому крылу удержит его от открытого неповиновения.

Разобравшись с сексуальной повесткой дня, Блэр перенесла свое внимание на «Вечность». Блеск! Ведь что такое, по сути, вечность, как ни бесконечная трансформация материи и энергии? Пытаясь уговорить ее продать скульптуру, Леон открыл ей свою тайну: никакого музея. Он избавлялся от тех своих работ, которые выкупил, причем исчезновение его последней работы будет символизировать исчезновение его искусства. Тут она взяла его за горло, потребовав, чтобы уничтожение последней работы стало событием в прессе. Его искусство исчезнет, как он того хочет, но зато у нее на пленке сохранится медленная смерть карьеры Леона, которая завершится завтра его заявлением об отставке на официальном открытии нового крыла.

Внезапно ее внимание отвлекла Эйдрия, которая по мере приближения торжественного момента начала метаться с места на место, как щенок-переросток, стараясь ничего не упустить и везде попасть в кадр.

Леон, Перри и Вэн стояли как деревянные в дальнем конце зала, вроде бы и вместе, но на самом деле порознь. Вэн заметил, что Леон выглядит очень утомленным. Перри откровенно скучал, но Вэн знал, что ему не терпится начать обход новогодних вечеринок, потому что в последнее время он увлекся очень молодыми и очень белокурыми славянскими девушками, которые ежедневно «прибывают» в Нью-Йорк, чтобы «влюбиться» в какого-нибудь американского миллионера. Блэр, которая, как знал Вэн, весьма равнодушно относилась к похождениям мужа, удивила его, решительно отказав ему в личной просьбе пригласить на «событие» Дениз Соммерс. Это свидетельствовало о том, что, хотя Дениз уже надоела Перри и он двинулся дальше, Блэр все еще не могла ему простить той его выходки во Флориде. Какие идиотские правила у этих людей! Но в последнее время он и сам начал удивляться, зачем это он продолжает встречаться с Дениз. Ведь она в конечном итоге оказалась тем, чем сама себя называла — «общественной собственностью».

Вэн устало достал из кармана блокнот и ручку. Шоу вот-вот начнется. Леон и металлурги разработали детали и просветили его. Поскольку Леон использовал для скульптуры марганцовистую бронзу, они увеличили пропорцию кислоты в воде до семидесяти процентов, уверенные, что такой концентрированный раствор с задачей справится. Как только кислота коснется бронзы, начнется химическая реакция и получится… как это? Окись азота? Нет. Он сверился с записями. Триокись. Ну, как бы оно ни называлось, этот токсин будет немедленно втянут в систему, защищающую музей от загрязнения. Но тем не менее это придает всей затее некоторый элемент риска и, соответственно, драмы: ведь система вполне может не сработать. Вэн бессознательно подвинулся поближе к дверям.

Блэр блестящими глазами следила за гостями. Как раз подходящее событие, чтобы дать пинка старому году.

— Вначале мы мало что увидим. — Ее голос был ясным и звонким. — Но команда операторов останется здесь на ночь вместе с ребятами, которые будут доливать кислоту. Кронан, ты останешься и за всем присмотришь.

Блэр с удовольствием увидела, как он удивленно поднял голову.

Парализованный неожиданным приказом Блэр, Кронан тупо смотрел на нее. На ней было ярко-красное бархатное платье с длинными рукавами в готическом стиле и капюшоном, закрепленном на светлых волосах бриллиантовой заколкой в форме полумесяца. Красивый средневековый алхимик, сидящий над кипящим котлом и составляющий свои магические снадобья. «Лягушиное бедро и совиное перо, ящериц помет и слизь, в колдовской котел вались!» «Кто она, Блэр — одна из колдуний или сама леди Макбет? А впрочем, — решил Кронан, — какое это имеет значение!»

Снедаемый стыдом и позором, он снова опустил голову, похоже, эта трагикомедия, в которой он вынужден принимать участие, никогда не кончится. Он ведь думал, что, продавая все, что можно, из омерзительных шуток Скиллмена, он ускоряет конец этой театральной игры, но Блэр впала в раж. Кронан не мог понять, в чем дело. Он ведь прекрасно знал, что ей абсолютно плевать на все, что для нее все было только игрой. «Господи, пожалуйста, — взмолился он, — скажи мне, что это Твоя воля». Как бы лично он ни относился к этому искусству, что-то в его сердце восстает против этой затеи. Зачем создавать, чтобы потом уничтожать? И разве эта комната для медитаций не предназначалась для духовного отдохновения? Как может он наблюдать за всем этим разрушением?

Инженер-химик подал сигнал Блэр.

— Готово.

— Леон? — повернулась к нему Блэр.

— Начинай, — сказал он.

Из шланга в ванну полилась прозрачная жидкость. Один из рабочих стал осторожно поливать сверху предмет, который казался ему какой-то строительной деталью. Когда жидкость начала скапливаться на дне, появились тысячи пузырьков и над контейнером образовался розоватый туман, спиралью поднимающийся вверх, к потолочным вентиляционным отверстиям, через которые он немедленно уходил из помещения.

Блэр наблюдала за красной спиралью, завороженная красотой этого танца смерти.

Эйдрия решительно подошла к Леону.

— Ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь? Я догадываюсь, что ты собираешься трансформировать один предмет искусства в другой. Умная мысль, Леон. Но ты уверен, что в результате получишь то, что хотел? Все выглядит дико.

В запавших глазах Леона появился странный свет.

— Да, Эйдрия, я уверен. Через час металл потемнеет и начнут появляться оспины. К полуночи «Вечность» превратится в гигантский кусок швейцарского сыра. — «А завтра, — подумал он, — скульптура разрушится под собственной тяжестью и останется только ванна, полная ржавчины».

Эйдрия неуверенно взглянула на булькающую ванну, но вопросы задавать перестала: Леон был профессионалом. Она задумалась: как будет выглядеть стекловолокно в какой-нибудь окантовке или без окантовки, но покрытое человеческими экскрементами и волосами — технологическая новинка из стекловолокна?

Фло перенесла свое внимание на контейнер. Этот проклятый маленький грек! Она могла бы неплохо заработать на его забавной мордашке и стекловолокне. Ладно, придется поискать другого мальчишку, чтобы смастерил модели. Производитель яхт и стекловолокно все еще могут быть использованы.

Какого… Вэн перестал делать заметки. Прилипнув к двери, он боролся с нежеланием серьезно писать об этой булькающей кислоте, разрушающей металлическую болванку. Что это — искусство; критика искусства, история искусства? Великолепный набросок головы Тары, выполненный Леоном, так врезался в память Вэна, что ему даже показалось, будто он на секунду возник на поверхности бурлящей кислоты и тут же исчез. «Потому что ваш мир искусства не уделяет равного времени нашему искусству». Он вспомнил не только слова Дорины, но и ее голос и уставился на Блэр. Она, видно, совсем рехнулась, что занимается всем этим! Только взгляните на нее! Улыбка такая же пластиковая, как и это волокно. И он рехнулся, раз приплелся сюда. Впрочем, ничего не выйдет! Он не сможет написать об этой «трансформации» даже иронически. Особенно после того, как он увидел набросок Леона.

Сияя во все стороны улыбками, Блэр аккуратно натянула на руки в бриллиантах красные бархатные перчатки и продела их в невидимые прорези на юбке, с помощью которых можно было поднять шлейф платья до плеч, превратив его в плащ, и жестом пригласила собравшихся следовать за ней.

— Пойдемте. Пора повеселиться.

Когда ее избранные гости вышли из комнаты, она повернулась к Кронану и рявкнула:

— Можешь вздремнуть на диване в своем офисе. Время от времени делай обход. — Затем взяла под руку Леона: — Доволен?

Леон взглянул на свою работу и шипящую жидкость, которая медленно уносила ее в… вечность. Он устало рассмеялся, подумав о Таре, которая в данный момент летела к другому мужчине. Это был его последний взнос в их отношения: к завтрашнему дню все его произведения, которые она так ненавидела, исчезнут.

— Да, Блэр, я доволен, — сказал он, и, наверное, это было правдой.

Вернувшись в офис, Кронан задумчиво прошел через фойе к новому крылу. Коврик Леона у дверей уже убрали, на его место положили гранитные плиты. По крайней мере он спас посетителей хоть от этого жуткого зрелища. Кронан напомнил себе: как-никак искусство здесь было все же лучше, чем в других музеях. Блэр не зашла так далеко, чтобы выставлять груды вешалок для одежды, или религиозные картины, измазанные экскрементами, или сосуды с коровьими языками и гениталиями, плавающими в крови и сперме, то есть те сенсационные вещи, которые были представлены даже в уважаемых галереях по всему миру, включая Нью-Йорк, а именно в Бруклинском музее, который однажды даже предупредил в прессе, что содержание выставки может вызвать шок, рвоту, смятение, панику, эйфорию и беспокойство. Он едва верил своим глазам, когда читал эти строки.

И все же с самого начала этого проекта — три года назад — и до его завершения сегодня он вызывал у него смятение. Его как будто силком тащили через пропасть безумия, подобную зыбучим пескам, — безобидные с виду, они никого не выпускали из своих клещей. Он работал через силу, интуитивно подозревая, что это вовсе и не музей, а дом для добровольно сошедших с ума людей. Блэр назвала это дикое сборище «Событием, своеобразной формой искусства». Что же, подобные «события» случаются в искусстве уже более сорока лет. Но уничтожать нечто уже созданное, ставшее символом нигилизма? Даже Эйдрию Касс, похоже, беспокоила эта «трансформация».

Кронан внезапно остановился. Вот это действительно интересно, если учесть, как она творит свое искусство. Она даже хвастала, что ее искусство создается без предварительного намерения, оно просто «случается». Как та ее картина, где они с Леоном…

Она назвала ее «Траханье». «Похоть стала искусством?» — подумал Кронан. Большинство модернистских работ, которые он так и не смог понять, ему все-таки пришлось принять, потому что по какой-то причине они прошли испытание временем. Но современные художники превращают похоть в картину, и такие картины вывешивают в музее. Кронан поспешно поднялся по ступенькам и вошел в зал, где на самом видном месте висела картина Эйдрии «Огни города». Битое стекло, разбросанное по мокрой еще краске, сверкало на поверхности и казалось ему своего рода психической войной. «Но война тоже часть жизни, не так ли? — возразил он сам себе. — Ведь несчастья — способ, каким Господь испытывает нашу любовь к Нему. Но похоть как искусство?» Он участвовал в помещении этого бреда в музей. Он помогал Блэр размещать эти «творения». Теперь он помогает их уничтожить.

Кронан приоткрыл дверь в комнату для медитаций, в своем возбужденном состоянии надеясь, что весь этот дикий вечер — всего лишь галлюцинация, из которой он вырвется нормальным, с ясной головой. Но бронзовый оковалок все еще поливали кислотой, а несколько фотографов продолжали снимать. Какой невинной на вид была эта жидкость. Почти как вода. И все же она была достаточно ядовитой, чтобы… Кронан быстро прикрыл дверь.

Когда он переходил через улицу, направляясь к своему офису, ему в голову пришла ужасная мысль. Кислота была достаточно ядовитой для… Если она способна уничтожить бронзу, она может уничтожить все. Наверняка — холсты и краски, хотя, возможно, не стекло. Нет, стекло на картине просто упадет неповрежденным. Вот почему они соорудили контейнер из стекловолокна. Кислота не взаимодействует с пластиком и стеклом. Но самой этой гадостной штуке не спастись. Он вспомнил, как много лет назад страшно повредили «Данаю» Рембрандта в Эрмитаже. Для этой, возможно, достаточно плеснуть пару раз…

Вернувшись в офис, Кронан лег на диван и задумался. Заснуть не удалось. После пары бессонных часов он встал и принялся ходить по комнате. Его лихорадило. Он вымыл лицо холодной водой в своей частной ванной комнате. Той самой ванной комнате, где в течение многих лет… «Всего несколько раз, Господи». Он произнес эти слова вслух, не понимая, молится ли он, или исповедуется, или же просто озвучивает ту отчаянную мольбу, которая терзает его сердце: «Только, когда демон снова находит ко мне путь».

— Но дьявол живет в новом крыле, Господи! — воскликнул он, внезапно уверившись, что впервые за двенадцать лет он услышан. — Он прячется в той картине, смеется над тобой и издевается надо мной. Эта картина — похоть, Господи. Она сама это признала. Теперь я понимаю, почему ты предоставил мне этот случай. Ты велишь мне очистить это место и мою похотливую душу, уничтожив богохульную работу. Ты показал мне путь изгнания дьявола из меня с помощью изгнания того, чему я помог здесь угнездиться. Теперь я это ясно вижу.

Утвердившись в своей миссии, Кронан схватил большую кофейную кружку из буфета. Если держать за ручку, руки останутся сухими.

На обратном пути через дорогу он передумал. Снова войдя в старое крыло, он прошел через несколько залов, заполненных предметами искусства, восхваляющими жизнь, прошел через дворик, где весело чирикали птички Маргарет, и быстро направился в новое крыло через воздушный мост. Да, подумал он, ощущая, что архитектор тоже с ним заодно, я отомщу за вас всех. За красоту, любовь, природу, благородство духа. И тем самым я отомщу за себя. Раз и навсегда.

Он подошел к бурлящему контейнеру. Рабочие отдыхали и болтали друг с другом. Один из техников вскочил, когда он опустил кружку в кипящую жидкость.

— Я здесь главный, — тихо сказал Кронан. Техник попятился.

— Руки берегите, — предупредил он.

— Я буду осторожен. — Кронан закрыл за собой дверь. Еще никогда не чувствовал он себя таким сильным. Таким правым. За все годы покаяния — и ни слова от Господа. Теперь все будет завершено с помощью единственно возможного действия — уничтожения похоти его собственными руками.

Стоя перед полотном Эйдрии, он услышал смех. Свой собственный. Эйдрия была права. Она не водила своей рукой художника. Дьявол был ее астральным диктатором. И это — его портрет. Никогда, даже стоя на коленях в церкви, Кронан не испытывал такой духовной радости.

Он сделал шаг назад и плеснул жидкость в лицо дьявола. Эрозия началась сразу же. Кислота проела себе путь сквозь краски и холст. Но достаточно ли этого? Части полотна, подобно тряпкам, все еще свисали со стены. Он вспомнил перекрученную выцветшую ткань, разложенную на полу в известной галерее в Лондоне. Может, и это рванье воспринять как очередную «трансформацию» предмета искусства? Нельзя рисковать, необходимо уничтожить картину полностью. Кронан вернулся в комнату для медитации и, стараясь не замочить руки, зачерпнул еще кружку кислоты. Теперь рабочие наблюдали за ним без всякого любопытства.

Второй раз ему удалось плеснуть более успешно, холста почти не осталось, а на пол посыпались сотни осколков стекла. Еще один заход, и дело будет сделано.

Возвращаясь в третий раз с кружкой кислоты, он случайно взглянул на одну из скульптур в карманном садике Маргарет. Кронан вышел на балкон и уставился на бронзовую фигуру прекрасной женщины с поднятыми вверх руками. Внезапно он почувствовал, как возбуждение начинает покидать его, он осознал, что эта скульптура, как и творение Леона, тоже сделана из бронзы. Но эта работа была священна! Она олицетворяла величайший дар Бога мужчине — женщину. Если женщина священна, то разве Господь позволил бы использовать для ее сотворения металл, который не священен? Бронзу использовали столетиями для создания величайших скульптур. Они будут жить вечно. Разве не может случиться, что работа Леона, хоть она и чужда Кронану, является личным вкладом скульптора в вечные творения Господа? Если так, то тогда и скульптура Леона тоже священна. И ее уничтожение — работа дьявола.

Через посредство Блэр дьявол приказал уничтожить работу. Значит, дьявол жил в Блэр. Она уничтожала искусство. А он ей помогал. Возможно, он стер с картины Эйдриа вовсе не лицо дьявола. Возможно, то был лик Бога, но в иной форме, которую ему не дано понять, точно так же, как он не понимал работ Леона.

Кронан в волнении поднял глаза к цветам, которые пышно цвели в саду Маргарет. Тоже творения Божьи.

— Помоги мне, Господи! — громко крикнул он.

Его глаза пробежали по живым лозам и обратились к бронзовым, которые держала молодая женщина, населявшая этот вечный сад Эдема, сад, который никогда на осквернится наготой и первородным грехом.

— Прости меня, Господи, — прошептал он.

Он снова взглянул на женщину, такую невинную и прекрасную. Как может любовь к такому прекрасному существу быть грехом? Грех — считать это грехом. Опять богохульство! Кто он такой, чтобы судить Бога, чье прощение он вымаливал двенадцать лет, чьего ответа он так трепетно ждал?

Внезапно через комнату к нему двинулось видение Блэр Готард. Но она была настоящей! Она шла, чтобы присоединиться к нему на балконе, ее алое платье закручивалось вокруг нее, как гигантский плащ, лицо соблазнительно улыбалось из-под капюшона. Блэр! Красный дьявол идет за ним!

Впав в панику, Кронан взглянул на кружку, которую держал в руке. Жидкость так напоминала воду. Быстро, прежде чем дьявол успел добраться до него, он поднес кружку к губам и выпил кислоту.

Визг Блэр прозвучал в пустых залах как пожарная тревога, сошедшая с ума. Она попятилась, пытаясь не видеть жуткой сцены гибели Кронана, и наткнулась на остатки картины Эйдриа, с которой все еще продолжали сыпаться стекло и ошметки холста. Она бросилась к комнате для медитаций, чтобы позвать на помощь, но замерла, представив себе, что там сейчас происходит.

Блэр Готард упала на пол. Последнее, что произнесли ее дрожащие губы перед тем, как погрузиться в глубокий сон, были два слова: «Ликленд» и «мама».

Один из рабочих, услышавший нечто, напоминающее сирену, осторожно приоткрыл дверь в соседний зал, но там все было тихо. Он не увидел ничего необычного, кроме большой кучи чего-то красного в середине комнаты, чего не было раньше, когда он впервые здесь появился. Решив, что это еще одна «трансформация» вроде той, которую они наблюдают, он закрыл дверь и вернулся к своей работе. Ему даже в голову не пришло, что под грудой красного бархата лежит живая, но впавшая в кому женщина, которая зашла слишком далеко.