Отдам любовь в хорошие руки

ГРУППА КРОВИ

В телеграмме было всего несколько слов: «Отец умирает. Срочно нужна кровь». Мать прочла телеграмму и запричитала: «Я так и знала! Возник через столько лет, чтобы опять сосать из нас кровь! Не пущу. Ты и так еле ходишь!» Она продолжала что-то говорить, но я не слышал слов, только видел полные слез и боли глаза.

Он ушел от нас, когда мне было семь лет. Детство с его уходом закончилось. Я старался не подавать вида, но никак не мог понять: почему? за что?

В доме сразу стало тихо и пусто. У нас была «неправильная семья». Отец — татарин, мать — русская. Он — шумный, темпераментный, любвеобильный. Она — спокойная, преданная, любящая. Он — яркий красавец, она — простая и неброская. Мое сердце разрывалось на части, я любил их обоих, и потеря отца была для меня невосполнимой.

Мой друг Павлик мечтал о велосипеде и все время об этом говорил. Он ждал злосчастный велосипед на день рождения, на Новый год, на каждый красный день календаря — он ждал чуда, а я так же неистово мечтал об отце. Больше мне тогда ничего не было нужно. Но он не возвращался.

Дом как будто вымер. Перестали приходить гости, все реже приезжала бабушка. А потом мать обмолвилась, что он женился. Кстати, на татарке. И у него родился сын. Помню, как я в толпе часами выбирал нового мужа для матери. Мне хотелось, чтобы мы шли по улице всей семьей: он, мама и я — и встретили бы отца, и он, увидев нашу новую счастливую семью, горько пожалел. Но мама как-то сникла, замкнулась в себе, никого не замечала, а всю свою любовь направила на меня. «Почему ты ни на ком не женишься?» — задавал я ей один и тот же вопрос. Мать только грустно улыбалась в ответ. Она не хотела рассказывать, что последнее время отец пил и гулял и что его уход скорее избавление, чем потеря.

Рождение его сына я переживал как собственные похороны. Теперь отец обо мне уже не вспомнит. Я никогда не плакал, старался доказать матери, что настоящий мужик. Но когда до меня долетали обрывки подробностей его жизни (той, другой, недоступной мне жизни), я не мог сдерживать слез. Иногда, втихаря, я доставал чудом уцелевшую фотографию, где молодые мама с отцом сидели, взявшись за руки. И, глядя на эту фотографию, я мечтал о собственной семье. При этом мне очень хотелось быть похожим на отца хотя бы внешне, но я унаследовал только материнские черты.

Мужик в нашем доме так и не появился. Я вырос и стал единственным кормильцем. Странно, но работал я почему-то только с татарами. Меня завораживала их быстрая непонятная речь, и они казались мне очень надежными. «Господи, уже двадцать лет прошло, а Ваньку все как магнитом к ним тянет. Это ж надо постараться, чтобы в Москве столько татар найти. Вот что значит гены», — услышал я однажды, как мать жаловалась соседке.

С отцом я почти не виделся, только иногда, приезжая к бабушке, случайно сталкивался с ним то в дверях, то на улице. Он здоровался со мной за руку, по-мужски и почему-то всегда отводил глаза. А мне так хотелось рассказать ему сначала о школе, потом о том, что влюбился…

Я женился весной, а зимой моя красавица жена уже родила мне первенца. Как я радовался! Я нежно сжимал маленький родной комочек, боясь отпустить его. Стирал и гладил пеленки, бегал в магазин, а по ночам затаив дыхание наблюдал, как мой сын, причмокивая, сосет молоко. Я просто шалел от этого простого счастья и не представлял, как можно бросить своего сына.

«Отец умирает. Срочно нужна кровь»… Я понимаю, что я поеду и отдам ему свою кровь, потому что он мой отец, потому что я могу спасти ему жизнь, потому что я люблю его, черт возьми!

— Кровь уже не нужна, — говорит врач и обреченно разводит руками.

Мне приносят его вещи. Вещи бомжа.

— Я хочу на него посмотреть.

— Он в коме.

— Я не видел его двадцать лет.

— Проходите.

Передо мной лежит старик жуткого вида. Запущенный, жалкий, убогий. И этот человек — мой отец. Я не знаю, как он жил и о чем мечтал. Но доживал он свой век на улице и сейчас умирает в казенном доме. Подхожу ближе. Он еще дышит, но уже не жилец. Мне жаль и его, потерявшего человеческий облик, и мать, которая так больше и не вышла замуж, и себя, всю жизнь прождавшего отца.

— Он умирает. Жена отказалась его хоронить. Берете ли вы на себя…

— Да. — Я не даю врачу закончить фразу.

Спустя два часа я уже звонил на работу.

— Серега, у меня отец умер, — сообщаю напарнику.

— Какой отец? У тебя ж не было отца.

— Дурак ты…

Следующий звонок матери.

— Мам, купи всего самого лучшего. Сегодня отца хоронить будем. — И, не давая ей возможности возразить, вешаю трубку.

Когда равнодушный могильщик забил последний гвоздь в гроб отца, я понял, что молодость закончилась. Глотнув наспех на кладбище водки за упокой души, я поехал домой. Внутри ничего не было, только гулкая пустота.

Дома за столом собралась родня. Я сидел, и сквозь усталость в меня проникали чужие воспоминания.

— Он ведь вас всегда любил, — повторяла соседка тетя Света. — Помню, когда Ванечка женился, он ведь у меня спрятался и через занавески наблюдал, как молодые вышли из машины, как их хлебом-солью встречали. Все вздыхал обреченно. Я ему говорю: «Что ты хоронишься, как преступник какой, выйди, поздравь». А он отвечает: «Не могу я сына позорить. Ты на меня посмотри. Куда мне в таком виде?» А вид-то у него был и впрямь не генеральский.

Я почему-то вспоминаю свою свадьбу: огромный стол и пустое место рядом с мамой… Как мне хотелось, чтобы он был здесь, чтобы обнял меня по-отцовски. А он, значит, не посмел подойти, боялся меня опозорить… Комок в горле пытаюсь залить очередной порцией водки.

— А ты, мать, не вздыхай, его младший-то уже сидит, а твоего Бог уберег. Неизвестно что бы было, останься он. Пропил бы вас вместе со всем барахлом, — вступает в разговор мамина сестра.

Мама опускает глаза и снова вздыхает, продолжая упорно молчать.

— А я почему-то вспоминаю, какой он был веселый и жил как в последний раз. Пить так пить, гулять так гулять, — смахнула слезу тетя Света.

— Он ведь со второй женой так и не ужился. Первая моя жена, говорил, от Бога, а ты от дьявола! И прав был: посмотрите, она ведь его даже хоронить не захотела. А это грех, — продолжала сетовать соседка.

— Давайте лучше помянем отца, — прерываю их я и первым осушаю рюмку. — Пусть земля ему будет пухом.

Кто-то робко звонит в дверь. Открываю и отступаю назад. Передо мной стоит вторая жена отца. Та самая женщина, которая когда-то увела его от нас. Пожилая, уставшая, несчастная. Она смотрит на меня, долго не решаясь ничего сказать.

— Проходите.

— Нет, нет, я на минуточку. Вот. — И она протягивает деньги. Полную пригоршню смятых купюр.

— Я не возьму. — Я одергиваю руку, словно боясь обжечься.

— Ваш отец вас очень любил, — торопливо говорит она, — он очень хотел поздравить вас с рождением сына, но без денег не смел прийти. Он копил деньги на встречу с вами. — Ее голос начинает дрожать. — Просто он не успел. Возьмите…

Деньги жгут руки, слезы жгут глаза. Ничего нельзя вернуть, ничего невозможно исправить.

— Кто это был? — беззвучно спрашивает мать.

— Отец. Просил внуку передать. — И я роняю смятые бумажки…