Пекарня «уютный очаг» и её тихие чудеса

Глава 3. Город, который заботится

Послеполуденное солнце уже начало клониться к западу, отливая золотом остроконечные шпили крыш Веридиана и растягивая длинные, ленивые тени от домов. Жара спала, уступив место ласковому, тёплому вечеру, который был, пожалуй, самым лучшим временем для прогулок. Воздух становился прозрачнее, краски – мягче, а звуки – более отчётливыми и звенящими, будто кто-то настроил весь мир на идеальную частоту.

Элли завязала на голове лёгкий льняной платок, прикрыв им от пыли и солнца свои тёмные волосы, и накинула на плечо просторную сумку из грубой ткани, сшитую ещё Агатой. Внутри лежали пустые баночки для специй, несколько монет в кошельке и небольшой свёрток с тёплым, только что испечённым ореховым печеньем – на случай, если встретится кто-то из знакомых. Она заперла дверь пекарни, повернув ключ с привычным щелчком, который отозвался эхом в тихой, внезапно опустевшей пекарне. Мурка, оставшаяся внутри, недовольно мяукнула с подоконника, но Элли лишь улыбнулась.

– Побереги дом, – шепнула она сквозь щель в ставне. – Я ненадолго.

Выйти за порог после долгого дня, проведённого у печи, всегда было небольшим чудом. Словно ты попадал в другой мир, параллельный, но тесно связанный с твоим собственным. Запахи пекарни – сладкие, хлебные, плотные – сменялись лёгким, пьянящим коктейлем из ароматов цветущих палисадников, свежескошенной травы с лужаек за домами и далёкого дымка из труб. Воздух был свежим и подвижным, он обнимал кожу, ещё горячую от жара печи, и приносил долгожданную прохладу.

Элли не спеша двинулась по Пряничному переулку, выложенному неровными, отполированными тысячами ног булыжниками. Её тень, длинная и тонкая, скользила впереди, указывая путь. Она не ставила себе конкретной цели. Эти прогулки были её способом перезарядиться, вдохнуть жизнь городка, почувствовать его ритм, отличный от мерного постукивания скалки и шипения масла на противне.

Веридиан был не просто скоплением домов. Он был живым организмом, большим, добрым зверем, пригревшим у своего сердца всех своих обитателей. Дома здесь стояли тесно, будто прижимаясь друг к другу для тепла и поддержки. Они были разными: почтенные каменные старожилы с толстыми стенами и маленькими, похожими на бойницы окошками; весёлые деревянные домики, расписанные яркими узорами и утопающие в зелени; и даже пара причудливых строений, словно сошедших со страниц сказочной книги – с кривыми стенами, башенками и дверями разной величины.

Но у всех у них было нечто общее: уют. Он витал в воздухе, был вплетён в самую суть этого места. Он читался в идеально подстриженных лужайках, в горшках с геранью на каждом подоконнике, в вышитых занавесках, в птичьих кормушках, развешанных на деревьях, в кошках, греющихся на заборах, и в собаках, лениво виляющих хвостами у порогов.

Элли шла, вдыхая этот мир полной грудью, и чувствовала, как дневная усталость и остатки раздражения от визита Каэла понемногу тают, словно сахар в тёплом чае. Она знала здесь каждый камень, каждую трещину в стене, каждое дерево. Это знание было тёплым и уютным, как старый, любимый свитер.

Первой её остановкой, как почти всегда, стала лавка Мэйбл – «Зелёный уголок». Она ютилась в небольшом каменном домике на самом повороте переулка на Рыночную площадь. Окно лавки было заставлено бутылочками, скляночками, пучками трав и причудливыми кореньями, отчего внутрь проникал таинственный, зеленоватый свет. Над дверью висела табличка с изображением стилизованного цветка мандрагоры и витиеватой надписью: «Мэйбл. Травы, коренья, советы и утешения».

Элли толкнула дверь, и та отворилась с мелодичным перезвоном крошечных колокольчиков, подвешенных к притолоке. Воздух внутри был густым, тяжёлым и невероятно сложным. Он ударил в нос сразу десятками ароматов: сладковатый запах сушёных ягод шиповника, горьковатый – полыни, терпкий – дубовой коры, цветочный – лаванды и ещё с десяток других, которые Элли не могла опознать, но которые сливались в странный, гармоничный букет. Пахло старой бумагой, пылью, летом и чем-то глубоко целебным.

За прилавком, уставленным весами, ступками и пучками свежесобранного зверобоя, сидела сама Мэйбл. Она была крошечной, сморщенной, как печёное яблоко, и вся состояла из одних лишь острых углов: острый нос, острый подбородок, острые коленки, торчащие из-под пёстрой юбки. Но глаза её, цвета спелой ежевики, были молодыми, живыми и невероятно проницательными. Сегодня она сражалась с огромным пучком мяты, пытаясь аккуратно связать его в пучки бечёвкой.

– А, наше солнышко ясное! – проскрипела она, не отрываясь от работы. Голос у Мэйбл был похож на скрип старого дерева, но в нём всегда слышались нотки неизменной бодрости. – Вышла мир посмотреть да себя показать? Или от моего общества спасаешься? Говорила я Агате – внучка у тебя слишком серьёзная вырастет. Всё в печи, да в тесте. Надо по людям ходить, слухи собирать, глазами стрелять!

Элли не могла сдержать улыбки. Мэйбл была единственным человеком в городе, кто мог безнаказанно её отчитывать и тут же переходить на ласковые слова.

– Здравствуйте, Мэйбл. Не спасаюсь, а за помощью. Мята у меня почти вся вышла. Да и душицы бы пучок. Для нового хлеба.

– Душицы! – фыркнула травница, наконец одолев мяту и принявшись за следующий пучок. – Это тебе не душица нужна, а хороший жених. Глаза-то у тебя какие-то задумчивые сегодня. Нехорошо это. Девушка должна глазами блестеть, а не в пол смотреть, будто червонное золото там искать собралась.

Элли покраснела, чувствуя, как предательский румянец заливает её щёки. Она и правда думала о странном визите Каэла, о его словах.

– Да просто печь сегодня капризничала, – соврала она, разглядывая банку с сушёными бутонами календулы.

– Печь! – Мэйбл отложила бечёвку и уставилась на Элли своим острым, птичьим взглядом. – Это не печь у тебя капризничает, детка. Это ты сама вся из себя выпрыгнуть собралась. Чувствую. У меня на это нюх есть. – Она постучала пальцем по своему длинному носу. – Сердце не на месте? Или кто-то неприятный встретился? Говори, не таись. Может, зельце какое приготовлю. От глупых мыслей. Или от наглых глаз.

Элли засмеялась.

– Нет-нет, никаких зелий. Просто… был один поставщик. С характером.

– А-а-а! – Мэйбл многозначительно подняла палец кверху. – Лесной наш молчун пожаловал? Ну, конечно. От него всякая впечатлительная девица в тоску впасть может. Ходит, хмурится, будто все ему должны, а сам глазами так и сверлит, так и сверлит. Не переживай, солнышко. Он со всеми такой. Не ты первая, не ты последняя. Мужик он, говорят, неплохой, душой чист, но уж очень на себя замкнут. Лес его испортил. Одиночество – оно ведь не только волков от людей отваживает, но и людей в волков превращает. Ну, или в медведей, – она озорно подмигнула.

Элли с облегчением вздохнула. Похоже, Мэйбл всё списала на обычную дурную славу Каэла, не заподозрив ничего о «силе» и прочих странностях.

– Да я и не переживаю. Просто неприятно, когда в твой дом приходят и делают грубые замечания.

– А ты его печеньем угости! – воскликнула Мэйбл, словно выдавая великую мудрость. – Самого сладкого, с двойной порцией мёда. Посмотрим, как он после этого хмуриться будет. Сладость она ведь не только на язык приятна, но и душу смягчает. Проверено. – Она наконец отложила в сторону готовые пучки мяты и полезла на небольшую лесенку за душицей. – Вот, держи. С горы Светлячковой, самая душистая. Бери два пучка, один в хлеб, а другой – в подушку. Будешь спать крепко, без всяких глупых снов.

Элли заплатила, бережно уложила травы в сумку и, уже прощаясь, протянула Мэйбл свёрток с печеньем.

– Это вам. Новый рецепт пробую.

Мэйбл развернула свёрток, сунула нос в печенье, глубоко вдохнула и удовлетворённо крякнула.

– Чувствую, с мускатом и щепоткой чего-то… тёплого. Молодец, солнышко. Чувствуется, рука у тебя твёрдая становится. Агата бы гордилась.

Элли вышла из лавки с тёплым чувством внутри. Разговор с Мэйбл был как глоток крепкого, согревающего чая после долгого дня – с бодрящей горчинкой, но и с неизменной сладостью заботы.

Она свернула на Рыночную площадь. К этому времени основная толчея уже спала, лотки пустели, торговцы сворачивали свои прилавки. Но несколько человек ещё оставались. Элли купила у старушки-молочницы кувшин парного молока, поговорила с рыбаком Эдгаром о предстоящем улове, обменяла пару булочек на свежие яйца у фермера с окрестной деревушки. Это был свой, налаженный годами круговорот – не столько торговля, сколько обмен новостями, поддержка, проявление общей заботы о том, чтобы у всех на столе было что-то вкусное и свежее.

Главной же её целью была лавка Седрика – «Диковинки и безделушки». Она находилась в самом центре площади, в кривом, трёхэтажном доме с покатой крышей, на которой ютился аистиное гнездо. Окна лавки были столь запылены, что разглядеть что-либо внутри было практически невозможно, но на подоконниках был выставлен целый музей странностей: чучело филина в позе вечного удивления, несколько причудливых камней, стеклянные шары, внутри которых клубился туман, и даже то, что издалека можно было принять за настоящий, миниатюрный череп дракона.

Дверь в лавку, как всегда, была приоткрыта, и из щели лился поток какого-то невероятного антикварного запаха: старого дерева, воска, пыли, металла и чего-то ещё, сладковатого и мистического.

Элли вошла внутрь, и её, как всегда, на секунду охватила лёгкая паника. Лавка была настоящей кроличьей норой, забитой до отказа. Полки от пола до потолка ломились от вещей: стопки старых книг в потёртых переплётах, груды фарфоровых чашек с причудливыми рисунками, коробки с ржавыми ключами, стопки пожелтевших карт, статуэтки, подсвечники, зеркала в витых рамах… Всё это было нагромождено хаотично, но, как уверял сам хозяин, в строгом соответствии с некоей «энергетической логикой».

Сам Седрик сидел за прилавком, похожим на алтарь какого-то забытого бога, и с помощью огромной лупы с перламутровой ручкой изучал какую-то древнюю монету. Он был полной противоположностью Мэйбл – высокий, дородный, с пышной шевелюрой седых волос и такой же пышной, окладистой серебряной бородой, в которой запуталось несколько крошечных шестерёнок. На нём был бархатный камзол цвета спелой сливы, украшенный вышитыми звёздами и полумесяцами, и начищенные до зеркального блеска очки в тонкой оправе, сидевшие на самом кончике носа.

– А-а-а! Божественная пекарша! Фея муки и повелительница дрожжей! – провозгласил он, откладывая лупу и монету и распахивая руки в театральном жесте. Голос его был густым, бархатистым, идеально подходившим для рассказывания сказок на ночь. – Войдите, присядьте, окунитесь в объятия прошлого! Чем стареет вещь, тем больше секретов она накапливает, словно доброе вино. Что привело вас в мои скромные чертоги? Ищете ли вы чашу для вина, что сама наливает лишь правду? Или зеркальце, показывающее не отражение, а сущность? Или, быть может, вас манит эта дивная шкатулка, что тихонько напевает колыбельные, когда в ней нет луны?

Элли с трудом сдержала улыбку. Седрик всегда говорил так, будто выступал на сцене.

– Здравствуйте, мастер Седрик. Мне нужна… новая ступка. Мраморная. Моя старая, к сожалению, треснула.

– Треснула! – Седрик приложил руку к сердцу, будто услышал о смерти близкого друга. – Ужас! Катастрофа! Без хорошей ступки мир лишается не только молотых специй, но и правильно измельчённых мыслей! Это очень серьёзно. Очень!

Он поднялся с табурета и начал рыться в одном из бесчисленных шкафов, что стояли у него за спиной. Полки там были заставлены посудой всех видов и эпох.

– Ступка… ступка… – бормотал он. – Ага! Вот же она! Ждала свою хозяйку.

Он извлёк откуда-то из глубин прекрасную ступку из тёмного, почти чёрного мрамора с притёртым пестиком. Она была идеально отполирована и казалась вырезанной из цельного кусочка ночи.

– Великолепный экземпляр! Добыта, если верить продавцу, в каменоломнях самих гномов! Говорят, если растереть в ней перец горошком в полнолуние, то можно вызвать дух кулинарного вдохновения. Проверять не советую – духи нынче капризные, могут и рецепт какого-нибудь несъедобного пирога подсунуть.

Элли взяла ступку в руки. Она была на удивление тяжёлой и прохладной, а поверхность её была идеально гладкой.

– Она прекрасна. Сколько с меня?

– О! – Седрик махнул рукой. – Да что там! Берите в обмен на пару тех самых булочек с корицей, о которых весь город шепчет. Говорят, они даже старую ссору могут подсластить. Сила в них недюжинная!

Элли снова почувствовала лёгкий укол тревоги. Опять это слово – «сила».

– Это просто булочки, мастер Седрик. Ничего особенного.

– В мире нет ничего «просто так», милая моя! – воскликнул антиквар, поднимая палец кверху. – Всё имеет свою душу, свою историю, свою магию. Вот смотрите. – Он взял с полки небольшой медный колокольчик. – Казалось бы, безделушка. А если позвонить в него с искренней благодарностью в сердце, он отгонит тоску на целый день. Проверено. Или вот этот подсвечник. – Он указал на витиеватую бронзовую конструкцию. – Свечи в нем горят ровнее и дольше, если зажечь их с мыслями о мире и покое. Всё дело в намерении! Ваши булочки, я уверен, просто заряжены вашим прекрасным намерением накормить людей чем-то вкусным и дать им минутку радости. Это и есть самая чистая магия!

Его слова странным образом успокоили Элли. Он говорил о магии не как о чем-то опасном и диком, а как о чём-то естественном, бытовом, вплетённом в саму ткань жизни.

– Возможно, вы правы, – улыбнулась она, доставая из сумки свёрток с булочками. – Держите. И спасибо за ступку.

– Взаимно, взаимно! – Седрик с довольным видом развернул свёрток и с наслаждением вдохнул аромат. – О-хо-хо! Чувствуется, сделано с душой! Обязательно зайду как-нибудь ещё. Как поживает ваша бабушкина книга? Всё ещё шепчет вам свои секреты?

– Пока больше молчит, – честно призналась Элли.

– Ничего, ничего! Всему своё время. Великие произведения не любят спешки. Они, как хорошее вино, должны… э-э-э… отстояться в сознании! – Он уже откусил полбулочки и говорил слегка причмокивая. – Прелесть! Просто прелесть! Чувствуется нотка… чего-то такого… тёплого.

Попрощавшись с эксцентричным антикваром, Элли вышла на площадь уже в сумерках. Фонари на улицах ещё не зажгли, но в окнах домов уже замерцали тёплые, жёлтые огоньки. Где-то пахло жареным луком и тушёным мясом, где-то – свежевыстиранным бельём. Слышались обрывки разговоров, смех, чьё-то пение. Городок готовился к вечеру, к ужину, к семейному покою.

Элли шла по знакомым улочкам, и её сердце наполнялось странным, тихим чувством. Она была частью этого. Частью этого большого, доброго механизма заботы. Мэйбл со своими травами и советами. Седрик со своими историями и верой в магию маленьких вещей. Молочница, рыбак, фермер… Все они, сами того не ведая, помогали ей, поддерживали. И она, своей выпечкой, своими булочками, тоже вносила свою лепту в это общее дело.

Мысль о Каэле, о его колком замечании, уже не казалась такой острой и важной. Его мир – дикий, холодный, полный опасностей и одиночества – был там, за последними домами, в тёмном лесу. А здесь, в Веридиане, был её мир. Тёплый, пахнущий хлебом и травами, полный болтовни, смеха и взаимной поддержки.

Она остановилась на мосту через маленькую, журчащую речушку, что делила город пополам, и посмотрела на воду, темневшую в наступающих сумерках. В ней отражались первые, робкие звёзды и огоньки в окнах. И ей вдруг страстно захотелось запечатлеть этот момент, этот покой. Не в памяти, а в тесте. Испечь такой пирог, который пах бы вечерним покоем, безопасностью и тихой радостью возвращения домой.

Достав из сумки ещё одну булочку, она разломила её пополам и бросила крошки в воду. Рыбки, тут же собравшиеся у поверхности, принялись хватать угощение.

– На, полакомьтесь, – прошептала она. – От меня.

Элли медленно побрела обратно к пекарне, сумка покачивалась на плече, наполненная покупками и лёгкой усталостью. Сумерки сгущались, окрашивая небо в сиренево-лиловые тона, и в воздухе запахло вечерней свежестью, росой и дымком из труб. Окна домов светились теперь ярче, зазывая к домашнему очагу, и из них доносились обрывки ужинающих разговоров, звон посуды, чей-то сдержанный смех.

Она свернула на Пряничный переулок. Её пекарня стояла в его конце, тёмная и молчаливая, но отнюдь не мрачная. Она словно дремала, набираясь сил для нового дня. Элли достала ключ – большой, чугунный, чуть замысловатой формы, отпирающий не только дверь, но и целую вселенную тепла и покоя, – и вставила его в замочную скважину. Замок щёлкнул с тихим, привычным звуком, словно говорил: «Добро пожаловать домой».

Войдя внутрь, она на мгновение замерла в темноте. Пекарня пахла иначе, чем днём. Уставшим теплом от остывшей печи, сладковатым дыханием поднявшегося за день теста, воском от недогоревших свечей и лёгким, едва уловимым ароматом вчерашней выпечки, впитавшейся в дерево прилавка и полки. Это был запах дома. Её дома.

Она зажгла небольшую масляную лампу с зелёным абажуром – ту самую, что горела по утрам. Мягкий, тёплый свет разлился по помещению, отбрасывая на стены уютные, пляшущие тени. Мурка, спавшая, свернувшись калачиком на стуле, лениво открыла один глаз, оценивающе посмотрела на хозяйку и, видимо, решив, что та не несёт немедленных опасностей или угощений, снова его закрыла.

Элли сняла платок, повесила его на крючок у двери, стряхнула с подола пыль и принялась за вечерние дела. Они были таким же ритуалом, как и утренние, только обратным, замыкающим день в идеальный круг.

Первым делом – печь. Она приоткрыла тяжелую чугунную заслонку. Внутри тлели последние угольки, отдавая в комнату сухое, сонное тепло. Она аккуратно сгребла их кочергой в центр, присыпала пеплом – до утра. Печь тихо шипнула, словно благодаря за заботу, и погрузилась в окончательную дремоту.

Затем – тесто. Она проверила большую глиняную кринку, стоявшую в самом тёплом уголке у печи. Опара подходила, медленно дыша, покрываясь пузырьками. Пахло ей, как будущим хлебом, обещанием завтрашнего утра. Элли накрыла её чистой тканью с чувством глубокого удовлетворения. Всё в порядке. Завтра будет хлеб.

Потом она обошла пекарню, поправила баночки на полках, проверила, плотно ли закрыты мешки с мукой, чтобы ночные мыши не покусились на добро, протёрла уже и так чистый прилавок влажной тряпицей. Каждое движение было неторопливым, осознанным, почти медитативным. Она не просто убиралась. Она благодарила это пространство за прожитый день, укладывала его спать.

Сумку с покупками она бережно разгрузила на кухонном столе. Новую ступку Седрика поставила на почётное место – рядом с бабушкиной тетрадью. Пучки душицы и мяты от Мэйбл опустила в кувшин с водой – пусть постоят, не завянут. Монеты из кошелька пересчитала и сложила в глиняную кружку – завтра нужно будет отнести часть в городскую кассу, заплатить за муку.

Затем пришло время для неё самой. Она достала из буфета небольшой горшочек со вчерашним куриным рагу, поставила его на маленькую плитку в углу – разогреть. Пока оно томилось, издавая аппетитные ароматы, она нарезала ломоть вчерашнего, ещё вполне мягкого хлеба, налила себе в кружку холодного молока от молочницы.

Ужин в одиночестве, в тишине уснувшей пекарни, был для неё не признаком одиночества, а актом самозаботы. Она ела медленно, смакуя каждый кусочек, прислушиваясь к ночным звукам дома: скрипу половиц, потрескиванию остывающих брёвен в стенах, тиканью старых часов за прилавком, мерному мурлыканью Мурки.

Помыв посуду и вытерев начисто стол, она взяла лампу и двинулась на второй этаж, по узкой, крутой деревянной лестнице, что вела прямо из кухни в её личные покои.

Верхний этаж был низким, с покатым потолком, но очень уютным. Здесь была всего одна большая комната, служившая Элли и спальней, и гостиной, а также маленькая пристроенная кладовка для одежды. Воздух здесь пахнет иначе – сушёными цветами, которые она развешивала пучками по стенам, воском для пола, которым натирала половицы раз в месяц, и лёгким, едва уловимым ароматом её собственного мыла с лавандой.

Элли поставила лампу на прикроватный столик, и комната озарилась тёплым, интимным светом. Здесь всё было её, родное, обжитое. Кровать с высокой пухлой периной, застеленная лоскутным одеялом, сшитым ещё Агатой. Кресло-качалка у небольшого камина (он давно не использовался, но был полон сухих цветов). Книжная полка с потрёпанными томиками сказок и сборников рецептов. Прялка в углу – она иногда пряла для медитации, а не для необходимости. На стене – вышитая картина с изображением пекарни «Уютный очаг» в обрамлении цветущих яблонь.

Элли подошла к окну, выходящему на переулок, и откинула занавеску. Улица была пуста и погружена в сон. Только где-то вдали мерцал одинокий фонарь, да в небе сияла россыпь холодных, ярких звёзд. Она постояла так несколько минут, глядя на спящий город, чувствуя его тихое, ровное дыхание. Элли была его частью. Веридиан был её защитой.

Затем начался вечерний туалет. Она сняла рабочее платье, аккуратно повесила его, надела мягкую, длинную ночную сорочку из простого льна, пахнущую солнцем и свежестью – она сушила бельё во дворе. Умылась прохладной водой из кувшина, расчесала волосы старой деревянной гребёнкой, заплетя их на ночь в слабую косу, чтобы не путались.

Перед сном Элли на несколько минут уселась в кресло-качалку, взяв в руки одну из любимых книг – сборник старых веридианских легенд. Но читала недолго. Слова расплывались перед глазами, уступая место образам прошедшего дня: улыбке Мэйбл, театральным жестам Седрика, тёплому вечернему воздуху, вкусу молока… Даже колкое замечание Каэла теперь казалось не таким уж злым, а скорее… частью этого большого и разнообразного мира, окружавшего её пекарню.

Элли погасила лампу. Комната погрузилась в тёмно-синий полумрак, подсвеченный лишь отблесками звёзд в окне. Она забралась под одеяло. Перина мягко обняла со всех сторон, как заботливые руки. Одеяло, наполненное овечьей шерстью, было идеальной тяжести – не давило, но и не позволяло замерзнуть.

Элли лежала на спине, глядя в потолок, где узоры из света и тени рисовали таинственные картины. Она прислушивалась к звукам ночного дома. Внизу, в пекарне, что-то тихонько щёлкнуло –возможно Мурка спрыгнула со стула. Где-то скрипнула половица, убаюкивая сама себя. Сквозь приоткрытую форточку доносился дальний крик совы и шелест листьев в палисаднике.

Она потянулась и повернулась на бок, уткнувшись носом в прохладную подушку, набитую сушёной лавандой и хмелем. Их мягкий, сонный аромат окутал её. Дыхание стало ровнее и глубже. Мысли, вертевшиеся в голове, постепенно теряли чёткость, расплываясь, как молоко в чае.

Элли думала о завтрашнем хлебе. О том, каким будет тесто. О том, сколько нужно добавить воды. О том, как пахнет опара… Пахнет… опара…

Её сознание медленно уплывало в тёплые, уютные объятия сна, унося с собой образы специй, улыбающихся лиц, солнечных зайчиков на столешнице и обещание нового, такого же размеренного и доброго дня. Последнее, что она ощутила, – это лёгкую, почти невесомую лапу Мурки, запрыгнувшей к ней в ноги и устроившейся там тёплым, мурлыкающим комочком.

И тогда Элли окончательно расслабилась, позволив тишине и покою ночного Веридиана убаюкать себя. Сон пришёл к ней быстро и безмятежно, как старый, добрый друг. За окном светили звёзды, в печи тлели угольки, а в кринке у печи медленно дышало тесто, готовясь стать хлебом. Всё было на своих местах. Всё было правильно. Всё было хорошо.