Пекарня «уютный очаг» и её тихие чудеса

Глава 6. Незваные гости

День, наступивший после той тревожной ночи, начался с обманчивого спокойствия. Солнце встало над Веридианом ясное и холодное, отливая золотом инея, запорошившего крыши и лужайки. Воздух был чистым, колким, пахнущим дымком и промороженной землёй. Из труб вились ровные, почти неподвижные столбы дыма, словно город затаился и замер в ожидании.

Элли провела утро в напряжённой, почти лихорадочной деятельности. Месила тесто, раскатывала его, ставила в печь булки и караваи – всё это с удвоенной энергией, словно пытаясь заглушить внутреннюю тревогу физическим трудом. Каждые полчаса она поднималась на чердак, принося Лео еду и питьё. Мальчик был бледен и молчалив, но ночной ужас в его глазах немного отступил, уступив место настороженной усталости. Он ел предложенную кашу, пил тёплое молоко и снова засыпал, укутанный в одеяла, – исцеляющий сон, дарованный имбирным печеньем, всё ещё держал его в своих объятиях.

Элли старалась не думать о будущем. Она сосредоточилась на настоящем: на тёплом, послушном тесте в её руках, на трещащем огне в печи, на мирном дыхании спящего ребёнка над головой. Она почти убедила себя, что всё наладится, что опасность обойдёт её дом стороной.

Иллюзия рухнула ближе к полудню.

Колокольчик над дверью прозвенел резко, не так, как обычно. Не весёлым приветствием, а металлическим, тревожным щелчком. Элли, в тот момент вынимавшая из печи противень с румяными круассанами, обернулась.

В дверях стояли двое. Не местные.

Они были высокими, поджарыми, одетыми в длинные плащи из плотной серой ткани, без каких-либо опознавательных знаков. Плащи были безрукавными, накинутыми поверх тёмной, практичной одежды, и от них веяло холодом дороги и чуждостью. Их лица были скрыты в глубоких капюшонах, но Элли почувствовала на себе тяжёлый, изучающий взгляд.

Они вошли неслышными, скользящими шагами, и странным образом пространство пекарни сразу же сузилось, стало тесным. Даже воздух изменился – в него врезалась нота чего-то острого, металлического, чуждого уютному хлебному духу.

Один из них, тот, что был чуть повыше, остановился у прилавка. Его руки в тонких кожаных перчатках лежали на дубовой столешнице неподвижно, словно были высечены из камня.

– Хлеб, – произнёс он. Голос был ровным, безжизненным, лишённым каких-либо интонаций. Он не спрашивал. Констатировал.

Элли, почувствовав холодок страха, пробежавший по спине, кивнула и сделала шаг к витрине.

– Да, конечно. Свежий, только что из печи. Бук или ржаной?

– Не имеет значения, – ответил тот же голос. – Мы не по еде.

Его спутник, тем временем, медленно обходил пекарню. Его взгляд из-под капюшона скользил по полкам с баночками, по пучкам трав, по старой мебели. Он казался равнодушным, но Элли почувствовала, что он ничего не упускает, впитывает каждую деталь, как губка.

– У вас тихое место, – сказал второй, и его голос был чуть выше, с лёгкой, неприятной сипотцой. – Спокойное. Далеко от больших дорог.

– Мы любим наш покой, – стараясь, чтобы голос не дрожал, ответила Элли. – Чем могу помочь?

Первый незнакомец слегка наклонил голову.

– Мы ищем одного человека. Вернее, ребенка, мальчика. Лет десяти. Тёмные волосы, серые глаза. Возможно, выглядит испуганным. Возможно, болен. Вы не видели такого?

Сердце Элли упало и замерло где-то в районе желудка. Она сделала вид, что задумалась, перебирая в уме круассаны в витрине, чтобы руки не тряслись.

– Мальчика? Нет, не припоминаю. Веридиан – место маленькое, все друг друга знают. Чужих детей тут сразу заметили бы.

– Он мог появиться ночью, – не отступал незнакомец. Его бесстрастный взгляд, казалось, буравил её насквозь. – Просто приблудиться. Искать ночлег. Еду.

– Никто не стучался в мою дверь, – твёрдо сказала Элли. – А я сплю чутко.

Второй незнакомец в это время остановился у лестницы, ведущей на второй этаж. Он не поднялся на неё, а лишь задержал на ней взгляд на секунду дольше, чем нужно.

– У вас большой дом. Много укромных уголков. Чердаки, подвалы… Мальчик мог спрятаться, а вы бы и не узнали.

– В подвалах у меня хранятся запасы, а на чердаке – старый хлам, – поспешно сказала Элли, чувствуя, как предательский румянец заливает её щёки. – Мыши там водятся, а не дети.

Незнакомец у лестницы медленно повернул голову в её сторону. Элли не видела его лица, но ей почудилась на его губах тонкая, холодная улыбка.

– Мыши. Да. Частая проблема.

В этот момент колокольчик над дверью снова звякнул, и в пекарню, как маленький спасительный ураган, влетела Мэйбл. Она была вся запорошена инеем, с красным от мороза носом и охапкой свежесобранных зимних трав в руках.

– Ну, просто дубак на улице! – протрещала она, сметая с себя снег. – Кости промораживает до самого мозга! Элли, солнышко, дай мне чашечку чего-нибудь горяченького, а то я сейчас как сосулька растаю прямо тут на полу! Ой! – Она наконец заметила незнакомцев и на мгновение притихла, оценивающе их оглядев. – Гости? Издалека, поди? По плащам видать – не нашего шитья.

Двое в серых плащах обменялись едва заметными взглядами. Их бесстрастная маска на мгновение дрогнула, столкнувшись с её наглой, не знающей границ любознательностью.

– Мы задаём вопросы, – сухо сказал первый незнакомец, обращаясь к Мэйбл, но глядя на Элли.

– Вопросы? – переспросила Мэйбл, подходя к прилавку и бесцеремонно разглядывая их с ног до головы. – Какие такие вопросы можно задавать в пекарне, кроме «почём булки»? Ищите, чего поесть? Так Элли вам лучшие в округе круассаны испечёт. А то смотрите какие тощие, замёрзшие, ветром вас, поди, сдуть может. Нехорошо это. Мужчина должен солидно выглядеть, чтоб на него опереться можно было.

Элли, поймав её взгляд, увидела в нём не просто болтливость, но предупреждение и поддержку. Мэйбл что-то заподозрила.

– Наш разговор закончен, – первый незнакомец отодвинулся от прилавка. Его терпение, казалось, было исчерпано. – Если увидите мальчика – сообщите местным властям. Он… болен. Опасен для себя и для других.

С этими словами они развернулись и вышли из пекарни так же бесшумно, как и появились. Дверь закрылась за ними, но холодное, тревожное ощущение их присутствия осталось, витая в воздухе, как дурной запах.

Элли прислонилась к прилавку, чувствуя, как у неё подкашиваются ноги.

– Ну и типы, – фыркнула Мэйбл, подходя к ней и без спроса наливая себе чашку чая из стоявшего на плите чайника. – Смотрели, как грифы на падаль. Искали мальчика, говоришь? Больного? Да ну их. От кого это они, интересно?

– Не знаю, – прошептала Элли, всё ещё не в силах прийти в себя. – Просто пришли и стали спрашивать.

Мэйбл прищурилась, её острый взгляд изучал бледное лицо Элли.

– А чего ты вся белая, как мука? Испугалась? Правильно. От таких надо держаться подальше. Пахнет от них бедой. Настоящей, не нашей, бытовой. – Она отхлебнула чаю и понизила голос. – И кстати, о мальчиках. Слуховой окно на чердаке у тебя… оно же всегда закрыто было? А сегодня утром я мимо шла – вижу, приоткрыто. Сквозняком, поди, распахнуло?

Элли почувствовала, как кровь отливает от лица. Она ничего не ответила, лишь опустила глаза.

Мэйбл тяжело вздохнула.

– Так и знала. Ладно, не говори ничего. Старая я, многое видела. Знаю, когда человек совестью мучается, а когда – страхом. У тебя сейчас оба в глазах. – Она допила чай и поставила кружку на стол с решительным стуком. – Только смотри, солнышко, знай меру. Иногда доброе сердце прямо в пропасть заводит. А я тебя в пропасть терять не хочу. Пекаря хорошего искать – тоже не сахар.

Она ушла, оставив Элли наедине с её страхами. Тихое утро закончилось. В воздухе пекарни, пахнущем хлебом и корицей, теперь висел невидимый, но отчётливый смрад опасности.

Элли закрыла глаза, пытаясь унять дрожь в руках. Они знали. Они что-то знали. Или догадывались. Их вопросы были не просто расспросами – они были уверенным прощупыванием, попыткой простучать почву, посмотреть на её реакцию.

Она поднялась по лестнице в свою комнату и, не включая света, подошла к окну, выходящему на улицу. Осторожно раздвинув занавеску, она выглянула.

Двое в серых плащах не ушли. Они стояли на другой стороне улицы, в тени большого вяза, и о чём-то тихо беседовали. Затем они разошлись в разные стороны. Один направился к дому Седрика, другой – к трактиру «Серебряный кот».

Они не уезжали. Они начали опрос. Методичный, неторопливый, вселяющий страх в сердце каждого, кого они спрашивали.

Элли опустила занавеску и прислонилась лбом к холодному стеклу. Страх сдавил её горло холодными пальцами. Она представила, как эти двое ходят от дома к дому, задают свои бесстрастные вопросы, сеют подозрения и страх. Сколько времени пройдёт, прежде чем кто-то вспомнит что-то? Прежде чем кто-то заметит странные звуки на чердаке пекарни? Прежде чем чья-то болтливость или желание выслужиться не обернётся против неё?

Она спустилась вниз, в пекарню. Она должна была работать, должна была делать вид, что всё в порядке. Но руки плохо её слушались. Тесто казалось липким и непослушным, печь – капризной, запахи – слишком резкими.

Она пыталась загнать страх обратно, в дальний угол сознания, но он выскальзывал и разливается по всему телу ледяной волной при каждом звоне колокольчика над дверью. Каждый новый покупатель теперь казался ей потенциальным шпионом, каждое слово – намёком, каждый любопытный вопрос – угрозой.

Весь день прошёл в этом напряжённом, изматывающем ожидании. Она ловила обрывки разговоров на улице, взгляды, брошенные на её дом, и ей везде чудилось внимание и подозрение.

К вечеру, когда последний покупатель ушёл и она заперла дверь, наступила тишина. Но это была не мирная, уютная тишина, а зловещая, гнетущая пауза. Пауза перед бурей.

Элли потушила свет и в полной темноте поднялась на чердак. Лео спал, укрытый одеялом, его лицо в свете луны, пробивавшемся в слуховое окно, казалось спокойным. Он ничего не знал о серых плащах, о страхе, который полз по городу, как ядовитый туман.

Она села на пол рядом с его тюфяком, обхватив колени руками, и смотрела, как он спит. Хлебный запах, поднимавшийся снизу, больше не утешал её. Он казался ей теперь приманкой, знаком, указывающим на её дом.

Они были здесь. Они искали. И они не уйдут, пока не найдут.

Тихий, повседневный ужас поселился в «Уютном очаге». Он прятался в тенях под прилавком, шелестел страницами бабушкиной книги, скрипел половицами на чердаке. И Элли знала, что это только начало.