Пекарня «уютный очаг» и её тихие чудеса

Глава 7. Вынужденный союз

Три дня. Семьдесят два часа. Каждый из них растянулся в бесконечную, напряжённую ленту из страха, подозрений и притворства.

Серые плащи не исчезли. Они стали частью пейзажа Веридиана, его новой, тревожной достопримечательностью. Их можно было видеть то беседующими с главой стражи на площади, то высматривающими что-то с моста через речку, то просто неподвижно стоящими в тени деревьев на окраине, их безликие капюшоны повёрнуты в сторону пекарни «Уютный очаг». Они не делали резких движений, не угрожали открыто. Их оружием была сама их незыблемая, холодная уверенность. Они ждали. И весь город, затаив дыхание, ждал вместе с ними.

Атмосфера в Веридиане изменилась. Исчезла лёгкая, привычная болтовня на улицах. Разговоры у колодца или в лавках стали тихими, короткими, люди оглядывались через плечо, опасаясь быть услышанными. Даже дети играли как-то тише, инстинктивно чувствуя взрослую тревогу. Уютный мирок городка покрыла тонкая, невидимая, но прочная плёнка страха.

Элли пыталась держаться. Она пекла хлеб, улыбалась покупателям, вела обычные беседы. Но её улыбка стала натянутой, а взгляд – бегающим. Каждый звонок колокольчика заставлял её вздрагивать, каждый шаг за пределами пекарни казался ей громоподобным. Она почти не спала, проводя ночи у приоткрытого окна своей комнаты, вглядываясь в ночные тени, пытаясь различить в них серые силуэты.

Лео, чувствуя её напряжение, снова замкнулся. Он почти не ел, не спал, сидя на своём тюфяке и обхватив колени руками, его глаза были прикованы к запертой двери чердака. Даже имбирное печенье, которое Элли пекла с удвоенной силой, почти не помогало. Страх, витавший в воздухе, был сильнее любой кулинарной магии.

На четвертое утро Элли поняла – она не справится. Она сломается. Её арестуют. А Лео… с Лео случится что-то ужасное. Одиночество и страх съедали её изнутри, парализуя волю. Ей нужна была помощь. Нужен был кто-то, кто не боится. Кто знает о тёмных сторонах мира больше, чем она. Кто умеет молчать.

Выбора, по сути, не было. Только один человек в округе подходил под это описание.

Мысль о том, чтобы пойти к нему, к Каэлу, была горькой пилюлей. После их последней встречи, после его колкостей и холодности, она дала себе слово держаться от него подальше. Но сейчас её гордость была роскошью, которую она не могла себе позволить.

Решение созрело внезапно, с жестокой ясностью. Она дождалась, когда утренняя толпа покупателей схлынет, наскоро собрала небольшую корзинку – булка ещё тёплого хлеба, несколько круассанов, горшочек мёда. Не как подношение, а как… как оправдание для визита. Как будто она просто зашла по делам.

– Я ненадолго, – сказала она Мурке, которая, казалось, смотрела на неё с немым укором. – Присмотри за домом.

Выйти за порог было испытанием. Каждый прохожий, каждый взгляд, брошенный на неё, казался подозрительным. Она шла по Пряничному переулку, а затем свернула на Тропу Старой Мельницы, ведущую за пределы города, чувствуя, как на её спине горят невидимые глаза серых плащей. Она не оборачивалась. Оборачиваться было бы признанием вины.

Воздух за городской чертой был другим – более свежим, резким, наполненным запахами хвои, мха и влажной земли. Солнце светило ярче, но не грело – его свет был холодным и ясным. Тропа, сначала широкая и утоптанная, быстро сузилась, превратившись в едва заметную тропинку, вьющуюся между вековых елей и замшелых валунов. Тишина здесь была иной – не тревожной, а глубокой, древней, нарушаемой лишь шелестом листьев под ногами, перекличкой птиц и отдалённым шумом ручья.

Элли шла, и её городской страх понемногу начал таять, растворяясь в этом безразличном, величественном спокойствии леса. Здесь проблемы Веридиана, серые плащи, её собственная тревога казались мелкими и незначительными. Лесу не было до них дела.

Она шла долго, почти час, пока не увидела впереди, на небольшой поляне, приютившейся у подножия скалистого холма, хижину Каэла.

Это было нечто среднее между домом и частью леса. Стены были сложены из толстых брёвен, промазанных глиной, крыша – из дранки, поросшей мхом. К одной стене прилепился запасник для дров, крытый корой, к другой – сушилка для трав и шкур. Перед хижиной был разбит небольшой огород с целебными травами и овощами, огороженный низким плетнём. Дымок из каменной трубы вился тонкой, почти прозрачной струйкой, сливаясь с небом. Всё здесь дышало самодостаточностью, уединением и тихой, суровой силой.

Элли остановилась на краю поляны, внезапно осознав всю абсурдность своего предприятия. Что она скажет ему? «Здравствуйте, у меня на чердаке прячется мальчик от людей в серых плащах, не могли бы вы помочь?» Он рассмеётся ей в лицо. Или, что более вероятно, хмуро захлопнет дверь.

Она уже было развернулась, чтобы уйти, когда дверь хижины скрипнула и открылась. На пороге появился сам Каэл. Он был без плаща, в простой холщовой рубахе с закатанными по локти рукавами, обнажавших жилистые, загорелые руки. В одной руке он держал топор, в другой – полено. Увидев её, он замер, и его лицо, обычно непроницаемое, выразило крайнее изумление, быстро сменившееся привычной настороженностью.

– Вы заблудились? – спросил он, и его голос прозвучал ещё более глухо и отрывисто, чем обычно, в лесной тишине.

– Нет, – выдавила из себя Элли, чувствуя, как горит лицо. – Я… я к вам.

Он молча оценил её с ног до головы, его взгляд задержался на корзинке в её руках, затем снова поднялся к лицу. Он не приглашал её войти.

– Дело какое?

Элли сделала шаг вперёд, стараясь не смотреть ему прямо в глаза.

– Мне нужен… совет. Касательно трав. Один рецепт бабушки… не получается.

Она знала, что звучит неубедительно. Он продолжал молча смотреть на нее, и под этим взглядом ей хотелось провалиться сквозь землю.

– Травы, – наконец произнёс он, и в его голосе послышались нотки лёгкой, язвительной насмешки. – У Мэйбл лавка полная. И советов у неё – на весь Веридиан хватит. Зачем тащиться в лес?

– Ваши… ваши травы лучше! – поспешно сказала Элли, чувствуя, что тонет в собственной лжи. – Они… лесные. Дикие. В них больше силы.

Он бросил полено на землю и воткнул топор в колоду, стоявшую рядом с порогом. Звук получился громким, резким, заставившим Элли вздрогнуть.

– Силы, – повторил он, и это слово прозвучало как обвинение. – Опять завелись о силе. Я же говорил. Неумелым рукам – не дело.

– Я не неумеха! – вспыхнула Элли, задетое за живое самолюбие на мгновение пересилило страх. – Я просто…

Она замолчала, понимая, что вот-вот выдаст себя. Она стояла перед ним, сжав ручки корзинки до побеления костяшек, и не могла вымолвить ни слова. В горле стоял ком.

Каэл наблюдал за её борьбой с собой с холодным, почти научным интересом. Наконец он тяжело вздохнул.

– Ладно. Говори, что стряслось. Вижу, тебя не от трав тут крутит.

Его неожиданная прямота обезоружила её. Вся подготовленная ложь рассыпалась в прах. Она посмотрела на него, и всё её отчаяние, вся накопившаяся за эти дни усталость и страх вышли наружу.

– Они ищут мальчика, – выдохнула она, и голос её сорвался на шёпот. – Те люди в серых плащах. Они ходят по городу, спрашивают всех. Они… они смотрят на мой дом. Я знаю, что они что-то подозревают.

Она ждала насмешки, грубого отказа. Но Каэл слушал молча, его лицо стало ещё более суровым и непроницаемым. Только глаза, цвета старого мха, сузились, стали острее.

– И что? – спросил он наконец. – Ты к чему это мне рассказываешь? Сходи к стражникам, к старосте. Пусть разбираются.

– Он у меня! – вырвалось у Элли. Она не планировала говорить это, но слова выскочили сами, под давлением переполнявших её эмоций. – Мальчик. Он пришёл ночью, испуганный, голодный. У него… у него ожог на руке, странный. И свиток обгоревший. Он не говорит, только жестами. И он так боится этих людей… Я не могу его выдать. Я не могу!

Она замолчала, тяжело дыша, ожидая его реакции. Каэл не шевелился. Казалось, даже воздух вокруг него застыл. Прошла долгая, мучительная минута.

– Дура, – тихо, но с невероятной силой произнёс он. – Совсем дура. Взяла и приютила у себя бродягу с тёмным прошлым. Сунула нос в дела, которые тебя не касаются. И теперь прибежала сюда, чтоб и мне шею намылить.

– Он ребёнок! – запротестовала Элли, и в глазах у неё выступили слёзы.

– Он напуган до смерти! Они говорят, он болен, опасен… но я не верю! Я вижу в нём только страх!

– Страх бывает разный, – холодно парировал Каэл. – Иногда страх – это единственное, что остаётся у вины. Ты подумала о последствиях? Не только для себя. Для всего Веридиана. Эти люди… – он мотнул головой в сторону города, – они не отступят. Они сожгут полгорода, чтобы найти то, что ищут. И ты решила встать у них на пути? Одна? С помощью своих булочек?

Его слова были жестокими, но в них была горькая правда. Элли снова почувствовала всю глубину своей наивности и беззащитности.

– Я не знаю, что делать, – призналась она, и голос её дрогнул. – Я не могу его выгнать. И не могу защитить одна. Вы… вы знаете лес. Вы знаете травы. Вы чувствуете… силу. Я видела это. Вы можете знать, что это за люди. Как от них спрятаться. Хотя бы… хотя бы просто посоветуйте. Мне больше не к кому обратиться.

Она умолкла, исчерпав все свои доводы. Элли стояла перед ним, маленькая, испуганная, в своей городской одежде, с глупой корзинкой в руках, и ждала приговора.

Каэл отвернулся от неё и уставился на тёмную стену леса. Его профиль был резким и напряжённым. Казалось, внутри него шла борьба.

– Нет, – наконец произнёс он, и слово прозвучало как удар топора. – Не моя война. Не мои проблемы. Я ушёл от всего этого. Я заплатил слишком дорого за свой покой, чтобы вот так, из-за чужой сентиментальности, снова в это ввязываться.

Он повернулся к ней, и в его глазах горел холодный, неприступный огонь.

– Уезжай. Отдай им мальчика. Скажи, что нашла его в лесу. Спасешь себя и свой город. Это единственный разумный выход.

Элли смотрела на него с ужасом и разочарованием. Она ожидала отказа, но не такой жестокости.

– Я не могу, – прошептала она. – Я не могу этого сделать.

– Тогда живи с последствиями, – безжалостно бросил он. – Но меня в это не втягивай. И не приходи сюда больше. Мне не нужны чужие проблемы.

Он развернулся и, не оглядываясь, зашёл в хижину, захлопнув дверь у неё перед носом. Глухой щелчок засова прозвучал как приговор.

Элли стояла на поляне, словно парализованная. Холодный ветер обдувал её разгорячённое лицо, забираясь под одежду. Корзинка с хлебом выпала у неё из рук и упала на землю. Она не заметила. В ушах у неё звенело от жестокости его слов.

Она не знала, сколько простояла так, прежде чем смогла пошевелиться. Она развернулась и побрела обратно по тропе, в сторону города. Лес, который на пути сюда казался ей умиротворяющим, теперь выглядел мрачным и враждебным. Ветви деревьев цеплялись за её платье, как скрюченные пальцы, пытаясь удержать, шепча ей вслед о её глупости.

Она шла и чувствовала себя абсолютно одинокой. Брошенной. Преданной. Он был её последней надеждой, и он захлопнул дверь. Теперь она была одна против всего мира. Одна с ребёнком на чердаке и охотниками у порога.

Слёзы текли по её щекам, но она даже не пыталась их смахнуть. Они замерзали на ветру, оставляя на коже ледяные дорожки. Она проиграла. Ещё не было битвы, но она уже проиграла.

Она не заметила, как добралась до окраины Веридиана. Первые дома казались чужими и неприветливыми. Она шла по пустынным улицам, не поднимая глаз, не желая никого видеть.

Возле своей пекарни она остановилась. Напротив, в тени всё того же вяза, стоял один из серых плащей. Он не смотрел на неё. Он смотрел на её дом. И в его позе было не просто терпение, а уверенность хищника, который знает, что добыча уже в ловушке и осталось лишь дождаться, когда она обессилит.

Элли быстро, почти бегом, зашла внутрь, захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной, пытаясь перевести дыхание. Сердце бешено колотилось. Страх, который она ненадолго оставила в лесу, вернулся к ней, утроенный, разрушающий.

Она была одна. Совсем одна.

Элли поднялась по лестнице в свою комнату, рухнула на кровать и зарылась лицом в подушку, стараясь заглушить рыдания. Отчаяние сдавило её горло, лишая воздуха, воли, надежды.

Она не знала, сколько пролежала так, когда услышала тихий скрип на чердаке. Лео. Он, наверное, проснулся. Он ждал её. Ждал еды, защиты, надежды. А она могла предложить ему лишь слёзы и страх.

Элли заставила себя подняться, умыла ледяной водой лицо, стараясь скрыть следы слёз. Она должна была держаться. Хотя бы для него.

Она направилась к лестнице на чердак, чтобы отнести ему ужин. Её руки дрожали. В голове стучало лишь одно слово, повторяемое с жестокой, безжалостной частотой: «Одна. Одна. Одна».